Скиппи умирает, стр. 155

Но никто не отвечает. Она жмет на “отбой”, подходит к окну.

У неба какой-то странный красноватый отсвет, и за домами и деревьями носятся сирены — хотя Лори не видит, где именно они и откуда несутся. На комоде выложены таблетки; она садится на подоконник и ждет.

Час назад к ней заходил Рупрехт. Он приходил уже два вечера подряд — будь это кто-то другой, а не Рупрехт, она бы решила, что он увлекся ею. У него есть ключ, который подходит ко всем замкам, им он отпирает калитку в заднем дворике с садом, появляется под ее окном и бросает камешки в стекло, совсем как в “Ромео+Джульетта” (только с Джаббой-Хаттом [41] в роли Ромео и Скелетором [42] в роли Джульетты). В оба вечера дежурила сестра Дингл, так что Лори могла выйти на улицу.

— Я выйду подышать свежим воздухом?

— Хорошо, милая, только смотри не простудись!

— Не простужусь! — Улыбочки, и Лори медленным шагом шла к беседке, где он ее поджидал.

Вчера вечером, когда она выглянула в окно и увидела, что он стоит внизу и смотрит на нее, ей вдруг показалось, что сердце у нее в груди превратилось в кусок льда. Она даже не представляла, что ему может быть нужно от нее — разве что он решил снова на нее наорать — поэтому она и сама не понимала, зачем согласилась выйти. Спускаясь по лестнице, она чувстовала себя как во сне — в таком сне, где тебя под конец приговаривают к гильотине; она шла, дрожа всем телом. Он ждал ее среди декабрьских роз. Она думала, что он ударит ее, но он просто стоял и смотрел. Он еще растолстел с тех пор, как они виделись у нее в комнате, — заметно растолстел, ее это поразило. Он тоже был поражен ее видом — хотя и старался не показывать этого.

Вначале оба молчали. Она наблюдала, как на его лице борются разные чувства, как он силится подавить свою ненависть или хотя бы скрыть ее. Когда он наконец заговорил, его голос звучал холодно и бесстрастно. Он сообщил, что хотел попросить ее спеть для его квартета, который будет выступать на рождественском концерте Сибрука.

Этого она не ожидала. Она не знала, что и думать. Первое, что пришло ей в голову, — что, наверное, это просто ловушка, он хочет ей отомстить, как в том фильме, где девушку обливают кровью.

Нам нужна певица, сказал он, Скиппи говорил мне, что ты умеешь петь. Это правда?

Она ничего не ответила.

Мы пытаемся передать ему сообщение, продолжал он. Мы хотим послать Скиппи сообщение.

Скиппи умер, ответила она машинально — и в то же мгновение ей представилась ужасная картина, как она целует его у себя в комнате, только его кожа сделалась зеленой, а рот забит глиной.

Знаю, ответил он, но мы все равно хотим попробовать.

Она не поняла, о чем он, — с помощью доски для спиритических сеансов, что ли? Что за дикая мысль! Да и выглядел Рупрехт как-то неважно, как будто у него жар.

Как это? — спросила она.

Он начал рассказывать ей о струнах. Очевидно, что все в мире состоит из этих очень маленьких струн. Когда-то эти струны были частью намного большей Вселенной, когда все еще оставалось единым. Но потом она раскололась надвое. Из одной половины получилась наша Вселенная, которая стала расти и расти, расширяться все быстрее и быстрее, появились солнца и планеты, среди которых и планета Земля. А со второй Вселенной все произошло ровно наоборот: она сжималась и сжималась, пока не стала совсем крошечной, такой крошечной, что и представить трудно. И вот теперь эта миниатюрная Вселенная спрятана внутри нашей, только она слишком маленькая, ее нельзя ни увидеть, ни пощупать. Но струны по-прежнему связаны между собой, и Рупрехт считал, что их можно использовать, чтобы передать эту песню Скиппи.

Так ты думаешь, он в этой миниатюрной Вселенной?

В пользу этого говорит ряд научных свидетельств, ответил он.

Из школьных предметов естественные науки нравились Лори меньше всего, и вот теперь она не совсем понимала, о чем говорит Рупрехт. Похоже, он говорил о рае, и у нее в памяти всплыла картинка с маминого CD по истории искусства, где все глядят на небо, а оно как будто оторвано, и из отверстия льется свет, а там стоят ангелы с Иисусом, который держит флаг. Она никогда не думала о том, что Дэниел где-то на небесах, она вообще никогда не думала, что он теперь где-то, потому что, стоило ей только подумать о нем, как горло у нее сжималось и ей мерещился его мертвый рот, забитый глиной.

От тебя не требуется ничего понимать, сказал Рупрехт. От тебя требуется только спеть.

Его глаза моргали и с мольбой смотрели на нее из-за толстых стекол очков. Лори подумала — до какого же отчаяния нужно дойти, чтобы вот так явиться к человеку, которого ненавидишь, да еще с такой странной просьбой.

Но как я буду петь? — спросила она. Меня же не выпускают отсюда.

Мы все продумали. Так ты согласна?

Не знаю, ответила она, не знаю. Когда-то ей хотелось стать певицей, но сейчас уже слишком поздно, она так устала, ее тело болит, будто груда старых костей, это как пирамаида “Дженга”, которую строили-строили — и она только теперь решила рухнуть. Тогда она спросила Рупрехта, а что за песню он хотел услышать.

Бетани, ответил Рупрехт. “Три желания”.

И Лори на долю секунды показалось, что все в саду вдруг вспыхнуло, ФУМ! — как будто где-то среди туч неприметно висела лампа в тысячу ватт и кто-то вдруг включил ее. Потому что “Три желания” — это песня, которую она пела в тот вечер Дэниелу, когда они возвращались домой с дискотеки, — и сколько раз с тех пор ей снился тот вечер и то, как она снова поет ее для него?

И вот на следующее утро — это было сегодня утром, хотя теперь кажется, что так давно! — она приняла о-очень долгий душ, поиграла гаммы, и выполнила несколько упражнений, найденных в интернете, и прослушала “Три желания” еще миллион раз, хотя она давно уже знала наизусть слова. А потом, после “ужина” с Группой, она поднялась к себе и заперла дверь, и хотя не собиралась покидать свою комнату, накрасилась, сделала прическу и надела платье, которое мама купила ей для интервью.

А потом она вынула таблетки из живота Лалы и положила их на комод, рядом с теми таблетками, которые дала ей медсестра, потому что, как только Рупрехт рассказал ей все до конца, она поняла, что песня — это знак, знак, что План готов, что сегодня ночью за ней явятся сирены.

Странно, но мысль о том, что ей предстоит петь перед людьми, пускай даже по телефону, пугала ее гораздо больше, чем мысль о смерти. Восемь часов — это время, казалось, наваливается на нее с неба, оно делалось все больше и больше, пока не заслонило собой все остальное. Ее тошнило, но из пустого желудка ничего не извергалось. Кусая ногти, она слушала в телефоне жестяное потрескивание аплодисментов, потом Титч Фицпатрик представлял других участников концерта. И вот наконец голос Рупрехта сказал ей в ухо: сейчас наш выход.

Ей почти не слышна была музыка, но она пела, стараясь изо всех сил, не теряя надежды. Она пела, расхаживая босиком по ковру, а потом встала у окна и пела, глядя на деревья, на звезды и дома. В углу комнаты тикал метроном — его установил вчера Рупрехт, — а она, закрыв глаза, представляла, что она Бетани; а потом она представляла, что она — это она сама, что она возвращается с дискотеки, волосы у нее в каплях дождя, а рядом идет Дэниел. Она представляла, как эта песня заново оживляет тот вечер, и если она споет все правильно, то, может быть, эта парочка так и войдет оттуда прямо сюда, в сегодняшний день… А потом раздался страшный треск, линия заглохла, и она оказалась в своей комнате, одна, в полной тишине.

Она ждала, что Рупрехт перезвонит, но он не перезвонил. Впрочем, она подумала, что теперь это уже не важно. У нее было странное ощущение, будто она плавает в воздухе — но не так, как бывает, когда долго не ешь и вот-вот упадешь в обморок, скорее так бывало, когда она была еще маленькой и гуляла по саду, держа на вытянутой руке зеркало и воображая, что она летит туда, вверх, к вершинам деревьев и к небу. Она остановила метроном и присела на кровать, ни о чем не думая. Потом встала и подошла к комоду, где лежали таблетки. Она раздумывала, как ей быть, как вдруг о стекло окна ударился камешек. Рупрехт! Она бросилась к двери и поспешила вниз по лестнице — Не простудись, Лори! Не простужусь! — и выбежала в сад.