Скиппи умирает, стр. 105

Говард не двинулся с места.

— В чем дело? — спросил Гвидо.

— Ни в чем. Просто мне нужно немного… — Говард с согнутыми коленями напоминал карикатуру на ныряльщика.

— Тебя что, подтолкнуть? — предложил Гвидо.

Говард невольно отодвинулся от него, оборонительным жестом воздев руку.

— Ну? — не отставал Гвидо. — Ты будешь прыгать или нет?

— Ладно, ладно… — Говард снова подошел к краю пропасти, закрыл глаза, стиснул зубы.

Ветер в деревьях, среди скал — как пение сирен.

— Что происходит? — голос одной из девушек долетел словно с другого конца Вселенной.

— Да Фаллон никак не прыгнет, — ответил Стив Рис. — Давай же, Фаллон, мать твою, я уже яйца себе чуть не отморозил.

— Да, Фаллон, давай-ка живее.

— Он не обязан прыгать, если ему не хочется, — услышал он тут голос Фарли.

— Мать твою, — недовольно повторил Стив Рис, а потом чья-то рука оттащила Говарда от пропасти.

— О господи! Лучше я сейчас прыгну.

Том отстегнул, снял с него ремни страховочной упряжи; Говард не сопротивлялся, только хватал ртом воздух, будто его только что выбросило штормом на берег, а потом, высвободившись, на ватных ногах отошел на безопасное расстояние и рухнул на травяную кочку. Он был слишком дезориентирован, и стыдно ему не было.

— Ну и ну, Фаллон! — сказал Пол Морган. — Слюнтяй хренов!

— Говард-Трус, — сказал Том, опутывая себя ремнями.

— Говард-Трус! — рассмеялся Стив Рис.

Вдалеке Говард услышал смех девушек и зарделся от стыда, почувствовав, что наконец-то его разоблачили, вывели на чистую воду, увидели его истинную сущность.

— Ну что, кто-нибудь сегодня будет прыгать? — Гвидо вел себя так, словно это происшествие нанесло ему личное оскорбление. — Может, мне вас просто назад отвезти, а?

— Тихо, Ламанш, не пори горячку.

Том уже застегнул на себе страховочный пояс и теперь шагнул вперед, чтобы взглянуть на пропасть.

— Все готово?

Гвидо кивнул.

— Хорошо, — коротко сказал Том и бросился с края обрыва. Остальные вытянули шеи, чтобы увидеть прыжок. В считаные доли секунды мускулистое тело Тома превратилось в маленькую игрушку — оно летело вниз, не крутясь и не вращаясь, и вскоре с глухим звуком ударилось о землю.

Вначале никто никак не реагировал: все просто застыли с вытянутыми над обрывом шеями, глядя на крошечную цветную точку, неподвижно лежавшую на дне пропасти. Потом Гвидо сказал: “Черт!” И одна из девушек, стоявших выше, у края рощи, пронзительно закричала.

Одиннадцать лет спустя, через два часа после окончания уроков, Говард все еще в школе. Вначале он присутствует на собрании по поводу предстоящего концерта памяти отца Десмонда Ферлонга, где его участие сводится в основном к кивкам или загадочному покашливанию; а потом сидит в учительской, где, пользуясь тишиной, проверяет письменные работы учеников по законам о земле, снабжая каждую работу дотошными критическими замечаниями индивидуального порядка и советами касательно будущих заданий. Он уже перешел к подготовке возможных вопросов для предрождественских экзаменов в четвертом классе, когда прямо у него под ногами начинает многозначительно трудиться пылесос; признав свое поражение, Говард крадучись идет к выходу.

Сегодня пятница, и Фарли уже несколько раз слал ему эсэмсэки из “Парома”, куда Говард не явился. Там должен быть Том, а как раз сегодня Говард предпочел бы не встречаться с ним лицом к лицу. Однако, садясь в машину, он вдруг осознает, что даже перспектива быть зверски избитым гораздо привлекательнее очередного вечера в пустом доме. Может, ему удастся как-то незаметно спрятаться в укромном углу? Стоит рискнуть — и, положив ключи от машины в карман, он направляется к пабу.

