Высоцкий, стр. 100

Не лежится. Он ходит по комнате, хватаясь за сердце и повторяя: «Я сегодня умру». Да, говорил это и раньше. А вы спорьте со мной, спорьте, мать вашу! Не просто «Да что ты, Володя!», а с аргументами. А то сейчас как выйду на балкон да заору, что тут у вас Высоцкий умирает. Народ мне этого точно не позволит…

Пришел Сева, только что прилетевший в Москву. Он понимает. Пообещал ему, что сразу после «Гамлета» двадцать седьмого полетим в Одессу, всё будет в порядке. Будем делать «Зеленый фургон». Когда втягиваешься в долгую работу, все болячки отступают…

Какая-то суета, голоса на лестнице. Ну, скажите, кто это был? Да, сам вспомнил. На двадцать четвертое ведь назначали сеанс прямой связи с космосом, обещал спеть ребятам. Спел бы – остался бы жив… А так…

Поздним вечером уходят мама и Сева. Кого-то к нему не пускали. Может быть, Аркадия? Или примерещилось?

Очередной звонок из квартиры хирурга с жалобами на шум. Что-то надо делать. Его кладут в большой комнате на маленькую тахту, перенесенную из кабинета. Чтобы не дергался, слегка привязали простынями. Ладно, пускай завтра в больницу…

Завтра перетекает в сегодня. Душная полночь с четверга на пятницу. Наступает двадцать пятое июля 1980 года – самый короткий день в жизни Владимира Высоцкого.

Он спокоен – смирительные простыни уже не нужны, их убирают. Оксана в слезах к нему склоняется.

– Не плачь… Вот я умру, что ты будешь тогда делать?

– Я тогда тоже умру…

– Ну тогда – ладно… Тогда – хорошо…

Уходит Янклович. Теперь он остается только с Оксаной и Федотовым. Толя дал ему рюмочку и сам выпил – усталый, со смены вернулся. Потом попросили у Нисанова шампанского, тот принес. Главное теперь – до утра дотянуть. Оксана измаялась, надо дать ей отдохнуть:

– Иди поспи…

Оксана засыпает в маленькой комнате. Федотов задремал где-то здесь, на диване. Часа в три и к Высоцкому приходит сон – непродолжительный, но глубокий. Тишина. Покой. Ну и притомился же он за эти сорок два с половиной года!..

Открыл глаза. Темно. Еще не утро, спешить некуда. Можно поговорить с самим собой.

Еще ничего не потеряно. Спадет жара, будет прохладная осень. Он начнет жить мудро и размеренно. Съездит в Америку. Серьезно займется литературным трудом. Закончит роман. Приведет в порядок песни. Может быть, напишет пьесу – а то и в стихах!.. Столько еще неперепробованных возможностей!

На всех у него еще хватит времени. На Оксану и Марину. На детей. На родителей. На всех друзей – старых и новых. Скольких людей он еще встретит и поймет, сколько всего напишет для них, от их имени…

Он не умирает, он просто очень устал.

Жизнь возможна… Что-то мешает дышать, но сердце еще бьется.

Да нет же, не бьется! Жуткая тишина будит Федотова, тот вскакивает, хватается за неподвижную руку. Пульса нет. Он зовет Оксану, и та вбегает в мертвую комнату

Прощание и возвращение

Инфаркт миокарда произошел во сне. Это версия Анатолия Федотова, которому предстоит еще долго маяться муками совести, самому пройти через алкогольно-наркотический ад и умереть в 1992 году.

Асфиксия, удушье. В результате чрезмерного применения седативных средств у больного были ослаблены рефлексы. Он задохнулся, когда у него запал язык. Федотов просто «проспал» своего пациента в роковую минуту. Это версия Станислава Щербакова и Леонида Сульповара.

Истинная причина смерти гражданина Высоцкого В. С. пока остается неизвестной, поскольку его родители официально отказались от медицинского вскрытия тела. Они не хотели, чтобы факт наркомании приобрел гласность, и это можно понять (впрочем, Станислав Щербаков заявил, что Высоцкого наркоманом не считает).

