С тобой товарищи, стр. 36

Уже у Иринкиного дома столкнулись со сверстниками Катькой, Хасаном, Сережей и Шуриком.

— Это свинство, — глядя на их счастливые лица, сказала Катька, и подбородок у нее дрогнул. — Я уже не могла, я уже чуть не ревела… А они живые. Видали?.. — добавила они с таким возмущением, точно живые Иринка я Женя обманули ее в каких-то тайных ожиданиях.

Хасан засмеялся, вспомнив, как ревела Катька, когда ни Жени, ни Иринки они не нашли нигде. Даже уравновешенный Сережа не выдержал:

— Ну и развела мокроту! Я теперь понимаю, почему у девчонок маловато соображения: все со слезами вытекает.

— А у тебя много этого самого соображения, вот и скажи, где они быть могут! Бесчувственная ты створа! — выкрикнула Катька, размазывая по лицу слезы.

Катькины познания в речной терминологии обескуражили Сережу, он замолчал. А после того, как они еще раз побывали в Иринкином доме, сам не на шутку встревоженный, предложил сходить в школу.

— Так где же вы были? — требовательно спросила Катька.

— В школе, — разом ответили Иринка и Женя, продолжая улыбаться.

— Вот, я же говорил… — начал было Сережа.

Перебивая его, Катька, успокаиваясь, сказала:

— Еще и улыбаются… Ни на что не похоже. — Она посопела и добавила, чем-то неуловимым напомнив Иринке Ксюшу: — Пошли к нам. Дед Назар тайменя привез. Ксюша пирогов настряпала.

— Я только бабушке…

— Бабушке я сейчас сама скажу, — остановила Иринку Катька. — А то опять пропадешь. Держи их, Хасан, — хохотнула она и побежала к Иринкиной калитке.

Глава XXV. Драма в часовне

Опять наступили теплые дни, когда можно было ходить, правда, в теплых кофточках, но без пальто. Дед Назар собирался на остров к Сережиному дедушке, чтобы помочь по хозяйству, с ним ехал Сережа. А вместе с Сережей напросились в поездку и все остальные.

— Вы же не знаете, какая ему помощь нужна. Может быть, женская! — авторитетно заявила Катька, и дед Назар, не очень-то упиравшийся, сдался окончательно.

— Только в лодке сидеть тихо, — предупредил он. — Не то пойдете на дно рыбу кормить.

— Фу! — пренебрежительно фыркнула Катька. — Я хоть с середины, хоть еще дальше без труда до берега доплыву.

— Вы-то, может, и доплывете, а я то уж нет, — отозвался дед Назар и окинул взглядом неспокойную ширь быстрой и сильной реки.

За последнее время слышались Иринке в голосе деда Назара грустные нотки, замечала она, что порой пропадает легкость в его походке, но только сейчас подумала: наверное, совсем стареет он, и опечалилась.

А вдруг вернется она сюда через год, а дедушки Назара не будет? Она так привязалась здесь ко всему в этом городе, так полюбила, что, кажется, исчезни с улиц до смерти надоевшая грязь, и то жалко будет, а уж о них, о всех, и говорить не приходится.

— Ты что запечалилась, Ириша? — поглядел на нее дед Назар.

— Так, — тихо отозвалась Иринка.

Дед Назар сбегал еще куда-то, принес раздутый рюкзак, новое топорище. Уложив все это в лодку, сказал:

— Ну, прыгайте, а то на берегу оставлю.

Ребята с готовностью уселись в лодку.

Первым встретил их на острове Норд. Захлебываясь восторженным лаем и потеряв от радости всю свою степенность, он бросился к ребятам, большой, лохматый. Враз облизав Сережино лицо, Норд кубарем подкатился под ноги деда Назара и, подскочив, с размаху положил на Иринкины плечи широкие шерстистые лапы. От толчка крупного тела собаки Иринка не удержалась на ногах — села на землю. Смеясь, она закрывала лицо от горячего шершавого языка, пытавшегося лизнуть ее в щеку.

— Норд! — крикнул Сережа и стал оттаскивать его от Иринки. Хасан помог ей подняться. Не осмеливаясь ослушаться хозяина. Норд больше не лез к ребятам. Но радость его была так велика, так кипели в его собачьем сердце бурные чувства любви к преданности к этим двуногим существам, что он, желая хоть чем-нибудь выразить охватившую его радость, смотрел на ребят умильными глазами, вертел пышным, как опахало, хвостом, и по-щенячьи тоненько и отрывисто повизгивал.