Сейчас начало седьмого, и большинство его коллег, как они сами выражаются, уже изрядно под мухой. К замешательству Говарда, Фарли разговаривает с Томом; тот заметно раскраснелся и чересчур громко смеется. Он здоровается с ними и идет прямиком к небольшой толпе вокруг Финиана О’Далайга, вернувшегося учителя географии, который вовсю вещает что-то о мерзавцах из департамента образования:

— Эти мерзавцы просто протирают штаны в своих прекрасных правительственных учреждениях и играют там в кораблики. Вот бы я посмотрел, как они сумеют управиться с четырьмя сотнями психов, бегающих по гравийному двору…

— При помощи водородной бомбы. — У локтя Говарда возник Фарли. — Ты что это мимо проскочил?

— Ты же разговаривал с… — Говард украдкой кивает в сторону Тома, который стоит у стойки бара спиной к ним.

— Ну и что? — говорит Фарли. — Он же тебя не укусит, правда?

Говард смотрит на него:

— Откуда ты знаешь? Ты хоть помнишь, что сегодня за день?

— Пятница?

— Сегодня годовщина, дурень! Годовщина несчастного случая. Одиннадцать лет.

— Ах, вот оно что… — Фарли хлопает его по руке. — Говард, клянусь тебе, никто на свете этого не помнит, кроме тебя одного. Забудь ты, бога ради. Можно подумать, у тебя других забот нет! — Он осушает стакан и ставит его на ближайшую полку. — A-а, очень кстати, — говорит он, когда рядом появляется Том и протягивает ему новый стакан.

— Извини, Говард, — говорит Том, — как ты насчет пинты?

— Я еще эту не прикончил, — бормочет Говард.

— Да там уже почти ничего не осталось. Извините, — Том останавливает официантку и заказывает еще одно пиво.

Это первый раз, когда Том угощает Говарда выпивкой — и Говард озадаченно поднимает брови. Фарли в ответ пожимает плечами. Что ж, быть может, он и прав, думает Говард, быть может, действительно только он один продолжает цепляться за прошлое и зацикливается на датах. Том сегодня, без сомнения, находится в лучшей форме, чем обычно в последнее время: он расслаблен и общителен, хотя трезвым его не назовешь. Это Говард остается одеревенелым и недоверчивым, не находит себе места; и он невольно чувствует благодарность, когда к нему подходит Джим Слэттери.

— Я тут недавно о вас вспоминал, когда разбирал с четвертым классом “Dulce et Decorum Est” Уилфрида Оуэна — наверняка помните?.. — Он поднимает подбородок кверху, как оракул: — “Будто сквозь мглу зеленых тусклых стекол,/Под толщей зелени морской, я видел — он тонул…” [26] Тут он дышит в затылок Грейвзу, верно? Солдат тонет — на суше. Какой поразительный образ! Горчичный газ, иприт, — поясняет он для остальных. — Им отравился Гитлер на Первой мировой — жаль только, не до смерти.

— А, — говорит Фарли.

— Кстати, Оуэн посвятил это стихотворение учительнице. Женщине по имени Джесси Поуп — это она написала шовинистические стишата, подстрекавшие юнцов пойти на фронт и стать пушечным мясом. “Кто поспешит вступить в Игру?” и всякая подобная чушь. — Джим вздыхает над кружкой имбирного эля. — Неудивительно, что школьники с тех пор перестали слушать своих учителей.

— Сейчас такого бы уже не произошло, — ехидно соглашается Говард.

— И мне это напомнило вот что. Вы недавно говорили, что у одного из ваших учеников обнаружился предок, воевавший на той войне. И мне вдруг пришло в голову, что можно было бы дать ребятам очень интересное задание: выяснить, что делали их собственные прадеды во время Первой мировой.

— Пожалуй, — небрежно говорит Говард.

— Конечно, это потребует кропотливой работы, если они действительно захотят раскопать что-то значительное, ведь вы сами знаете — в Ирландии не хранят память о той войне. Но, может быть, это первое поколение, которое сможет хотя бы приступить к таким исследованиям, — так что вы могли бы, так сказать, открыть здесь новую страницу.

— Безусловно, это было бы интересно, — говорит Говард.

Пожалуй, это действительно так; но в последние дни Говарду очень трудно испытывать энтузиазм по поводу чего-либо, даже по поводу уроков, которые так ему нравились.

— Ну, мое дело — только идею подбросить, вот и все, — говорит учитель литературы. — Вам, наверное, и без того дел хватает. — Он смотрит на часы. — Вот так так! Пойду-ка я домой поскорее, а не то меня ждет гроза. Удачи, Говард. — Он стучит по ручке своего портфеля, чтобы привлечь внимание остальных двух коллег: — До понедельника, джентльмены.