Шпага императора, стр. 30
Уфф. Камень с души свалился.
Вот спрашивается: какая принципиальная разница между творогом и сыром? А есть, оказывается. Неуловимая, непонятная, но есть. И, наверное, даже не стоит пытаться её понять. Организм будущей матери сам разберётся, чего он требует.
— Погулять не хочешь?
— Тебе просто со мной скучно?
Во! Это вполне нормально — капризничает. А то я уже беспокоиться начал на предмет Настиной покладистости.
Ленка, на соответствующем месяце из меня всю кровь выпила своими перепадами настроения:
— Пойдём гулять?
— Ты что, угробить меня хочешь? Вон какая погода!..
На другой день:
— Пойдём гулять!
— Так посмотри, какая погода. (Та же самая.)
— Вот! Тебе лишь бы лишний раз меня на свежий воздух не вывести! (Слёзы.)
И так постоянно.
То, что закидоны беременных женщин — притча во языцех, известно давно, но Настя была на удивление «нестервозной». И минут через пять мы отправились на прогулку.
В тот самый парк, по которому я гулял в самый первый день знакомства с усадьбой. Золотая осень ещё не наступила, но вовсю предупреждала о своём скором приходе: зелень в кронах деревьев ещё преобладала, но и жёлтого цвета вполне хватало.
Война войной, но прислуга в имении своё дело знала и обязанности исполняла — дорожки в парке были убраны от неизменно текущего с местной флоры листа, только отдельные жёлтые вестники осени валялись на дорожках, что, кстати, совершенно не раздражало и не вызывало ощущения некоего непорядка.
Гуляли, болтали ни о чём, прочитал Насте ещё пару стихов Белянина, которые вспомнил…
А когда вернулись, во дворе уже разгружали мешки с телеги вернувшегося Тихона.
— Ну, как дела на делянках? — не утерпел я поинтересоваться.
— Так что, ваше благородие, — поклонился мне и Насте слуга, — с пшеничкой всё замечательно: два с половиной пуда сняли с того участка, что новой засеян, а с полей — хорошо если по два пуда будет на такой кусок поля…
Уже радует. Во всяком случае, пока.
— А вот с горохом — швах, — продолжал Тихон, — весь почти гусеницы поели. Хотя молодой, говорят, он дюже вкусный. Наверное, стоит только в саду возле дома выращивать.
— Ваше благородие, — слегка замялся мой слуга, — так как? Возьмёте меня с собой?
— Повоевать хочется? — Я с трудом сдерживал улыбку.
— Дык…
— Собирайся, Тихон, завтра с утра поедем. И Егорка с нами. Только сегодня с тебя баня. Отпаришь, как раньше?
— Не извольте беспокоиться, — тут же просиял мой ангел-хранитель, — в лучшем виде устроим!
И устроил. Когда я лежал на полке, а этот садист доморощенный изгалялся над моим организмом двумя вениками сразу, то проклял свой длинный язык бессчетное количество раз. Только честь дворянина и офицера сдерживала от просьбы о пощаде. А Тихону в этом аду хоть бы хны, как будто в скафандре, мерзавец… Чем он там дышит? Раскалённым паром? Ей богу — мутант какой-то!
Наконец смилостивился, отпустил. То, что осталось от меня, с трудом сползло с полка и немедленно опрокинуло на себя ушат с холодной водой…
А жизнь-то налаживается! И продолжается.
Шустро выскочив в предбанник, я вылил в себя кружку восхитительного кваса и сел отдыхать, прихлёбывая этот напиток богов уже потихоньку. Тело наполнилось истомой и неземным блаженством.
Тихон тем временем терзал в парилке Алексея — вот ведь же семижильный мужик! Он же в этой преисподней не просто сидит, а вениками размахивает…
Наконец из местного филиала геенны огненной вывалился исходящий паром и красный, как варёный рак, Лёшка. Вроде он перенёс «пытки» полегче моего.
— Ваше благородие, не желаете ещё разок?..
Кружкой в него запустить, что ли?
— Изыди, Сатана!
— Ну, тогда я пока сам попарюсь с вашего дозволения.
— Валяй!
Ни черта себе! Ему ещё не хватило! Ну и бес с ним, с этим мазохистом…
…Вот и пролетел день. Поужинали и через пару часов на боковую.
