Злые игры. Книга 2, стр. 55

Он повел ее в пивную на Саут-Одли-стрит, надеясь, что она предпочитает не слишком дорогостоящие напитки: в кармане у него было только три фунта и он знал, что по его кредитной карточке дополнительную наличность ему получить не удастся. Она попросила кампари с содовой. Себе Макс взял полпинты горького пива. У него оставалось только-только, чтобы заказать ей еще кампари, если она оправдает его интерес.

— А ты уже давно работаешь моделью? — спросила она, откидывая с лица назад волосы и довольно простодушно улыбаясь ему. — Интересная работа, правда?

Максу, который успел уже привыкнуть к холодным, уставшим от всего мира моделям, Джемма показалась весьма симпатичной.

— Да уже порядочно, — ответил он, — достаточно давно, чтобы это перестало казаться интересным.

— А мне нравится. Вообще-то, я должна быть еще в школе, готовиться к предуниверситетским экзаменам, но мне это так противно, и вообще я не создана для учебы, так что папа разрешил мне немного поработать моделью, а там будет видно. Может быть, на следующий год я поступлю в Курто, на историю искусств. Мне, вообще-то, хотелось бы работать в какой-нибудь галерее.

Она снова улыбнулась ему.

— А чем твой папа занимается? — поинтересовался Макс.

— Он брокер на бирже, — ответила Джемма. — Раньше это была такая скучная работа, просто тоска, а теперь им там устанавливают разные машины, готовятся к Большому буму. Ты что-нибудь слышал о Большом буме?

— Так, кое-что, — проговорил Макс.

Теперь он посмотрел на нее с новым интересом. После того как Шарлотта впала в Нью-Йорке в немилость, Фред III совершенно ясно дал Максу понять, что тому нечего рассчитывать на какое бы то ни было место в его банке. Работать же и дальше моделью Максу уже начинало надоедать. Сильно надоедать. Отец Джеммы, скорее всего, был какой-нибудь крупной рыбой в этом их биржевом пруду; быть может, он поспособствует Максу в осуществлении его новых честолюбивых замыслов. Максу запомнилась фраза, сказанная Гейбом Хоффманом, с которым его познакомили в тот день, когда он приходил в банк к Крисси Форсайт. Гейб тогда сказал: «Когда в Лондоне начнут, здесь такое будет твориться!»

— Заказать тебе еще? — спросил Макс Джемму. — На меня не обращай внимания, я за весом слежу.

Макс был в совершенно искреннем и неподдельном восторге от всего того, что увидел тогда в операционном зале «Прэгерса». Сидя рядом с Крисси, он молчал и пораженно смотрел мимо нее на огромный зал: сотня бледнолицых людей сидела перед сотней мерцающих зеленоватых экранов, триста телефонов звонили одновременно и непрерывно, и еще сотня людей с телефонными трубками в руках старались перекричать друг друга и в то же время — расслышать, что им говорят в эти телефонные трубки. На каждой стене висели огромные часы, показывавшие время в Лондоне, Нью-Йорке, Токио. Максу трудно было понять, где, в каком из этих городов он в тот момент находился: он попал в какую-то неизвестную страну без названия, со своим собственным языком, со своим временем, со своей, не похожей на все остальные, культурой; и у него родилось тогда ощущение, что если кто-нибудь объяснит ему для начала самые элементарные вещи, то дальше он сам с легкостью сможет жить и действовать в этой стране.

— Так о чем это я говорила? — улыбнулась ему Крисси. — Да, вспомнила. То, чем мы здесь преимущественно занимаемся, это обычная игра. Как в карты или на скачках. Ты когда-нибудь играл?

— Приходилось, — утвердительно кивнул Макс.

— Вот и здесь такая же игра, ничего другого нет. На ценах. На валюте, вон там, в той секции. На курсе акций. На различных товарах. Самое интересное — на валюте.

Вдруг в зале наступила полная тишина. Макс удивленно огляделся по сторонам. Главный маклер, плотный, то ли смуглый, то ли сильно загоревший человек, с решительными манерами и с выражением какой-то свирепой сосредоточенности на лице, стоял, подняв вверх обе руки. Под мышками у него видны были большие темные круги от пота.

— Доллары, иены, быстро! — прокричал он. Несколько человек стали одновременно что-то выкрикивать ему; он вслушивался в эту какофонию секунд десять, может быть, двадцать, потом обернулся, посмотрел в окно и что-то сказал в свой телефон.

