Скиппи умирает, стр. 78

— Да, это звучит более чем необычно, — признает Деннис. — Но разве ты сам не говорил как-то, что ученый должен быть открыт всем возможностям — даже самым странным и пугающим?

— Да, ты сам так говорил, — подтверждает Джефф.

— И разве не ты говорил, что М-теория — это самая странная и необычная теория во всей истории науки? — гнет свою линию Деннис. — Да и этот твой профессор Тамаси — разве он не говорил всегда, что мы сумеем вовремя овладеть гиперпространством, чтобы спасти Землю, только если к нам явится некая высшая цивилизация и передаст нам нужную технологию? Ну а что, если эта технология уже здесь? Что, если эти пришельцы уже побывали здесь, а потом снова исчезли, еще три тысячи лет назад, но ворота-то их остались здесь? Что, если все это время ключ к М-теории находился буквально под самым твоим носом?

— Слово “могильник” начинается с буквы М, — задумчиво замечает Марио.

— Точно, Рупрехт! И “музыка” тоже!

— Ну хорошо! — Рупрехт, чье сопротивление уже сломлено, морщится от отвращения к себе. — Допустим, такое и возможно. Но почему тогда этот могильник — почему он внезапно перестал влиять на мой эксперимент?

— Ну, не знаю. Может… — Деннис постукивает себя по виску, как будто пытается завести старые часы, — …может, его влияние сильно колеблется. Может быть, именно в тот момент первого эксперимента был какой-то всплеск активности, ну а обычно это влияние не выходит за пределы той потайной комнаты.

— Значит, если бы можно было каким-то образом пробраться к той комнате…

Впервые с той минуты, когда таинственно исчез “Оптимус-Прайм”, в подвальном помещении снова воцаряется напряженная атмосфера, словно что-то вот-вот должно неминуемо произойти…

И тут телефон Скиппи издает сигнал о полученном новом сообщении. И каждый — еще не успев взглянуть на ошарашенное лицо Скиппи — уже знает, от кого оно.

В ночь разрыва Хэлли спала на диване. Она ни за что не желала ложиться в кровать, как Говард ее ни умолял; было совершенно ясно, что она вовсе ушла бы из дома, если бы ей хватило сил. Говард был ошеломлен тем, что она так легко сдалась. Он ожидал криков, ругани, ударов. Но она просто бессильно рухнула на кушетку, как будто он подкрался к ней сзади и ударил ее по затылку; она плакала больше и надрывнее, чем во все предыдущие разы, когда ей случалось плакать. И он никак не мог ее утешить — он превратился в какое-то чудовищное существо, чье прикосновение только причиняет боль.

На следующее утро она ушла. С тех пор он ее не видел. Он лишь догадывается, что она живет у кого-то из разношерстной компании своих друзей, которые появились у нее за время жизни в Ирландии: среди них и коллеги по работе, и американцы, с которыми она познакомилась на форумах для экспатов, и прочие эмигранты и отщепенцы, так или иначе очутившиеся на обочине дублинской жизни. Она наведывается в дом в отсутствие Говарда и понемногу забирает свои вещи: всякий раз, приходя домой с работы, он обнаруживает исчезновение какой-нибудь очередной мелочи, словно его грабят в рассрочку.

Без Хэлли дом стал другим. Хотя в гардеробе по-прежнему висит ее одежда, хотя ее фен по-прежнему лежит на туалетном столике, а ее бритва — на полочке в душе, комнаты кажутся опустевшими, оголенными; ее отсутствие в доме очень бросается в глаза — становясь, по законам оксюморона, чем-то вроде физического присутствия, зримого и осязаемого, как если бы после ее ухода в воздухе осталась эта пустота, принявшая ее форму. Наступила какая-то новая тишина, которую постоянно включенное стерео заполняет лишь частично; воздух, который встречает теперь Говарда, когда он отпирает дверь, чист, не прокурен, лишен всяких запахов и дыма, пригоден для дыхания.

— Эх, зря, по-моему, ты рассказал ей про Орели, — говорит Фарли. — Мне кажется, можно было этого не делать, расстаться просто так.

— Но это было бы нечестно — рассказать только половину истории.

— Ну а так ты сжег мосты, Говард. Теперь она к тебе не вернется.

Говард вздыхает:

— А что мне оставалось делать, Фарли? Если сунул руку в огонь… Ну, знаешь?

— Это что — поговорка?

