Дзын (СИ), стр. 2
Костя вспомнил, как мастер Златорукий кидает испорченную деталь в ящик с браком и как она издает звук: "Дзын!"
— Подходит, — сказал Крыжовников и направился в монастырь.
Костю сразу приняли в монахи, только побрили наголо, одели в специальную одежду, похожую на большой платок, и поручили мастеру Дхар Ма.
Однако мастер Дхар Ма был непохож на мастера Златорукого. Он не плевал в пол, а учил Костю смыслу жизни.
Три года провел Костя в монастыре. Мастер Дхар Ма научил его сохранять спокойствие в самых трудных ситуациях, видеть душу людей как на ладони и уметь сидеть на снегу, при этом не чувствуя холода. Лежать на иголках, между прочим, Дхар Ма Костю тоже научил.
Дхар Ма
В конце концов Дхар Ма позвал к себе Костю и сказал:
— Вижу я, ты овладел всем искусством киотских монахов. Умеешь сохранять спокойствие и сидеть на снегу, не чувствуя холода.
— Я, мастер, даже спать на иголках научился, — дополнил Костя.
— И спать тоже, — согласился тот. — Теперь ты должен отправиться назад на родину и нести там свет учения Дзэн.
Костя вспомнил, как бракованная деталь падает из рук Златорукого в ящик, и тоска по родине сжала его сердце.
Но он произнес про себя особый дзэнский звук "Авалокитешвара" и тут же обрел спокойствие.
— Я очень хочу помочь родине, — согласился Костя и на следующий день вылетел из Токио самолетом Аэрофлота.
Вот тебе и "мама"!
В селе Чушки Костю ждали никак не раньше чем через десять лет. Односельчане были уверены, что он скрывается в сибирской тайге от милиции и ждет, пока его дело не прекратят за давностью срока. Когда перед проплаканными глазами осиротевшей Василисы Липовны однорукий почтальон Кадыков предоставил телеграмму от племянника, она заревела белугой и повисла на единственной руке Кадыкова. Отчего она рыдала, от горя или от радости, Василиса Липовна и сама не разбирала. Рыдала и все тут!
Костю встречали, как солдата с фронта. Кроме, Бушлата и Василисы Липовны, которая тревожно мяла в руках кухонное узорное полотенце, пришли Матвеевна, мастер Златорукий и старик-бурят Айгай. Подошел однорукий Кадыков. И, между прочим, участковый, Семашко.
Он собирался выслушать объяснения Кости, а если ему они не понравятся, взять Крыжовникова под стражу. Чтобы знал, как от прокуратуры бегать. Ведь эдак все начнут в Киото от милиции прятаться, и никаких наказаний никому не будет! Одни преступления останутся.
Вот, наконец, к дому с надписью "Чушкинский сельсовет" подъехал трактор Липыча "Кировец", и из него вышел лысый человек обернутый в оранжевый платок. Интересно, что человек этот был к тому же босой.
Костю Крыжовникова, может, и не узнали бы, если б Василиса Липовна не увидела на голом плече приехавшего человека родинку, которую помнила не меньше тридцати двух лет. Две одинаковые родинки в одном том же месте у двух разных людей исключались.
— Царица небесная, — сказала Матвеевна, — от нас уехал слесарь шестого разряда, а приехал неизвестно кто!
— Как неизвестно? — ответил Костя Крыжовников. — Известно — последователь религиозной школы Дзэн.
— Мама! — сказала Василиса Липовна и уронила полотенце в чушкинскую придорожную грязь.
— Вот тебе и "мама"! — произнес Липыч, завел свой трактор "Кировец" и повез молоко на комбинат.
Милиционер Семашко
Милиционер Семашко был, в общем-то, человек добрый и сажал людей редко.
О нем говорили так: "Если уж Семашка посадил, то непременно за дело". А Семашко сажал только за одно дело. За уголовное.
И вот теперь ему предстояло решить нелегкий вопрос, уголовное ли дело Кости Крыжовникова или обычное? За которое можно не сажать, а просто взыскать штраф. Или лучше вынести строгий выговор.
Чушкинскому участковому Костик Крыжовников всегда был по душе. Семашко, которому было под пятьдесят, вспомнил, как катал его пацаном в трехколесном милицейском мотоцикле, а Костик сидел в коляске и говорил: "Тр-р-р!".
— Да и Липовну жалко, — думал Семашка. — Тетка все-таки.
