Пыльца, стр. 66
– Ну вот, Колумб, – прошептал Джон Берликорн. – Пули успокоились и спят. Конец твоей истории. Отличный конец!
– Это ты сделал, Берликорн? – спросила я.
– Что ты, только чрезвычайно сильное создание может устроить такое. За кого, ты меня принимаешь? – Тут он засмеялся и наклонился ближе ко мне.
– Приезжай в гости, Сивилла.
– А Сапфир? Койот? Они будут жить?
– Будут. И ты тоже, когда будешь готова. Для тебя вход свободный. И вино бесплатно. Слышишь?
– Отдай мне жука.
Джон Берликорн поднес дронтового жука к моим губам. Я проглотила его целиком.
И снова лишилась сновидений. Внутри затрепетали крылья. Спасибо вам.
Бой окончен.
Потом кэб по команде моей Белинды поехал к свободному пространству. Джон Берликорн исчез с пассажирского сиденья. Осталось только жаркое дыхание его темных губ. Я бросила последний взгляд на лес. Луна сияла комочком пыльцы, а на границе сада, отмеченной каменными колоннами с двумя ангелами, мальчиком и собакой, дрожали черные листья. О Господи! До меня наконец дошло: правила обмена.
Ну конечно… У Белинды было два любовника.
«Боже! Выдержу ли я? Выдержит ли Белинда?»
На приборной панели я заметила пачку «напалмов». Взяла сигарету, прикурила, прочитала надпись: «КУРЕНИЕ НЕ РЕКОМЕНДУЕТСЯ БЕРЕМЕННЫМ ЖЕНЩИНАМ, ВНИМАНИЕ, НЕ РЕКОМЕНДУЕТСЯ – ДОЧЬ-МУТАНТ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА».
Ну ладно, последняя затяжка. Черный кэб плавно поехал домой…
Дом. Манчестер. Пока я ехала обратно, новая карта превращалась в старую. Аллергия находила успокоение на вершинах любви. Черный кэб ехал к площади Сент-Энн: там уже танцевали люди, радуясь, что все закончилось. Роберман тоже стоял тут, как будто ждал нашего возвращения.
Я выбралась из кэба внутри тела Белинды и упала в объятия драйвера-робопса.
– Белинда, у тебя получилось! – пролаял Роберман через Тень.
– Угу, – вздохнула Белинда. – У нас получилось.
Понедельник 28 августа
– Приди и воссияй, еб твою мать! Да, вы не ослышались. С вами «Радио-карцер Йо-Йо». В настоящем мире четыре часа холодного утра, утра августа, и весь Манчестер еще спит. К несчастью для нас, за решеткой сейчас самое время вылезать из уютных постелек. Подъем, подъем! Доктор Гамбо собственной персоной у перьевого руля. Время делать зарядку. Давайте-ка все во двор-перо. И живо. Ох, как меня прет! Ванита-Ванита, поди сюда. Ну всё, неприкасаемые, хватит нудить. Мы все в Вирте. Все вместе навсегда в пере. Содержание пыльцы опустилось до жалких 29 и продолжает падать. Первая песня сегодня – для главного инспектора Крекера, сонкамера номер девять. Песня The Move, и называется она «Я слышу, как растет трава». Давайте работайте, виртопташки. Пусть цветы любви придут навестить вас. В день посещений. Хотя хуй когда у нас будет день посещений! Ха-ха-ха-ха-ха!
Осень в этом году наступила рано. К концу августа почти все деревья сбросили листья, а земля стала твердой и покрылась хрупкой коркой инея. В 12:30 инспектор Зулу Клегг встал из-за стола в отделении на Боттл-стрит, решив пораньше отправиться на обед. Он вышел на холодный воздух, купил сэндвич с ветчиной и газету и пошел посидеть на скамейке на площадь Альберта.
Кроме него, никого больше не было – слишком холодно сегодня для обычной обеденной толпы.
Добравшись до середины сэндвича и усыпительной статьи про новые сейфкэбы и их успешную работу, он услышал шаги, хрустящие по инею, все ближе и ближе. Прохожий сел на скамейку в нескольких метрах от него, Клегг поднял глаза и увидел молодую женщину.
Она глядела на него и улыбалась.
Клегг решил не обращать на нее внимания и уткнулся в газету.
– Это вы инспектор Клегг? – спрашивает женщина.
Клегг откладывает газету.
– Мы знакомы? – спрашивает он, не поворачивая головы.
– Я бы сказала, что да, – отвечает женщина. – Как-то раз вы пытались меня убить.
– В самом деле? – Клегг уже столько раз стрелял в людей, трудно запомнить каждого, особенно после аллергии. – И что случилось? Я промахнулся?
– Нет. Я выстрелила первой.
– А.
– Попала в плечо.
Тут Клегг оборачивается, чтобы лучше рассмотреть ее.
– Сивилла…
– Ее дочь.
– То есть, конечно… э…
– Белинда.
– Точно. Белинда. Память уже не та. Прости меня.
– Не стоит. Мы ведь встречались всего один раз. И я к тому же была с бритой головой.
– Нет, нет. Не за это…
– А, за то, что хотели убить меня? Но это же ваша работа.
– Прости меня за то, что… Сивилла… твоя мама, она…
– Да.
– Хорошая была женщина… то есть хороший она была коп.
– И то, и то.
– Ужасно было узнать о ее…
– Самоубийстве.
– Да. Я болел, у меня была аллергия. Если бы я мог хоть чем-то помочь.
– Моя мама прожила счастливую жизнь. Она закончила все, что могла закончить. Наверное, она хотела прервать полет в верхней точке.
Клегг отворачивается. Один из новых сейфкэбов медленно едет по дороге, на его скучно-сером кузове намерз лед. Женщина спрашивает, как дела, и он отвечает, что дела ничего, нормально, бумажная работа, ну, конечно, скучища, честно говоря, но в остальном ничего, нормально…
– Я беременна, – говорит женщина. – Двойней. Клегг внезапно стесняется, хотя сам не понимает почему. Он снова смотрит на женщину. Смотрит на ее лицо, ищет в нем черты матери. Они почти совсем не похожи, но…
– У тебя глаза матери, – в конце концов говорит он, вызывая у Белинды улыбку.
– Вы любили ее, да? – спрашивает она. – Любили мою маму.
Проходит вечность.
– Да. Да, очень.
– Спасибо.
– Спасибо за что?
– Ну, не хочу вас задерживать. – Белинда встает.
– Верно, – Клегг тоже встает. – Нужно идти. На пост… за столом.
Он опять стесняется – теперь того, что возвышается над ней, как башня. Он хочет укрыться от ее глаз, но в то же время его тянет к ней прикоснуться.
Белинда выводит его из затруднения, ласково дотрагиваясь до его плеча. Правого плеча. В которое тогда, несколько месяцев назад, попала пуля.
Клегг разворачивается и идет обратно в отделение. Доходит до центра площади, и тут женщина окликает его. По крайней мере, ему кажется, что она звала его, потому что слово как будто появилось прямо у него в сознании. «Зеро…»
Зеро? Его никто не называл так с тех пор… с тех пор, как Сивилла Джонс…
Он останавливается, оборачивается. Женщина все еще стоит у скамейки, улыбаясь.
– Береги себя, – говорит она.
Клегг не заметил, чтобы ее губы шевелились, – хотя, может, это все после аллергии.
Он опять разворачивается и идет к отделению, шаркая ногами по тонкому инею – в одной руке газета, в другой, недоеденный сэндвич.