Снеговик, стр. 111

— Все же, — добавил он, — туман на берегу уже редеет, и самое большее через четверть часа можно будет выйти в дозор. Рев фанфар и треск фейерверка, которые доносились из нового замка, наконец утихли, и теперь малейший звук будет хорошо слышен.

— Нам будет тем легче сделать обход, — сказал майор, — что здесь находится местный житель, некий Петерсон, наделенный, как и все крестьяне, поразительным чутьем. Он и сейчас мог бы проводить вас куда угодно; но подождем еще немного. Расставьте людей возле обоих входов в Стольборг, так чтобы никто их не слышал и не видел. Закройте дверь в домик, что в горде. С пленных по-прежнему не спускать глаз и пригрозить им смертью, если они хоть слово скажут, но чтобы это осталось только угрозой! С нас хватит и одного убитого, которым, возможно, нас еще будут долго попрекать!

XVIII

Не успел храбрый и осмотрительный майор отдать эти распоряжения, как мимо него промелькнула какая-то тень, как раз в тот миг, когда он ощупью возвращался в медвежью комнату, чтобы продолжать следствие и пополнить его чрезвычайно важными сообщениями господина Гёфле обо всех происшествиях, касающихся Христиана. Тень неуверенно двигалась вперед, а майор шел за ней следом, пока она внезапно не наткнулась на стену и не принялась браниться довольно тонким голоском, по которому Христиан, вышедший на порог, тотчас узнал Олофа Бетсоя, сына даннемана.

— На кого же ты так сердишься, дружок? — спросил Христиан, взяв его за руку. — И как случилось, что ты явился сюда, а не домой?

Все трое вошли в медвежью комнату.

— Ей-богу, кабы не вы, — сказал Олоф Христиану, — я бы еще долго искал входную дверь. Снаружи-то я хорошо знаю Стольборг, нашел бы его с закрытыми глазами; а вот входить-то сюда не входил, нет! Сами понимаете, в такую проклятую погоду я не мог воротиться домой, как собирался. Наконец немного рассвело, и я отправился пешком, чтобы отец не встревожился, а лошадь оставил в бустёлле господина майора, где провел битых два часа; только сперва надумал я занести вам по дороге бумажник, который вы забыли в санях, господин Христиан. Вот он. Я в него не заглядывал. Все, что там было, так и осталось в целости и сохранности. Я никому не хотел его доверить, потому что отец часто говаривал, что нынче бумаги порой дороже денег.

С этими словами Олоф протянул Христиану бумажник из черного сафьяна, которого тот никогда не видел.

— Быть может, это ваш бумажник, случайно оставшийся в кармане куртки, которую вы мне дали надеть? — спросил он майора.

— Отнюдь нет, в первый раз вижу, — ответил Ларсон.

— Стало быть, он принадлежит лейтенанту?

— Ручаюсь, что нет, — сказала Мартина. — Бумажники лейтенанта всегда украшены моей вышивкой, других у него нет.

— Можно спросить его самого, — подхватил майор. — Лейтенант где-то поблизости, в горде.

— Стойте! — воскликнул Гёфле, по-прежнему во власти своей навязчивой мысли. — Вы, кажется, говорили мне, Христиан, что сегодня на охоте опрокинули сани барона?

— Вернее, барон опрокинул мои сани, а уж вместе с ними и свои собственные, — ответил Христиан.

— Ну вот, — продолжал адвокат, — все, что было в тех и других санях вывалилось на дорогу, от медведей до бумажников, вперемежку, и, должно быть…

— Должно быть, этот бумажник служил врачу футляром для инструментов, готов поспорить, что так! — воскликнул Христиан. — Оставь его здесь, Олоф, мы его отошлем доктору.

— Дайте-ка сюда! — сказал Гёфле весьма решительным и уверенным топом. — Единственный способ узнать, кому принадлежит бумажник, — это открыть его, и я это беру на себя.

— Вы берете это на себя, господин Гёфле? — спросил майор, весьма щепетильный в таких вопросах.