— Должно быть, какой-то очень крупный запрос, — пояснила Крисси. — Это Крис Хилл. Они тут все такие ненормальные, но он из них самый-самый. Величайший маклер. Понаблюдай за ним. Если он тебе позволит. Он работает по двадцать часов в сутки. За весь прошлый год жена только однажды провела с ним весь день целиком. На Рождество.

К ним подошла еще какая-то девушка.

— Как дела, Крисси? — улыбнулась она.

— Хорошо, — ответила Крисси, — хорошо. Рынок сегодня просто кипит.

— Я вижу, — кивнула девушка. — Даже чувствую.

Макс был так захвачен всем происходившим вокруг, что казалось, и сам тоже чувствовал это бурлящее кипение рынка. Тогда-то у него внезапно и родился очень ясный, четкий и красивый замысел в отношении своего собственного будущего. Фред III даст ему место здесь, в Нью-Йорке, а можно даже и в Лондоне, а он уж со временем сумеет прибрать к рукам добрую часть этого банка. И тогда наконец не станет проблем с Хартестом! Ведь поддерживать его в нормальном состоянии обходится с каждым годом во все более непосильные суммы. Конечно, Макс не знал всего и во всех подробностях, но он отлично понимал, что в финансовом отношении будущее их имения висит на волоске.

И вот после того, как у него созрел такой замечательный план, Шарлотта самым глупым образом, совершенно по-идиотски, все испортила и была с позором отправлена назад домой, в Лондон.

В результате тень этого скандала и позора упала не только на саму Шарлотту, но и на всю их семью, и, как следствие, у виконта Хэдли не было ни малейшей надежды (по крайней мере, так ему в тот момент казалось) занять какое бы то ни было место в империи «Прэгер и сын».

Однако (как часто говорили в фотографических студиях и на особо изысканных вечеринках, ужинах и в ночных клубах Лондона) если бы Макс Хэдли провалился в канализационный люк, то вылез бы оттуда, сжимая в кулаке не одни, а добрый десяток золотых часов; теперь же, когда он познакомился с мисс Джеммой Мортон, очаровательной начинающей моделью, и попал к ней в руки, справедливость этих слов, похоже, не подлежала сомнению.

Глава 39

Малыш, 1985

Малыш прошел через таможенный зал и, выйдя, поискал глазами своего шофера: нечего было и надеяться на то, чтобы Энджи сама приехала встречать его. Паркинсон, в серой униформе, подтянутый и аккуратный, с ничего не выражающим лицом, шагнул навстречу и взял у Малыша вещи.

— Добрый вечер, сэр. С возвращением.

— Спасибо, Паркинсон.

— Хорошо долетели, сэр?

— В общем, да. — Малыш на самом-то деле устал; и те новости, которые он узнал в Нью-Йорке, тоже заведомо не могли способствовать его хорошему настроению и самочувствию. — В жизни все всегда полосами: то приятное, то неприятное, так ведь, Паркинсон?

— Да, сэр. Машина прямо возле выхода, сэр.

«Интересно, — подумал Малыш, — среагировал бы Паркинсон как-то иначе, если бы я ему сказал, что последние пять суток не вылезал из публичного дома для гомосеков и столкнулся там не только с американским президентом, но и с английской королевой. Нет, — решил он, — пожалуй, и в этом случае ответом тоже было бы такое же бесстрастное „да, сэр“».

Вечер еще только начинался, и в наступавших весенних сумерках пейзаж по сторонам шоссе казался довольно привлекательным.

— Паркинсон, а миссис Прэгер дома?

— Нет, сэр. Она просила меня передать вам вот это, сэр.

Паркинсон протянул ему письмо; пока Малыш распечатывал конверт, у него возникло какое-то неприятное предчувствие. Почерк у Энджи был довольно некрасивый, похожий на детский, но, по крайней мере, его было легко читать.

Дорогой Малыш! С возвращением. Надеюсь, ты хорошо провел время в лоне своей семьи. Здесь у нас все прекрасно, малыши оба здоровы, а Сандpa от нас уходит. Я сегодня вечером занята, надо ехать с одним из клиентов в какую-то дыру в Эссексе. Надеюсь, ты это поймешь и отнесешься с сочувствием. Могу вернуться поздно.

Энджи