Высоцкий, стр. 94
Приказ о творческом отпуске артиста В. Высоцкого вывешивается на таганской доске объявлений в канун Старого Нового года – тринадцатого января.
А Марина отъехала в Париж, крайне недовольная всем, что здесь происходит.
Последний день рождения
Сценарий «Зеленого фургона» получается пока хреноватый. Бедного Шевцова он уже не раз обматерил, но тот, конечно, ни в чем не виноват: материал изначально гнилой. Есть, правда, только что сочиненная для этого фильма казачья песня, которая не так себе сбоку должна звучать, а весь ритм зрелищный настраивать:
Над сюжетом же надо бы еще повозиться, а времени уже в обрез. Ладно, покажем телевизионному начальству в таком виде, а потом будем еще улучшать – не по их замечаниям, а по своему разумению.
Страшно противен стал ему в последнее время Дом литераторов. Его сокращенное название – ЦДЛ он даже хотел как-то срифмовать со словом «цитадель», когда собирался на вечер Вайнеров двадцатого января. Остановился, однако, на следующем варианте:
Неприятное предчувствие подтвердилось. Когда он сидел в комнате за сценой, готовясь к выступлению, Вадима Туманова с сыном Вадиком затормозили у входа в писательскую цитадель. Мол, билет у них «на одно лицо». Вадим, естественно, сослался на Высоцкого, но это не показалось убедительным дежурившему у входа администратору. Инцидент уладился, но нервы Высоцкому порвали. Спев песню «Жора и Аркадий Вайнер…» и зачитав заготовленный «экспромт», он проследовал за сцену и удалился прочь. А, надоели вообще все эти оговорочки: исполнитель роли Жеглова, автор песен… «Поэт» – не скажут никогда. Поэтами у них называются толстяки, стоящие на страже цитадели и не пропускающие посторонних…
Начинается роман с Центральным телевидением, увы, запоздалый. Конечно, все на почве того же Жеглова – в «Кинопанораме» Ксения Маринина готовит сюжет о «Месте встречи». Снять-то снимут. А вот покажут ли? Чувствуешь себя как пленник, привязанный к двум наклоненным деревьям: отпустят их палачи – и разорвет тебя напополам. Взрослым умом понимаешь: некого тут ловить. А детская надежда всё не умирает: чем черт не шутит, у нас ведь что угодно может дуриком пройти.
Составил программу, продумав ее стратегически и тактически. Надо, чтобы каждая тема, каждый цикл был представлен двумя-тремя песнями. Одну зарежут – другая пройдет, и в итоге все-таки будет более или менее цельная картина. Берем «Песню о Земле» и «Мы вращаем Землю» – они как бы на пару в разведку пойдут. «В желтой жаркой Африке…» – вместе с аборигенами, которые съели Кука… «Я не люблю» – вместе с «Парусом». «Утреннюю гимнастику» поддержит «Дорогая передача». Такая будет у нас диспозиция на линии фронта…
Продумал и одежду, с Оксаной советовался. Кожаная куртка, которую можно снять перед работой. Серая рубашка с зеленоватым оттенком, тонкий зеленый свитер с треугольным вырезом. Все-таки премьера.
Перед ребятами обнаруживать волнение не хотелось. Мол, пустяки, только потому еду, что Славе обещал. Когда подъехали к останкинскому зданию, сказал сопровождавшему его Шехтману, что выйдет через полчаса.
В этом здании трудно кого-нибудь чем-нибудь удивить, но и женщина в бюро пропусков, и милиционер на контроле онемели при появлении Высоцкого. То же в лифте, где попутчики явно не поверили глазам своим: похож, но он ли? Зато в павильоне уже стоял негромкий, дисциплинированный гул. Все, кто мог, побросали работу и пришли на историческую запись.
И вот на беду – энергетический обвал. Перед глазами – красно-зеленый абстракционизм, тело расползается на части, и никак его не скрепить. Ну, и нога, черт бы ее взял, – нашла время загноиться.
Сейчас, сейчас… Но разговор с публикой идет явно не в том тоне: вместо привычного веселого рывка какие-то ненужные объяснения, комментарии. Это точно в корзину пойдет… Ну ладно, попробуем начать песней.
