Поединок на границе, стр. 55

Паспорт водителя на первый взгляд был в полном порядке, со всеми нужными печатями и отметками, но Федя листал его и листал, точно отыскивал скрытый дефект. Собственно, фальшивость паспорта была налицо, но этим еще нельзя доказать виновность его владельца. На паспорте значилась дата выдачи двухгодичной давности, а выглядел он, как новенький, даже не потемнели проволочные скрепки. Мужчина, спокойно наблюдавший за пограничником, вышел из терпения:

— Да что вы копаетесь, некогда мне, люди ждут.

— Подождут, не горит, — ответил Поликарпов и начал расспрашивать водителя о месте работы и жительства.

Ленька тем временем наткнулся еще на одну странность. По внутренней стенке шасси от кабины до конца кузова тянулся антенный канатик, заканчивающийся веерком, какие бывают у радиостанций малой мощности. Это была основательная улика, как показалось Леньке, чтобы задержать водителя. Гвоздев сказал об этом канатике Поликарпову, а мужчина, не выходя из кабины, с брезгливостью бросил:

— Тоже мне, нашли шпиона. Да у нас все грузовики радиофицированы. Культура, понимать надо, — шофер открыл дверцу и показал на транзистор. Гвоздев, зайдя с другой стороны, влез в кабину, осмотрел приемник и заметил:

— Длинновата антенка для такого аппарата.

— Зато Москву напрямик берет, — с явным намеком на несмышленость пограничников в радиотехнике ответил водитель и тут же спросил:

— Еще какое испытание будет или можно втыкать прямую?

На взгорке, по которому спускается дорога, показалась заставская машина с поисковой группой. Рядом с шофером сидел начальник заставы и уже издали вглядывался в остановленный Гвоздевым и Поликарповым самосвал. Когда лейтенант вылез из кабины, Федя коротко доложил о подозрениях.

— Молодцы ребята! — сказал Тужнин, и Ленька понял, что в этом не уставном «ребята» заключена вся радость офицера, высшая его похвала. Об остальном он расскажет на заставе, а сейчас достаточно двух слов.

Лейтенант Тужнин забрал у водителя документы, приказал сесть в «газик», а за руль самосвала посадил пограничника, бывшего шофера. Гвоздев, подойдя к лейтенанту, высказал предположение:

— А не выбросил ли задержанный радиостанцию?

Офицер похвалил солдата и послал поисковую группу осмотреть обочины шоссе. А вскоре Ленька притащил побитый, но со всеми деталями коротковолновый передатчик. Теперь был понятен радиовыстрел во всех подробностях. Матерый лазутчик, подъезжая к границе, запускал на ходу маломощную радиостанцию.

Вскоре пришла телеграмма, в которой сообщалось о награждении рядовых Гвоздева Леонида Гавриловича и Поликарпова Федора Максимовича медалью «За отличие в охране государственной границы СССР». Отвечая на поздравления друзей, Ленька сказал:

— Граница — она такая, не прощает лености никому и ни в чем. Но и отличившихся не забывает.

III

Павел Шариков

САД

Куда ни глянешь, все те же каменные громады. Причудливые, порыжевшие от времени, они висят над пропастью, и непонятно, какая сила держит их, почему они не обрушиваются на дно ущелья, что змейкой вьется среди скал.

В этом краю камня и нещадного солнца настоящим чудом выглядит сад, который, словно зеленая плотина, перехватывает ущелье. Смотришь на него, и сразу теплеет на сердце, и суровые, мрачные скалы выглядят не такими унылыми и дикими, как прежде. В душе пробуждается уважение к людям, что заставили цвести эту землю. Должно быть, удивительные это люди!..

Сад принадлежит пограничной заставе. С ее начальником Леонидом Васильевичем Виноградовым мы сидим на скамейке, укрытой ветвями густого тутового дерева. Солнце над самой головой. От нестерпимой жары все живое в горах изнывает, раскаленный воздух недвижим. А в саду прохладно, дышится легко.

Виноградову около тридцати. Он невысок. Лицо его обожжено зноем и ветрами гор. Смотрит на тебя пристально, даже придирчиво, как на новобранца: по форме ли одет.

К Виноградову я приглядываюсь уже третий день. Двое суток мы прожили с ним в части в комнате для приезжающих. Бывает так: проведешь с человеком день-другой, а впечатление такое, будто прожил с ним многие годы: знаешь, кто он и что он. Общительность, открытая для людей душа — это своего рода талант.

Этот не таков. В те два вечера, что провели мы с ним под одной крышей, Виноградов держался как-то отчужденно, замкнуто. Наша беседа гасла, не успев разгореться. Узнал я лишь, что Виноградов командует заставой, что приезжал на собрание комсомольского актива, задержался «по личной надобности» и что дела на заставе идут «вроде бы ничего». Немного, как видите.

Словом, у меня поначалу сложилось о Виноградове невыгодное впечатление. «Сухарь», — подумал я. Однако политработник Иван Петрович Насонов разубедил меня:

— Не разглядел ты Виноградова. И офицер он великолепный, и душа-человек. А застава у него образцовая. Так что без всяких сомнений поезжай. Я бы тоже с великим удовольствием поехал с тобой, да не могу — дела! А что он малоразговорчив — ничего, разговорится. К тому же сердит сейчас. Обидели зря мужика. Наши хозяйственники постарались. Насчитали с него, понимаешь, за продукты недостачу в триста рублей, а продукты на другую заставу завезли. Бывают такие неувязки. Ну, я им дал взбучку.

С Иваном Петровичем мы знакомы лет пятнадцать, не меньше. Я знал его еще по службе на западной границе. В ту пору он работал инструктором в политотделе, и уже тогда его отличало от других какое-то особое чутье к людям. Он постоянно находился среди людей, и они просто и радостно раскрывали перед ним свою душу, делились самым сокровенным.

Иван Петрович почти все время бывал в разъездах. Заглянет в политотдел на денек — и снова в путь. В те времена политотдельцы строчили уйму бумаг, он же не терпел писанину, да и, по правде говоря, не мастак был писать.

Из каждой поездки Иван Петрович привозил много впечатлений. Изредка его начальник Коровин собирал совещания, на которых политотдельцы отчитывались в своей работе на заставах. Я охотно бывал на таких совещаниях именно из-за рассказов Насонова. Выступления других инструкторов были сугубо деловыми: провел собрание или политзанятие, вскрыл такие-то недостатки, и все в этом тоне.

Насонов же, помимо, так сказать, обязательной программы, привозил с границы какую-нибудь «необыкновенную» историю: то грустную, то смешную, то трогательную, но в которой непременно действовали «необыкновенные люди». Вместе с ними в небольшой коровинский кабинет как бы врывалась пестрая, многоликая, шумная жизнь застав с ее радостями и волнениями.

— Степан Никитич, — обращался он виновато-просящим тоном к Коровину, зная, что тот смотрит на все эти рассказы, как на чудачества своего инструктора, — с каким необыкновенным человеком я познакомился! Позвольте, в двух словах. — И шел рассказ о солдате, который весь свой отпуск проработал в колхозе на тракторе и даже с девчонкой, чудак человек, не погулял, говорит: «Она живет в другой деревне, а пойти туда было недосуг», или о сержанте, у которого опять-таки «необыкновенный голос» и нужно бы его после службы определить в консерваторию; или о том, что комсомольцы лесной заставы отправили в Кара-Кумы большую посылку сушеных грибов. Комсорг у них — золотой парень. Говорит: «В Кара-Кумах мой приятель служит. Надо же его грибным супом покормить! А нам собрать посылку нетрудно: грибов кругом — хоть пруд пруди».

— Ну, а как на заставе у вашего «золотого комсорга» с агитационно-массовой? — спрашивал Коровин.

— Проводится.

— Что конкретно? Какие беседы в этом месяце? Вы в учет заглядывали?

— Нет, в учет я не смотрел, но беседовал. В вопросах текущей политики солдаты разбираются.