— Ну, так мой отец любил повторять. Если сунул руку в огонь — значит, тебе придется принять единственно верное решение: вытащить руку. Орели оказалась катализатором, вот и все. Рано или поздно это все равно произошло бы.

Но сам он не уверен, что это правда. Если бы он не встретил Орели, может быть, этого никогда бы не произошло; может быть, он никогда не отважился бы расстаться с Хэлли; может быть, он остался бы с ней, женился и прожил до конца жизни, так и не узнав, что такое настоящая любовь — насколько она неповторима, пламенна и совершенна. Орели изменила все — и правда в том, что когда он признавался во всем Хэлли, то делал это отчасти ради нее — это была как бы мольба, обращенная к ней, декларация верности, на которой, как на прочном основании, можно было бы строить совсем новую жизнь.

А кроме того — еще и попытка телепатически вызвать ее из какого-то облака, за которым она исчезла. Она так и не вернулась в школу после недельных каникул; по словам Автоматора, “непредвиденные обстоятельства” заставили ее продлить отпуск. Каждый день Говард наблюдает, как ее ученики с подавленным видом высыпают из кабинета географии и идут в комнату для подготовки домашнего задания, или как несут свертки с картоном и бумагой к мусорным бакам для отходов, подлежащих повторному использованию, с озабоченными и полными надежды лицами — совсем как у индейцев, исполняющих танец дождя. Он очень хорошо понимает, что творится в их душах. С первого дня каникул он сам существует в состоянии постоянного напряжения, каждое мгновение готовясь к тому, что наконец снова увидит ее. Даже вне школы, даже делая покупки где-нибудь в супермаркете или ожидая зеленого света на перекрестке, он иногда ловит себя на том, что затаивает дыхание. Но все эти дни, один за другим, оказываются лишь чередой ложных беременностей, которые ничем не разрешаются.

“Непредвиденные обстоятельства”. Он догадывается, что — или кто — за этим стоит. Она ведь поступила в Сибрук, чтобы сделать небольшой перерыв в карьере, это был для нее переходный этап, она вовсе не собиралась ввязываться в серьезные отношения с кем-нибудь, и тем более с кем-то, кто уже состоит в серьезных отношениях. И вот теперь она, вероятно, пытается осмыслить, во что же она впуталась и есть ли у нее еще время как-то выпутаться. Если бы он только мог поговорить с ней! Или, того лучше, каким-нибудь волшебным образом перенести и ее, и себя в будущее — туда, где они уже зажили вместе, а весь хаос и мучительное ожидание этих переходных недель почти стерлись из памяти, и прежняя слепящая глаза буря мимолетных мгновений сменилась чем-то радостным, безмятежным, освещенным изнутри…

Об уходе Хэлли он не сообщает больше никому, кроме Фарли. Он прекрасно помнит, что случилось с Джимом Слэттери много лет назад, и его преследует мысль о том, что мальчишки как-нибудь пронюхают. Но пока что новость, по-видимому, еще не дошла до них. Больше того, его уроки проходят теперь необыкновенно удачно. Особенно со второклассниками: оказалось, что Говард, благодаря прочитанным за каникулы книжкам о Первой мировой (а после ухода Хэлли он продолжил чтение, так как ничего лучшего ему не оставалось), теперь способен говорить на эту тему с редкостной позиции авторитета, и, к его удивлению, ребята охотно слушают. Слушают, разговаривают и выдвигают собственные теории: в эти полные неопределенности дни после каникул, пока Говард ждет возвращения Орели и начала собственной новой жизни, эти уроки — уроки, которые раньше так часто напоминали ему окопную войну: огромное количество труда и крови, затрачиваемое на крошечном клочке земли, — становятся для него желанными и долгожданными.

Эти выходные — его первые холостяцкие выходные за последние три года. Он не строит никаких особенных планов и почти все время проводит дома. Поначалу эти ощущения напоминают ему о тех временах, когда он был подростком, а родители куда-нибудь уезжали и оставляли его одного дома. Он волен засиживаться допоздна сколько хочется, включать музыку на полную громкость, есть что угодно, пить что угодно, загружать порнофильмы, рыгать, расхаживать по квартире в одних трусах. К семи часам вечера он уже пьян, к восьми ощущение новизны ослабло: он наваливается грудью на кухонный стол и наблюдает, как в микроволновке размораживается фаршированный блинчик. И тут он слышит, как в двери поворачивается ключ. Входит Хэлли.