— Да, господин майор, — ответил адвокат, открывая бумажник, — и я прошу вас быть свидетелем, коль скоро вы явились сюда, чтобы расследовать дело, по которому я, быть может, буду выступать в суде. Смотрите, вот письмо господина Юхана, предназначенное его барину. Почерк его мне знаком, и с первого взгляда я вижу следующее: «Кукольник… Гвидо Массарелли… «Розариум»?» Ах, да, барон считает себя вправе иметь таковой, наряду с сенатом! Майор, это документ чрезвычайной важности, и вдобавок тут же имеется второй, быть может, еще более важный. Возложенное на вас поручение требует, чтобы вы с ним ознакомились.

— Мне можно уйти? — спросил юный даннеман, смутно понимая, что идет разбирательство какого-то судебного дела, и опасаясь, подобно любому крестьянину в любой стране, оказаться замешанным в него как свидетель.

— Нет, — ответил майор, — тебе надо остаться здесь и слушать.

И, обращаясь к Маргарите и Мартине, которые шепотом совещались о возможности возвращения в замок, майор сказал:

— Я очень прошу вас также прислушаться к нашей беседе. Мы имеем дело с опасным противником, и нас, возможно, обвинят в подделке уличающих его документов. Меж тем вот один из них; он передан нам в вашем присутствии, и необходимо, чтобы вы ознакомились с ним вместе с нами.

— Нет, нет! — воскликнул Христиан. — Я не хочу, чтобы дамы были замешаны в тяжбу…

— Весьма сожалею, Христиан, — перебил его майор, — «но закон выше вашей воли, и я намерен честно выполнить свой долг. Нынешним вечером был убит человек, которого несомненно, лучше было бы взять живым. Я знаю, что вы тут ни при чем, и к тому же вы ранены… Вы человек пылкий, отважный и великодушный, но вы весьма неосмотрительны, когда дело касается вас. Я же утверждаю, что это дело может привести вас на эшафот, потому что вы, конечно, честно признаете, что бросили вызов своим врагам, а эти мошенники будут отрицать все со свойственным им бесстыдством!.. Итак, приступим к чтению и сделаем все возможное, дабы истина восторжествовала.

«Я, Адам Стенсон, доверяю Таддео Манассе, коммерсанту, уроженцу Перуджи, сие сообщение, дабы он передал его Христиану в тот день, когда это дозволят последующие обстоятельства.»

— Да, да, майор, читайте, я слушаю! — вскричала Маргарита, побледнев при взгляде на окровавленный рукав Христиана. — Я готова быть свидетельницей, пусть даже я на этом лишусь доброго имени!

Христиану невыносимо было самопожертвование благородной девушки, и он весьма досадовал на майора, предъявившего ей какие-то требования. Однако майор был прав, и Христиан чувствовал это, тем более что офицер ставил на карту свою честь, точно так же, как делали остальные. Поэтому Христиан опустился на стул и закрыл лицо руками, чтобы никто не заметил его смятения, в то время как майор принялся читать вслух дневник почтеннейшего Юхана, написанный его рукой и отправленный барону в разгар охоты.

— Бумага эта представляет для меня загадку, — сказал майор, закончив чтение, — из нее видно, что против Христиана затеян хорошо продуманный заговор, но…

— Но вам трудно понять, — подсказал ему Гёфле, который во время чтения торопливо пробежал глазами вторую бумагу, — откуда к незнакомцу без имени, без семьи, без состояния возникла столь жгучая ненависть со стороны видного и могущественного вельможи, барона Вальдемора? Зато я это отлично понимаю, и коль скоро нами уже доказано, к каким последствиям привела эта ненависть, пора раскрыть ее причину: вот она… Голову выше, Христиан Вальдемора! — добавил Гёфле, с силой ударяя кулаком по столу. — Небо привело тебя сюда, и прав был старик Стенсон, когда говорил: «Богатство грешника уготовано праведнику!»

В глубоком изумлении все умолкли, с нетерпением ожидая дальнейшего, и Гёфле прочел следующее:

Адельстан-Христиан Вальдемора, сын барона Вальдемора и благородной госпожи Хильды Бликсен, родился пятнадцатого сентября тысяча семьсот сорок шестого года в так называемой медвежьей комнате замка Стольборг, что во владениях Вальдемора, в провинции Далекарлия.