Тайна Зыбуна, стр. 9
«Но как же решились идти через Зыбун без проводника Куперины? — подумал Мажоров. — Не обознался ли Жуванжа?» Степан вышел из юрты, чтобы наедине спокойно обдумать план своих действий.
…Эти минуты и сейчас, спустя сорок лет, Степан помнил до мельчайших деталей. Едва вышел он на берег, как увидел километрах в полутора лодку и в ней человек пять с винтовками. «Партизаны! — решил он. — Гонятся за Купериным! Надо немедленно уходить! Надо увести Жуванжу! Без проводника они не смогут преследовать Купериных, и все золото их достанется ему, ему одному!»
Он так и сделал. Но на Зыбуне Мажоров с Жуванжой никого не встретили. Жуванжа уверял: Куперины не могли прийти на гряду раньше их. Они разминулись где-то в пути. В сограх это просто — готовых троп нет.
«Что ж, теперь он справится один», — решил Мажоров и здесь же, на краю гряды, покончил с Жуванжой, а труп бросил в кусты. Чтобы Куперины не вышли позади него, он прошел за кедрач и там, в Сухом болоте, залег.
И все зря!
И сейчас, вороша в памяти события тех дней, Мажоров презирал себя за слабость, за трусость (чего он боялся, скрываясь в Туве, на Камчатке?). Надо было вернуться в Юрты! Сразу проверить, что за выстрелы слышал он, лежа в Сухом болоте? В конце концов, он мог убить и партизан — ведь их на Зыбун уходило только двое!
Мажоров наметил план действий, нашел удобное место для засады. Потом задумался: а если ребята выйдут в другом месте? Или, по неопытности, утопят золото где-нибудь в трясине? Взвесив все, Мажоров решил догнать ребят и последить за ними. Раз они сразу пошли на Зыбун, значит, золото там! И они нашли не «пустое» письмо, как уверяет Нюролька, а точный план. Не случайно скрыли содержание его даже от родителей. Ушлый пошел народец!
Пожалуй, всего вернее опередить их и отправить к праотцам в сограх у гряды. По плану он найдет золотишко и без них. Уж теперь-то он не упустит случай! Золото само плывет в руки…
ПРИШЕЛЕЦ ИЗ АФРИКИ
Щурясь от яркого солнца, Володька озирался по сторонам, оборачивался к Саньке, тяжело хлюпавшему сзади.
— Это что! Вот в горах…
Или:
— Да не брызгайся, ты!
Он почти на голову выше Хасана и видит, что осоку, растущую обычно на кочках, неподалеку разрезает полоса пырея. