Вперед, к победе! Русский успех в ретроспективе и перспективе, стр. 25
«Десталинизаторы-2011» причитают: репрессии обрушились на лучших. Это кто же лучшие? Зиновьевы, карусский народ? Эйхе, постышевы, Тухачевские, якиры? Репрессии обрушились на тех, кто разбудил русское лихо. Как заметил Н. Коржавин в стихотворении «Наивность», «и просто мздой, не наказаньем пришёл к ним год тридцать седьмой». Русский державный советско-патриотический (впервые о советском патриотизме заговорили в 1936 г.; в этом же году перестали праздновать 7 ноября как Первый день Мировой революции) ответ интернационалистам пришёл через двадцать лет после революции 1917 г. и через десять лет после сталинского поворота от мировой революции к советской державе.
Десталинизаторы проговариваются в главном: лучшие для них — это герои 1920-х годов, герои ленинской гвардии (читай: олигархии) и команда Троцкого, под влиянием которого находился Ленин в последние два года жизни. Именно в эпоху господства космополитическо-большевистской олигархии, земшарников, мир-революционеров с их НЭПом хотели бы вернуться сегодняшние «либералы» — наследники троцкистов и земшарников. Да-да, сегодняшние «либералы» это правые наследники левых интернационалистов/глобалистов и их объективных союзников из Фининтерна — правых глобалистов, так сказать, правотроцкистский блок, протянутый во времени.
Связующее звено между сегодняшними «либералами» космополитами и левыми интернационалистами — шестидесятники, мечтавшие о возвращении во времена «ленинских норм» и «комиссаров в пыльных шлемах» — тех самых, которые уничтожали русский народ и которым этот народ в 1930-е годы адекватно ответил. Шестидесятничество — реакционная утопия советского общества, идейное оформление частичного возврата при Хрущёве во власть тех, кого Сталин из этой власти вычистил; речь идёт не столько о конкретных людях, сколько об идейных наследниках, ориентированных на «интернационализацию» России, на «общечеловеческие» (читай: западные) ценности, восхищавшихся Западом в принципе, неважно, революционным или контрреволюционным. Знаковые, хотя и разные фигуры — Евтушенко и Юлиан Семёнов. Знаково и то, что у обоих, как утверждают знающие люди, был личный телефон Андропова, приход к власти которого готовили «либералы-интернационалисты» (в этом плане очень показательны идейные сдвиги в советской культуре во второй половине 1960-х — первой половине 1970-х годов, во многом разрыхлившие почву для начала подготовки с середины 1970-х бригады демонтажников советского общества).
Показательно, что «всечеловеки», будь то мирреволюционеры-земшарники или сегодняшние ультралибералы-десталинизаторы, не любят русских. И вообще, и за то, что русские не хотят быть сырьём для их прогресса (ну не хотят, наглецы, сами лезть в печку — сознание у них не модернизированное), и за то, что главным образом на русских опёрся Сталин, вытесняя из власти и множа на ноль интернационал-социалистов. Разумеется, Сталин никогда не был русским националистом, каким его пытаются изобразить некоторые ретивцы, так сказать, от избытка чувств-с. Он был державником-имперцем, видевшем опасность в любом национализме, будь то украинский, грузинский, еврейский или русский (показательно: главным событием конца 1940-х годов была вовсе не раздутая позднее «борьба с космополитами», а «ленинградское дело», фигуранты которого подозревались в намерении создать Российскую компартию в РСФСР, т. е. в русском национализме). По «ленинградке» и посажено, и к стенке было поставлено намного больше, чем за «низкопоклонство перед Западом».
В то же время, будучи импер-социалистом, Сталин понимал, что проект Красной мировой системы, альтернативной капитализму, со своим мировым рынком, с полным вытеснением закулисы из советского руководства, осуществим только при активной поддержке державообразующего народа, т. е. русских. Отсюда совершенно очевидный с середины 1930-х годов курс на «национализацию» коммунизма и его интеграцию в русскую историю;
ещё более решительный шаг был сделан во время войны. Во времена экс-троцкиста Хрущёва произошёл заметный откат-реванш, однако, во-первых, не до конца — всё-таки полтора десятилетия реального сталинского правления, несмотря на ряд ошибок, непоследовательностей и вынужденных компромиссных действий вождя, не могли пройти бесследно. Во-вторых, брежневская команда в своих интересах тормознула этот процесс — официальная «интернационализация»/космополитизация советского коммунизма была замедлена (но как показали дальнейшие события, не остановлена).
Акцент, особенно после чехословацких событий, был сделан на государственно-патриотические аспекты развития СССР — но сделан нечётко и непоследовательно, что, помимо прочего, и облегчило оформление горбачёвщины. Тем не менее, именно этого государственнопатриотического поворота не могли простить Брежневу шестидесятники, диссиденты и определённая часть номенклатуры, включая прозападно-коммерциализированный сегмент КГБ, чьими агентами, «слепыми» или «зрячими», они были («линия Андропова»). Не позволили брежневцы и модифицировать СССР на квазикапиталистический лад — этот процесс так и остался ограничен теневой частью общества, правда, он захватывал всё большую её часть и толкал ситуацию в направлении перемены мест хозяина и его тени. Особенно этот процесс ускорили «косыгинские» реформы, «разрядка» и резкий скачок цен на нефть.
И это ограничение «либерализации экономики» теневой зоной тоже не могли простить Брежневу «перестройщики», уже пришедшие к власти с идеей смены строя: сначала «нэпизации», а затем капитализации СССР. Так, исторически Сталин и Брежнев, при всём различии и несопоставимости этих фигур, оказались в лиге «плохих», а Ленин, Хрущёв и, конечно же, Горбачёв — в лиге «хороших» героев (героев-теневиков, ворья, предателей и буржуинов). Я не случайно говорю о различии Сталина и Брежнева и их моделей «реального социализма», поскольку брежневская модель есть отрицание сталинской, и её торжество означает почти полную десталинизацию советского общества, произошедшую в конце 60-х годов, «гордых и пузатых», как точно и сочно поётся в песне «Любэ».
Финал десталинизации: 1960–1970-е годы
Если Хрущёв начал частичный демонтаж сталинизма в идейной, внутрии внешнеполитической сфере, но оставался (последним) сталинцем на пути превращения номенклатуры в «слой-для-себя», то Брежнев завершил этот демонтаж. Он не только подтвердил номенклатуре физические гарантии существования (этого она добилась с Хрущёвым и Маленковым ещё в 1953–1956 гг.), но обеспечил социальные, а с ними — косвенно (но не прямо!) — экономические гарантии существования. Средством обеспечения стал «застой», т. е. господство горизонтальной мобильности номенклатуры над вертикальной. Брежнев в известном смысле создал, если не антисталинскую, то несталинскую (постсталинскую) модель социализма.
С брежневской моделью советское общество преодолело сталинизм, произошла десталинизация, хрущёвский переходный период завершился. Поэтому все разговоры о необходимости сегодня десталинизации — заведомая ложь. Реальная десталинизация произошла при Брежневе и оказалась столь полной, а реставрация характерного для сталинизма типа отношений центроверха с основной массой номенклатуры столь невозможной, что теперь можно было не бояться возвращения Сталина со знаком «плюс» на экраны, на страницы книг и т. д. Аналогия — принятие «Марсельезы» в качестве гимна Франции в 1870-е годы после подавления Парижской коммуны и почти сто лет спустя после революции 1789–1799 гг.
У «возвращения» Сталина был ещё один аспект-формальный. Дело в том, что Хрущёв с его волюнтаризмом разрушил многие формы бытия номенклатуры, её нормального функционирования, в определённом смысле создал хаос. Единственным порядком, который знала номенклатура, был сталинский — застойно-брежневский ещё предстояло создать. Поэтому «возвращение» Сталина (в текстах выступлений генсека, на экранах кино) было сигналом о прекращении «волюнтаризма» и восстановлении порядка во внутриноменклатурных отношениях. А вот попытки организовать содержательный возврат хотя бы элементов сталинизма пресекались быстро и эффективно, причём с использованием «научной и творческой интеллигенции» в качестве «слепых агентов» — именно так была устранена в 1967 г. группа «железного Шурика» Шелепина, сторонника возвращения к жёстким методам.