Поединок на границе, стр. 59

И тут он обратил внимание на свои сапоги: сплошные лохмотья, колючая Проволока не пощадила хром. Соболевский ахнул, вроде бы шутейно схватился за голову. Но Коломыцев видел, что ему не до шуток.

— Каюк обновке, — сказал Соболевский, смешно шлепая бывшими сапогами по полу. — И разносить не разносил!

— Не горюй, — сказал Коломыцев. — Я дарю тебе свои… Хром что надо!

— Спасибо, товарищ старший лейтенант, только я не возьму. Вам самому нужно.

И сколько ни уговаривал его Коломыцев, Соболевский стоял на своем: благодарствую на добром слове, но этого подарка не приму.

А вскоре на заставу приехал начальник отряда. Он объявил, что участникам задержания присваиваются внеочередные звания, а Соболевский, Кошалковский, Курьянов, Ткачев и Коломыцев награждаются медалью «За отличие в охране государственной границы СССР». Майор крепко пожал каждому руку, Соболевскому заметил:

— Что-то ты, старшина, кислый малость!.. Здоров ли?

Коломыцев прищурился, сказал:

— Товарищ майор, разрешите вас на минутку?

Они вышли в соседнюю комнату. Когда вернулись, начальник отряда с лукавой торжественностью проговорил:

— Кроме того, я награждаю старшину Соболевского деньгами…

Денежная награда была как раз такой, чтобы сшить новые хромовые сапоги. И старшина Соболевский сшил их.

А недавно на заставу из Гомеля пришла весточка:

Коломыцев дочитал до этого места и улыбнулся. Подумал: «Счастливой тебе жизни в «гражданке», Вячеслав. Работай, учись, люби. Широко и твердо ходи по родной земле в своих памятных сапогах и пусть им не будет износу!»

Виталий Гордиенко

МАРСИАНИН

Рустам Гумиров вернулся с границы. Дал автомату немного отогреться, потом тщательно вычистил его и поставил в пирамиду. Удовлетворенно потирая озябшие руки, направился в казарму. Проходя мимо доски приказов и объявлений, остановился. Красным карандашом на тетрадном листке было написано:

Он не дочитал до конца, пробежал строчки сначала. Постоял минуту-другую, круто повернулся и почти побежал в курилку. Вынул измятую пачку сигарет, дрожащими пальцами чиркнул спичкой, прикурил. Глубоко вдохнул табачный дым, откинулся на спинку стула, закрыл глаза. И в ту же минуту отчетливо всплыли щемящие сердце воспоминания…

Машина, последний раз подпрыгнув на ухабине, въехала на территорию заставы. Поднятая автомобилем пыль медленно оседала на липких листочках тополя, и они тихонько трепетали, пытаясь стряхнуть ее с себя. Запоздалый соловьишко, услышав гул мотора, притих и больше не начинал своей весенней песни. Всходило большое солнце. День обещал быть хорошим.

— Ни пуха тебе, ни пера! — шутливо говорил шофер Гумирову. — Доложи начальнику… Да вот он и сам.

Гумиров оглянулся и увидел идущего к ним черноволосого старшего лейтенанта, но не шелохнулся, продолжал стоять, опершись о крыло машины.

— Новенький? — спросил офицер.

— Да… Вот приехал к вам служить… — начал было Гумиров, но, встретив в глазах начальника гнев, смешался.

— Отставить, товарищ солдат! — сурово сказал офицер. — Почему перед старшими развязны? Почему не докладываете, как положено по уставу?

— Я хотел… — собрался заговорить Гумиров.

— Не перебивать! Что у вас за вид?

Выглядел Гумиров действительно далеко не по-солдатски: выцветшая фуражка, неизвестно чем перемазанное обмундирование, давно не чищенные сапоги. Но больше всего делало Гумирова неприглядным его лицо, угрюмое, серое, неприветливое.

— Даю вам срок до обеда. Привести себя в полный порядок.

