Скиппи умирает, стр. 60
— Нет, Говард! Ты с ней едва знаком.
— Да какая разница?
— Есть разница, и очень большая. Ты прожил с Хэлли уже три года. Если ты сейчас все испортишь, попомни мои слова: ты еще раскаешься.
— Ну и что ты предлагаешь делать? Притворяться, что ничего не было? Просто похоронить свои чувства? Так, что ли?
— Я говорю тебе лишь то, что ты и сам знаешь: вся эта история с Орели — просто фантазия. Это фантазия, и ты сам это понимаешь. Теперь, раз ты получил удовольствие, забудь обо всем этом. Ты еще ничего не рассказывал Хэлли?
— Нет.
— Хорошо, и не рассказывай. Знаю по опыту, что честность в таких вещах не самая разумная политика. Просто заляг на дно, пока буря не уймется. Если она будет спрашивать — все отрицай.
Говард злится. Сколько таких “фантазий” Фарли он выслушал за свою жизнь? Он все уши Говарду прожужжал, рассказывая то о новой официантке в кондитерской, то о новой ассистентке в аптеке, о девушке с каким-то невероятным бюстом в интернет-кафе, — и обо всех о них, покоренных или, что бывало чаще, нет, он начисто забывал уже через две недели. Кто он такой, чтобы читать ему проповеди? Кто он такой, чтобы утверждать, что истинно, а что — нет? Говорить Говарду, что он чувствует, а чего — нет? Только потому, что ему нравится иметь друзей, которые ведут правильную жизнь, нравится приходить в гости в уютный дом, чтобы уютно там обедать и рассказывать свои буйные истории, наслаждаясь в течение вечера стабильностью и рутиной, зная, что самому ему не нужно терпеть все тяготы этой трясины, эти бесконечные ограничения и критику…
Однако позже, когда обида утихает, Говард признается себе, что Фарли не так уж и неправ. Да, мисс Макинтайр прекрасна; да, то, что произошло в кабинете географии, было потрясающе и заоблачно. Но действительно — значило ли это хоть что-нибудь?
Он снова полулежит на кушетке, обложившись книгами; в другом конце комнаты Хэлли стучит по клавиатуре компьютера, а над ее плечом — сгусток сигаретного дыма: призрак близкого человека.
Люди порой вытворяют безумства, Орели сама так говорила. Они совершают случайные поступки — просто чтобы переступить границу, ощутить свободу. Но такие мгновения обычно самодостаточны, они не имеют последствий. Они никак не связаны с тем, кто ты есть, они не являются жизнью. Жизнь — это не потребность совершить какой-то случайный поступок, чтобы ощутить себя свободным. Вот что такое жизнь: эта гостиная, эта мебель и безделушки, которые они с Хэлли выбрали и оплатили медленными часами своей работы, все эти капризы, которые оказались им по карману.
— Ты о чем-то глубоко задумался, — говорит Хэлли, поднимая взгляд от компьютера.
— Просто перевариваю кое-какие факты, — говорит он.
Она встает с места:
— Хочу приготовить себе фруктовый коктейль. А тебе сделать?
— Спасибо, было бы здорово.
Жизнь и место для жизни — или мгновенный порыв страсти? Взрослый человек вряд ли станет долго колебаться, встав перед таким выбором. Убедившись, что он теперь на верном пути, он пытается подойти к этой дилемме математически, мысленно выстроив уравнение, чтобы доказать себе все, не оставив места сомнениям. На одну чашу весов он кладет свои отношения с Хэлли, учитывая все привходящие факторы — свое одиночество до встречи с ней, жертвы, на которые она пошла ради него, их относительное счастье друг с другом, а также более отвлеченные понятия — такие как верность, честность, доверие, — словом, все ценности добропорядочного человека. А на другую чашу…
А на другой чаше оказываются губы мисс Макинтайр, ее глаза, ее ногти, впившиеся в его спину.
Хэлли о чем-то спрашивает его из кухни.
— Что? — хрипло переспрашивает Говард.
— Тебе с чем сделать — с черникой или с ананасом?
— А… С чем хочешь. — Его голос — напряженный, высокий, мальчишеский — тонет в громком вое смесителя.
Соблазнительно прислонившись к двери кабинета географии, она поучала его: испытывать скуку — просто преступление.
