Повести каменных горожан. Очерки о декоративной скульптуре Санкт-Петербурга, стр. 78

Двадцать второго октября 1913 года состоялось торжественное празднование 100-летия фирмы «Братья Елисеевы». На банкете присутствовали 4000 гостей: важные государственные сановники, коллеги-купцы, звезды театра и новомодного кинематографа, а также привлеченная обилием известных лиц и бесплатным угощением многочисленная пресса.

Но есть на фасаде и еще одно женское лицо — словно предсказание беды. Словно призрак грядущей страшной смерти, не зря лицо это обвивает змея.

В своей замечательной книге «Маскароны Петербурга» Б. Скочилов, по собственному признанию на эту книгу потративший 20 лет исследований, утверждает — горгона Медуза. Все та же страшная охранительная эгида. Как доказательство — змея у самого лица.

Однако бес сомнения не позволяет мне согласиться с уважаемым автором! Разумеется, в классической традиции, как мы знаем, женские лица, да еще в прическе со змеями, — горгоны Медузы! Но архитектор В. Г. Барановский строил «Елисеевский» в 1902–1903 годах. Это время модерна. Архитекторы модерна, разумеется, прекрасно зная классические образцы и разбираясь в символике декоративной скульптуры, уже далеко от классики ушли! Скажем, норны и валькирии со стен дома компании «Зингер» — не античная, а скандинавская мифология! Сотни женских лиц и фигур, без коих модерн не представим, вообще никакого отношения к древнегреческой мифологии не имеют. Красивая женская голова, с четко проработанной прической и трагическим выражением лица, и отдаленно не напоминает ни один из образов горгоны Медузы, да и любой другой античной богини. А змея, всего одна (!), выползает откуда-то из-за спины изображения. И она, похоже, собирается ужалить!

«Изображение змеи имеет ряд символических значений; змий, свернувшийся кольцом, — символ здоровья, держащий во рту хвост — символ вечности, пьющий из чаши — символ медицины (поскольку змея символ предосторожности и мудрости), ежели змий поражаем святыми [115] — символ зла». Нам же из всего множества символических значений для трактовки изображения змеи на маскароне Елисеевского подходит следующее: «Змея ползущая — символ печали, зависти, раздора, неблагодарности…» [116] Весьма убедительно. Так что, как говорится, «рвите меня на куски, режьте меня на части», но эта дама — не Горгона! А кто?

А кто принял смерть от змеи, кроме Вещего Олега? Да, конечно же, Клеопатра! Скорее всего, здесь она! Если мы примем такую трактовку, то дальше — мистика!

Все началось с того, что 50-летний Г. Г. Елисеев влюбился, словно юноша, в жену петербургского купца, своего компаньона. Человек властный и прямой, Григорий Григорьевич не стал таить свое чувство и от своей жены — просил развода, но супруга его, Мария Андреевна, дочь крупного фабриканта-пивовара Дурдина, не соглашалась, сильно страдая от неожиданной измены самого дорогого для нее человека. В октябре 1914 года несчастная женщина, много месяцев находившаяся в состоянии глубочайшей депрессии, покончила жизнь самоубийством.

Спустя всего три недели после похорон супруги Елисеев обвенчался с возлюбленной и навсегда увез ее в Париж. После этого дети решительно порвали с отцом, обвинив его в смерти матери. Никто из его наследников не пожелал продолжить семейный бизнес.

Во Франции Елисеев, благодаря вовремя переведенным за границу капиталам, жил в достатке и комфорте; коммерческих дел больше не вел, в основном занимался домом и садом. Он прожил долгую жизнь и умер в 1949 году; похоронен под Парижем на знаменитом русском кладбище Сен-Женевьев де Буа.

У Елисеевых, оставшихся после революции в России, судьбы, разумеется, сложились трагически. Большинство расстреляно или сгинуло в лагерях и в ссылках. После смерти Г. Г. Елисеева на его счетах в американских, английских и французских банках остались солидные капиталы. Часть наследства получили французские родственники купца. Но несколько миллионов франков, по завещанию покойного, предназначались его внучке — Анастасии Григорьевне Елисеевой, проживавшей в Ленинграде. За такое родство, да еще и заграничное наследство в СССР запросто можно было отправиться на стройки века за казенный счет. Поэтому родственница «купца-мироеда» благоразумно написала куда следует добровольный отказ от нажитых эксплуататорским путем дедушкиных капиталов. На это письмо ей ответили, что, мол, в получении валютного наследства советское государство действительно заинтересовано. Поэтому для проведения дальнейших переговоров ее просят явиться в городское управление КГБ. Там перепуганной женщине ласково предложили подписать какие-то бумаги. В итоге ее не расстреляли, не посадили и даже не выслали в казахские степи. Более того, через год честно выплатили «наследство» в размере, 16 тысяч советских рублей с правом внеочередной покупки на них автомобиля «Победа».