Сказав это, офицер пошел, но на ходу, оглянувшись, добавил:

— Ровно в четырнадцать часов по полной форме доложите о прибытии.

— Ишь ты! Видали мы… — начал было Гумиров, когда начальник скрылся в тополевой аллее. Но шофер сделал такое недовольное лицо, что Гумиров осекся.

— Давай, друг, топай выполнять приказ, не теряй времени. Привет! — шофер махнул рукой и полез под машину проверять кардан.

Гумиров зло сплюнул, надвинул поглубже фуражку, взял нехитрые солдатские пожитки и пошел к казарме.

Он удалялся, а водитель из-за колеса наблюдал за ним. Было что-то тоскливое в сгорбленной спине новичка.

— Фрукт, — вздохнул шофер и гаечным ключом приподнял козырек фуражки, — нелегко ему будет с таким гонором.

Новый человек на заставе — событие. Когда приезжают молодые солдаты, только что закончившие учебный пункт, их стараются принять так, чтобы первая встреча с границей запомнилась на всю жизнь. Молодых расспрашивают о доме, о семье, кормят самым лучшим обедом, рассказывают о пограничной службе. И солдаты благодарны старослужащим, стараются перенять у них все ценное, нужное здесь на границе. Не менее интересными бывают и встречи с бывалыми солдатами, которые приезжают иногда для дальнейшего прохождения службы или в командировку.

Совсем иным было знакомство с Гумировым. Никто не знал, почему он приехал сюда. Это и не интересно. Главное — новый человек. И, как и всех, его тесным кружком обступили солдаты.

— Земляк, а чего это ты такой чумазый?

— И невеселый притом!

— Отвяжитесь! — высокомерно сказал Гумиров и каждого в отдельности измерил презрительным взглядом.

Огорченные пограничники стали расходиться, недоуменно пожимая плечами. А один не выдержал:

— Псих какой-то!

А Гумиров уже сидел в столовой и доедал свой завтрак. Он жевал молча, тяжело положив локти на стол. Взгляд его блуждал по стенам, по всему помещению столовой. Вид у него был, какой бывает у человека, который так много видел, так много знает и все, решительно все ему наскучило, опостылело. Неожиданно его губы растянулись в недоброй, злорадной ухмылке. Потом он так обидно расхохотался, что повар, наблюдавший за ним, крикнул:

— Ты что хохочешь? Не нравится тебе картина?

— А тебе нравится?

— Ее рисовал наш товарищ, солдат…

— Солдат? — Гумиров еще раз презрительно окинул взглядом копию с картины «На привале». — Неужели ты думаешь, что эта мазня напоминает работу Гогена? И не рисовал, а писал. Впрочем, он, пожалуй, рисует или даже красит, как маляр. Художник… — Гумиров шумно встал и пошел к выходу.

— Стой, а убирать после тебя кто же будет?

— Разве здесь нет официантки? — криво усмехнулся Гумиров.

— Ты что? Совсем спятил? — рассердился повар.

— Уберешь сам! — отрезал Гумиров и хлопнул дверью.

…Солнце уже вовсю грело землю. Она благодатно источала самые лучшие запахи: первой борозды, тополиного клея, цветов. Горы торжественно стояли на страже этой первозданной тишины, дополняли спокойный синий пейзаж. Налетающий изредка ветерок лишь подчеркивал это спокойствие.

Гумиров в одних трусах стоял у ручья и усердно намыливал распластанные на скамейке брюки. Темные струйки стекали в ручей, и тот, весело подхватив их, уносил далеко-далеко. «Может быть, в какое-нибудь море или озеро, — думал солдат, увлекшись своим нехитрым делом. — Может быть, в океан, и акула хлебнет после моей стирки… Фу ты, какая чушь! И все равно где-то будут эти струйки и напомнят кому-нибудь, что живет-де такой…»

— Поэт воды кипяченой и ярый враг воды сырой!

Гумиров услышал голос и поднял голову. Перед ним стоял светловолосый солдат и, покачиваясь на носках, широко улыбался.