А тетка, Липовна, стояла возле племянника и не знала, что с ним делать. То ли обнимать, то ли и впрямь вести в участок, чтобы знал, как от нее убегать.
Нечеловеческая борьба кипела в большом сердце Василисы Липовны. Наконец материнские чувства взяли верх. Со вздохом: "Кость!" Липовна наступила на узорчатое полотенце и повисла на шее племянника.
— Ну, теть! — сказал смущенно Крыжовников, чувствуя, как мокнет его одеяние от слез Василисы Липовны.
Теперь все видели, что приехал все-таки Костя Крыжовников, хотя и киотский монах.
Почтальон Кадыков дружески похлопал Костика по участку спины, свободному от объятий Василисы. Мастер Златорукий плюнул в землю, пожал своему напарнику руку и сказал:
— Молодец Константин! Как у них там с тракторами?
И плюнул еще, да так точно, что попал в первый плевок.
Даже соседка Матвеевна, решила, что приезжий, конечно, Костик, хотя он и того…
— Жалко парня, — подумала она. Но сказала, однако, другое.
— Смотри, — сказала Матвеевна. — Уехал-то пацан пацаном, а приехал-то…!
Все посмотрели на Матвеевну, чтоб узнать, кто же все-таки приехал?
— Мужик приехал! — ухнула крыжовниковская соседка.
Хотя все видели, что вернулся-то Крыжовников, участковый Семашко в этом убежден совсем не был. Своим глазам он никогда не верил. Он верил только одному — документам.
Поэтому он шагнул вперед и окончательно утопил узорчатое полотенце Василисы Липовны в чушкинской размытой дороге.
Стараясь не замечать известной ему родинки на плече Костика, он приставил ладонь к виску, как будто к чему-то прислушивался и произнес:
— Ваши документы, гражданин!
Никто с самого детства не называл Крыжовникова "гражданином".
В Чушках его звали Константином, Костюшкой, Костяникой. А человека, который теперь стоял перед ним, приставив ладонь к виску и словно бы к чему-то прислушивался, он называл дядей Василем.
Только теперь, конечно, перед ним был никакой не дядя Василь, а участковый Семашко, человек из органов.
Костя хотел обомлеть, но тут про себя произнес киотское слово "Авалокитешвара" и восстановил душевной спокойствие.
— Это что же такое, — подумала Василиса Липовна. — Не успел племянник вернуться, его опять из дома забирают?
— Это что же такое? — удивился почтальон Кадыков и взмахнул одной имеющейся рукой. — Не успел человек вернуться, его опять забирают?
Но участковый Семашко продолжал стоять перед якобы неизвестным ему гражданином Крыжовниковым и вслушиваться в звуки, собирающиеся над селом. Вдали, вроде бы, гремели коровьи колокольчики.
— Не стадо ли гонят? — подумал участковый Семашко.
Но это было не стадо. С комбината возвращался, громыхая пустыми бидонами, "Кировец".
— Ты чего Василь? — сурово произнесла Матвеевна. — Какой он тебе "гражданин"? Вон родинка, вон тетка обнимает. Чего еще?
— Когда я на службе, для меня все граждане, — сурово ответил Семашко.
— И я? — удивилась Матвеевна.
— И ты, — подтвердил участковый села Чушки.
— Чтоб тебе леший бороду выдрал, — пожелала Матвеевна. А Семашко ей ничего не ответил, потому что был он Матвеевне родным братом. А бороды-то, между прочим, у Семашко не было.
Бога нет
Вслушиваться в голоса, стуки и бряцанье над Чушками участковый не перестал. Хотя звон пустых бидонов о борта "Кировца" уже и так было хорошо слышен. Трактор подъехал к сельсовету, качаясь на ухабах, словно пароход на волнах. Двигатель в машине устало вздохнул и заглох.
В окно высунулось лицо Липыча. Оно интересовалось, признали ли его племянника или уже ему дело шьют? Вскоре лицо в тракторном окне сильно удивилось: хотя племянника, вроде бы признали, ему все же шили дело. При этом участковый Семашко, хотя и шил дело, на портного похож совсем не был. Он был похож на Илью Муромца с картины художника-передвижника Васнецова. Как сказочный богатырь, тяжело он держал руку у козырька, пристально вглядываясь в Крыжовникова. Его взгляд словно проникал в Костину честную душу, интересуясь, есть ли у этой души документики или нет? Может, это и не Костина душа вовсе? А душа иностранного шпиона, временно вселившаяся в тело чушкинского слесаря?