Будь проклята эта война!.. Будь проклята любая война! Амбиции, понимаешь, монархи тешат, а я несколько месяцев не спал рядом со своей женой, не чувствовал рядом это родное и нежное тело. И неизвестно, сколько ещё придётся быть вдалеке от моей Настёны… Ведь если ещё и заграничный поход организуется — вообще пару лет, а то и больше. И ведь эти годы прожить ещё надо, на войне прожить, что весьма проблематично, особенно когда уже «зима катит в глаза…»
Неет! Боню нужно вязать как можно скорее…
Ишь ты — «вязатель» выискался! Что ты можешь сделать для этого, капитанишка с профессорской степенью? Тем более находясь при Первом корпусе, прикрывающем Петербургское направление.
Да просто служить, пакостить французам по максимуму и надеяться, что та дополнительная гирька, которую я бросил на весы войны, сможет склонить их в нужную сторону поскорее!
Встречи приятные и не очень
А с утра уже в седле. Попрощался с Сергеем Васильевичем, безуспешно попытался губами высушить слёзы на глазах Насти… Но — пора. Пошли!
Глядя на своих орлов, подумал, что командую отрядом «крестоносцев». В буквальном смысле — георгиевских крестов или, точнее, «знаков отличия Военного Ордена» не имели из пятнадцати человек, ехавших под моим началом, только Тихон, Егорка и новый, взятый вместо убитого Малышко, минёр.
Вряд ли во всей армии найдется ещё одно такое «кавалерственное» подразделение.
— А неплохо в седле держитесь, ваше благородие, — подъехал ко мне Егорка, когда усадьба скрылась за холмом.
— Тебе спасибо, Егор Пантелеевич, — кивнул я казаку. — Да и сотни вёрст дороги кого угодно всадником сделают. С кавалеристами мне, конечно, не сравниться, но передвигаться на Афине уже худо-бедно умею.
— Я чего спросить-то хотел, — слегка засмущался уралец, — отряд уж больно у вас странный: пионеры верхами, егеря, басурманин этот, лучник… Что делать собираемся? Нет, я, конечно, с нашим удовольствием — что прикажете исполню, чтобы супостатам навредить. Но хотелось бы понять…
— Да что прикажут — то и будем делать. А вообще — почти казачий отряд. Именно вредить супостату. Всеми силами и средствами. Исподтишка. Не вступая по возможности в открытый бой. Из засад. Егеря у меня — лучшие стрелки в армии, минёры — тоже самые лучшие. Вот только лихих разведчиков, таких, как ты, не хватало. Надеюсь, что командующий корпусом выделит ещё несколько казачков. Донцы, скорее всего, будут. Сойдётесь характерами?
— Понятно. А казак с казаком всегда договорится. Спасибо, ваше благородие! — Егорка благодарно кивнул и отъехал ближе к Тихону.
А дальше: вёрсты и постоялые дворы, вёрсты и почтовые станции, вёрсты и ночлеги под открытым небом…
Это вам не на автобусе от Пскова до Себежа отмахать — трое суток добирались, пока не встретили первый казачий разъезд. Причём ополченский.
Что и понятно — настоящих бойцов Витгенштейн держал на передовых позициях, а эти, «серомундирные», как раз и подходили для контроля внутренних коммуникаций.
Именно такие мысли и возникли у меня сразу после общения с урядником, возглавлявшим разъезд.
А потом подумалось: «Не „зазвездил“ ли ты, Вадим Фёдорович? — люди по доброй воле в ополчение пошли. Никто их не гнал — сами. И ты, со своим мундиром, который тебя обязывает воевать по определению, будешь смотреть на них свысока?»
Стыдно — оно всегда стыдно. Но если стыдно перед самим собой — вдвойне.
Единственное, что успокаивало: набьём мы с таким народом харю «покорителю Европы». Не можем не набить!
А потом была ещё одна радость: на последнем перед Себежем постоялом дворе к нашему с Алексеем столу подошёл гусарский поручик в синем с серебром мундире — а кого из гусар тут ещё можно встретить — гродненцы.
— Разрешите представиться, господа: поручик Глебов Иван Севастьянович. Не будете возражать, если составлю вам компанию?
— Милости просим, господин поручик. — Мы с Лёшкой представились тоже.