Может быть, специалисты будущего еще смогут по косвенным данным и свидетельствам выстроить объективную картину болезни и дать окончательный диагноз – подобно тому, как в конце двадцатого века была установлена причина смерти Моцарта (и навсегда опровергнута легенда о его отравлении коллегой-композитором).

Пока же наличие разных версий приходится принять как данность.

Но смерть поэта – это совсем другое дело, особенно в России. Это результат взаимодействия множества сил, земных и небесных. Это неминуемое следствие болевого соединения судьбы личности с судьбой целой страны. Обыденным житейским взглядом здесь ничего не увидишь. Каждый имеет право на собственное суждение о смерти Высоцкого, но ничье суждение не может претендовать на абсолютную истинность.

Двадцать пятое июля, около четырех часов утра. Федотов звонит Янкловичу, Туманову. Янклович привозит бригаду из Института Склифосовского. Тело Высоцкого переносят в малую комнату, накрывают простыней. Приезжают Туманов с сыном, потом Абдулов.

Звонят: Туманов – Нине Максимовне, Янклович – Семену Владимировичу, Абдулов – Марине Влади в Париж.

Федотов едет в районную поликлинику, где есть карточка Высоцкого. Женщина-врач оформляет свидетельство о смерти – причина ее указана со слов Федотова.

Приезжают Нина Максимовна и Семен Владимирович. Около десяти часов появляются Любимов и Боровский. Идут разговоры о месте похорон. Абдулов звонит Иосифу Кобзону. Кобзон пытается добиться в ЦК КПСС опубликования двух некрологов – в газетах «Вечерняя Москва» и «Советская культура». Потом вместе с Абдуловым в Моссовете получает разрешение похоронить Высоцкого на Ваганьковском кладбище.

Вечером, перед началом спектакля «Десять дней, которые потрясли мир», Любимов объявляет зрителям о кончине Высоцкого. В «Вечерней Москве» опубликовано краткое сообщение – без заголовка, без фото, в черной рамке:

Несмотря на отсутствие широкого официального оповещения, об этом к концу дня уже знают миллионы людей. Начинается беспрецедентное по масштабу, абсолютное по искренности прощание с самым популярным в стране человеком. Высоцкий – не кумир, не идол, он друг и собеседник разных людей, причем с каждым он говорил по отдельности. Впрочем, почему – говорил? Продолжает говорить. Вечером двадцать пятого его песни доносятся сквозь глушилки из радиоприемников, где западные русскоязычные станции вслед за траурным известием дают слово живому Высоцкому.

«С намагниченных лент» поет он в десятках тысяч домов: для многих людей лучший способ заглушить боль – это включить любимую из песен.

Реакция у соотечественников разная. Кто-то плачет, кто-то вынимает из холодильника бутылку и молча наполняет стакан, а кто-то просто вспоминает, что значат для него это имя и этот голос. Одни собираются во что бы то ни стало прийти и проститься с «Володей» (отчество известно отнюдь не всем), другие шлют из своих городов телеграммы в Театр на Таганке, третьи, не любящие похорон и поминок, после мгновенного эмоционального шока, уже переводят Высоцкого в своем сознании из современников в «вечные спутники» – поближе к Пушкину, Блоку, Пастернаку. Культура по сути своей не сентиментальна, для нее смерть поэта – всего лишь миг между его первой, короткой жизнью и тем, что называется «новая судьба, Vita Nuova» (слова Мандельштама в связи с годовщиной кончины Блока).

В последующие два дня на Малой Грузинской снимается посмертная маска, идет подготовка к похоронам, обсуждаются вопросы, связанные с архивом, квартирой, дачей. Нелегкое испытание для близких, для тех, кто был связан с Высоцким родственными, дружескими и творчески-профессиональными узами. Чувство непоправимой потери усугубляется неизбежным раскаянием: «Жжет нас память и мучает совесть, у кого, у кого она есть». Каждый в эти дни подумал о том, что он лично мог бы сделать для того, чтобы хотя бы чуть-чуть продлить эту внешне беспутную, но такую внутренне целеустремленную и полнокровную жизнь.