На острове деревья более стойко, чем в городе, сохраняли свою листву, но тоже поредели и пожелтели, тронутые неласковой рукой близкой осени. Только сосны да старая, все еще величавая лиственница с толстой, как броня, корой не теряли своей окраски, но зелень, сочная с весны, сейчас погустела, будто капнули в нее черной туши. Свернулись, приникли к земле резные листья папоротника. Облетела медуница. Пожух кудрявый хмель и обнажил бревенчатые стены дома. Бревна были толстенные, сизые от времени. Из пазов между ними торчала пакля, похожая на сивые усы.

Сережин дедушка, не изменившийся, только загорелый, все такой же прямой и жилистый, строгал за домом длинную доску. Рубанок с лихим свистом скользил по доске, и спиральные стружки падали на втоптанную траву.

— Принимай гостей, Яков! — крикнул дед Назар и, сняв с плеча рюкзак, положил его у ног.

— Сколько ж вас? — спросил Сережин дедушка. Увидев ребят, замахал рукой:

— В дом идите! Я сейчас… — и стал отряхивать синюю рубашку и такие же синие шаровары.

В доме дед Назар стал выкладывать на стол гостинцы, посланные старому бакенщику: Ксюшины пироги с тайменем, в глубокой чашке студень из свиных ножек, сваренный Иринкиной бабушкой, ею же замаринованные маслята в плотно упакованных баночках. Привез дед Назар и чеснок, и вяленого хариуса.

— Да что вы там думаете! У меня и рыбы и грибов — полное подполье. Вчера только полбока копченого медвежьего окорока, по моему заказу, промысловики послали, — ворчал Сережин дедушка, перечисляя свои богатства, но видно было, что он тронут вниманием тех, с кем прошла молодость к кто никогда не забывал редко появлявшегося среди них старого, вроде бы и неприметного бакенщика.

Иринка с Катькой, оглядывая просторную комнату, перегороженную надвое массивной русской печью, советовались, что сделать в первую очередь.

Катька, не смущаясь, предложила и старикам, и мальчишкам убираться на улицу.

— Мы здесь мыть будем, — заявила она.

— Что же вы мыть будете? — спросил Сережин дедушка, с удовольствием глядя на Катькины глаза, на розовый лупившийся носик, на яркие блестящие волосы, обрамляющие ее хорошенькое задорное личико.

— А все, — сказала Катька. — И окна, и полы. И рамы заклеим.

Пол был чистый, окна тоже, но Сережин дедушка спорить не стал.

— Только сначала отведайте окорока, — поставил он условие.

Против этого Катька не возразила. Когда старый бакенщик принес блюдо с мясом, Катька взяла самый большой кусок. Зажмурилась, Иринка, никогда не евшая медвежатины, взяла самый маленький и откусила с опаской. Мясо было сочное, слегка твердоватое, нашпигованное чесноком.

— Это в самом деле медведь? — спросила она, снова потянувшись к блюду.

— Да еще какой! — отозвался Сережин дедушка. — Промысловики сказали: настоящий хозяин тайги, громадный, сильный, неуловимый. — И, повернувшись к деду Назару, добавил: — Ты помнишь, Назар, что нам Елкин рассказывал? Никакого спасения ему от зверя не было. Что ни день, так и разворотит улей. И чего он только не делал, а не мог поймать медведя. Хитрый зверюга, видать, был, опытный. Как раз утром того дня, когда этого Мишку ухлопали, неуловимый медведь на пасеке полное опустошение произвел. Елкин прямо расцеловал охотников, когда увидел зверя. «Это, говорит он, охальник, по морде вижу. Ну, теперь будут наши пчелки в покое жить».

Промысловики хохотали. «С чего это, говорят, ты взял, что Мишка тот самый?».

— А я, — говорят, — не взял, а вижу. Рожа-то у него, гляньте, от сегодняшнего буйства еще не опала.

И правда, морда у медведя была вся искусана пчелами, даже глаза заплыли.

Дед Назар засмеялся. Засмеялись и ребята.

— А он бы мог человека съесть? — опять спросила Иринка.

— Запросто. — Сережин дедушка посмотрел на нее, на белые банты, на черные туфельки. — А такую махонькую, — добавил старый бакенщик, — проглотил бы, как пилюлю. Зверь этот не добродушный, хоть зовут его Мишкой, а хитрый. В гневе — страшный, в голоде — не знающий жалости. Кого хочешь, сожрет.