Вероятно, эта история породила легенду о несметных сокровищах, якобы спрятанных в «Елисеевском», например, о люстре, которая — золотая. Когда этот слух был на самом пике, в переполненный магазин ввалилась толпа цыганок с гиканьем, пением и танцами. В разгар веселья запевала ахнула и уставилась на потолок:

— Эва! А люстра-то золотая!

Разумеется, сотни покупателей задрали носы к небу! Когда же цыганский хор вывалился на Невский и мгновенно рассыпался по проходным дворам, значительная часть посетителей Гастронома № 1 хватилась кошельков и многих покупок. Рассказывали, что одна дама все спрашивала:

— А судак-то мой где?

Судак, кофе, ветчина, балык, бутылки шампанского и марочных вин почти из всех корзин и сумок уплыли, скрывшись в волнах пестрых цыганских юбок.

Сияющий огнями, благоухающий гастрономическими изысками «Елисеевский» был всегда местом веселым. Здесь студенты моего родного Театрального института с Моховой натягивали поперек входа воображаемую бечевку, и покупатели покорно перепрыгивали или пролезали под ней — в природе не существующей.

Здесь любой горожанин мог попросить нарезать 50 граммов колбасы одного сорта, 30 граммов другой и столько же сыра разных сортов, и все это беспрекословно исполнялось, под испепеляющей его взглядами, но безмолвной толпы воспитанных ленинградцев.

Вот говорят, «волшебный запах театральных кулис». Студентом я работал в театрах рабочим сцены и прекрасно помню эту смесь запахов клеевой краски, пудры, пота. Скажу по секрету: все кулисы пахнут одинаково, и только один театр пахнет по-особому — кофе, мандаринами и прочим, что сопутствует, например Новому году, потому и рождает еще в вестибюле состояние радостного ожидания волшебства. Наверно, как пишется в старых книгах, «промыслительно», что именно в доме Елисеевых — Театр комедии им. Н. П. Акимова. Я помню Николая Павловича по институту. Интеллигентного, подчеркнуто вежливого, воспитанного, с удивительными, широко поставленными, распахнутыми светло-серыми глазами и постоянной полуулыбкой, что делало лицо похожим на маскарон — веселую театральную маску и словно распахнутым для чего-то нового: удивительного и необычного. Его занятия с художниками-постановщиками — легендарны.

Например, на вступительном экзамене будущие художники театра получали задание — нарисовать фантастическое животное из элементов человека, зверя и птицы. Когда мой друг ломал над этим заданием голову, я присоветовал ему срисовать химер, расположившихся на фасадах питерских домов.

— Не пройдет! — со вздохом ответил приятель. — Скажет — «было»! Он Питер как свою ладонь знает!

Театр носит имя только Н. П. Акимова, но это еще и театр Евгения Шварца. А Николай Павлович был самым, на мой взгляд, лучшим, самым точным художником и режиссером спектаклей по его пьесам. Во всяком случае все, что я видел в других театрах или в кино, мне кажется слабее. А может, просто это я был моложе?

Исторические портреты

Я говорю, пожалуй, теперь не о маскаронах. Хотя как сказать? К какому жанру отнести многочисленные портреты на мемориальных досках? [117] Или, например, два медальных профиля В. И. Ленина и И. В. Сталина на колоннах, установленных на Пороховых, где во времена моего детства ими отмечалась граница города, по Колтушскому шоссе. Одно время колонны стояли «босые» — барельефы сняли. Но верные марксисты их отреставрировали и восстановили на прежнем месте. При всей моей нелюбви к этим двум персонажам акт восстановления считаю правильным и справедливым, хотя бы следуя принципу: «Не ты строил, не тебе и ломать!» И две, с точки зрения современных градостроителей, совершенно бесполезные колонны, тоже трогать не смейте! Если они еще не признаны памятником архитектуры, то, безусловно, исторический памятник — портрет эпохи.