«От границы мы Землю вертели назад…» Стоп! Не то… Давайте снова. «От границы мы Землю вертели назад, было дело – сначала. Но обратно ее закрутил наш комбат…» Подождите, еще раз…
С пятой, не то с шестой попытки въехал. И то – средненько. Возврата энергии – никакого. Не помогла и экстренная мера. Чертовски обидно. Получит теперь народ Высоцкого не первой свежести и второго сорта. Но все-таки «Баллада о Любви», кажется, прозвучала не так уж провально, а?
Посмотрел в аппаратной видеозапись. Сказал, что хорошо. Мы это сделали, и он рад, что останется на пленке. А сложные чувства сохранил при себе.
Следующий день Высоцкого проходит под знаком саморазрушения. Зачем-то он приходит к главному редактору «Экрана» Трошеву, который сценария еще не читал, да к тому же обхамил: «Владимир Семенович, я вас прошу больше в таком виде…» В каком таком виде? Да он сам, наверное, пьяный. И к черту этот «Фургон» – пусть катится куда угодно… И там же, в Останкине, по поводу вчерашней записи кое-кто из самых лучших намерений ему посоветовал организовать звонок Суслову. Ну, если такое вмешательство требуется – значит, дохлый номер мы исполнили…
Не остался на запись «Кинопанорамы» – ну их всех к той матери! Опять надо им Жеглова изображать, а песен как не было в фильме, так и в передаче не будет – это ежу понятно. Крутанул баранку – и домой.
Лечиться тебе надо… Так обычно говорят чужому человеку, чтобы послать его подальше. А ему это в канун дня рождения повторяют друзья.
И Вадим, и Сева сошлись на этой позиции с Янкловичем. Мол, если так дальше пойдет, «они», власти то есть советские, тебя скрутят в два счета, купят за дозу наркотика… Милые вы мои, как же вы переоцениваете – и меня, и их. Мне нечего продавать, а им незачем покупать. Сделка заведомо невозможна, ставок больше нет. Политический коридор давно позади, дело В. С. Высоцкого уже передано в самую высокую инстанцию.
Может быть, оттуда дано указание лечиться… Тогда давайте, я не против.
Сорокадвухлетие встретил под капельницей – Федотов снимал абстиненцию. Дома у него Янклович, Шехтман. Оксана привезла подарок – сшила смешную бабу на чайник. Что ж, будем, значит, жить-поживать и чаек попивать.
Предполагаем жить
Поразбежались все от Высоцкого – или сам он всех поразогнал, пораспрощался без слов. Мама как-то спрашивает:
– Кто сейчас твои друзья?
Он секунду подумал и такой выдал перечень (по Москве, подразумевая, конечно, и парижского дружка Шемякина):
– Туманов, Абдулов, Бортник, Янклович…
На последнем пункте Нина Максимовна невольно так брови вскинула…
– Мам, он мне нужен…
А когда-то хвалился, что у него друзей – тысяча и один человек.
В феврале мама вышла на пенсию, чаще стала бывать на Малой Грузинской.
– Привези мне в следующий раз фотографию мою, детскую, ту, что с кудрями. Ладно?
– Зачем, Володя?
– А так – поставлю и буду смотреть.
Не без труда, не без усилия заглянул в жизнь свою, пробежал этот марафон длиной в сорок два года. Многое перепрыгнул не глядя, что-то только боковым зрением зафиксировал, но этапы большого пути ощутил. Интересный материал – и теперь задача его не провалить, втащить в начатый роман. Роман вберет в себя жизнь прошедшую и станет жизнью настоящей.
Век поэта короток, а прозаика все-таки подлиннее будет. Настоящий поэт как бы умирает после каждого удавшегося стихотворения: спел – и ушел. А романист намечает себе далекий финиш, заключает с судьбой контракт, в котором обязуется не умирать до завершения всего объема работ. Не только Толстой с его могучим здоровьем, но и Достоевский, мучившийся от эпилепсии, благодаря такому контракту жизнь себе продлил – дотянул все-таки почти до шестидесяти. А Солженицына даже от рака излечила литературотерапия. Сейчас он, говорят, в Америке пишет громадный цикл романов: всю историю двадцатого столетия хочет отразить и осмыслить. Взял на себя роль человека-века – такого попробуй угробь! Он просто обязан дожить до двухтысячного года.