Говард вынужден испытывать скуку.
Ему наскучил он сам, Говард, наскучили все атрибуты жизни этого самого Говарда. Он не винит в этом Хэлли; скука от рождения свойственна трусам, как голубая кровь — русским царям и их родне. Но остается фактом и другое: там, в кабинете географии, он не ощущал скуки. В кабинете географии, лежа в темноте на учительском столе, он чувствовал, что наконец пробуждается от долгого-долгого сна.
— Вот, держи. — Хэлли протягивает ему высокий холодный стакан и, перед тем как снова уйти к компьютеру, касается пальцами его волос.
— О, спасибо…
Что ж, пока, наверное, лучше всего подождать. До тех пор пока он не вернется в школу и не выяснит, каково положение вещей, он, пожалуй, прислушается к совету Фарли. Он заляжет на дно, удерживая Хэлли рядом — украдкой, незаметно, старательно плетя узор из недомолвок и недосказанностей; ограничится пока тайными набегами в закрома памяти, проигрывая в уме пережитые с Орели мгновенья, воображая их будущую совместную жизнь — этот лабиринт ничем не осложненной правоты. Он пьет холодный густой напиток с цитрусовым вкусом, берет книгу и проваливается в фантазию, где бредет с ней рука об руку по искалеченной войной земле, среди обломков бывших деревьев, среди торчащих из земли замотанных в хаки обрубков рук и ног. Он — рядовой, с ног до головы забрызганный грязью, она — безупречно чистая, в кремовом свитере из ангорской шерсти — экзаменует его, задавая вопросы про его собственную жизнь. Он никогда раньше не изучал этот предмет, но, по счастью, у нее есть все ответы.
Карл стоит в тени, в темноте.
Поздно. Он сам не знает, сколько времени он уже простоял.
За воротами в дальнем конце серого переулка — дом, это ее дом. Снаружи нет машин, свет не горит, но все это обман, потому что Карл видел, как в темноте за окном кто-то движется.
Над воротами видна красная горящая точка — это лампочка камеры слежения. Поэтому Карл и стоит здесь, вжавшись в забор. Ворота заперты, а заборы высокие, с битым стеклом наверху. Улица узкая, извилистая, тихая и темная, все неподвижно. Только внутри в голове все скачет! Все несется и шумит со скоростью миллион миль в секунду!
Ему в ухо жужжит телефон, и голос сообщает ему, что он позвонил по номеру Лори. Голос называет цифры ее номера по отдельности, как сломанный робот, и просит оставить сообщение после сигнала. Вначале он так и делал — оставлял ей сообщения, вроде: ПОЧЕМУ ТЕБЯ НЕ БЫЛО НА ДИСКОТЕКЕ? ГДЕ ТЫ СЕЙЧАС? ПОЧЕМУ ТЫ НЕ ОТВЕЧАЕШЬ? Но потом ему это надоело, и теперь он оставляет ей только молчание в трубке. Здравствуйте, вы позвонили по номеруномеруномеруномеру, пожалуйста, оставьте сообщение после сигнала…
Молчание
пока связь на линии не отрубается. Потом Карл опять нажимает на кнопку, и все повторяется заново. Теперь он уже не ждет, что она ответит или не ответит на его звонок, — теперь все как будто идет само собой, без его участия: жужжание голос молчание жужжание голос молчание. Но мысленно он видит, как телефон звонит у нее в спальне, звучит песня Бетани, Лори, скрестив ноги в пижамных штанах, сидит на кровати, в доме, где больше никого нет, и смотрит, как на столе мигает телефон, на экране надпись:
а потом телефон умолкает, и на экране появляется конверт с надписью:
она встает и берет телефон, чтобы прослушать сообщение, а в ухо ей вливается только скупое молчание, только звуки уличной тишины — кчччччччшшшшшш, это молчание громоздится в одну кучу с теми молчаниями, которые он уже отослал ей, эти молчания плывут по ее дому, как холодные ломти, отрезанные от ночи, она пугается, она плачет, а потом она вдруг жмет на кнопку, и у нее в комнате уже оказывается сам Карл, он неподвижный и темный, как злой дух в сказке, а с ним вместе являются ночь, холод, деревья, темнота, — все это переносится внутрь дома, все протискивается к ней в спальню, она кричит: что происходит???!!! И принимается бежать…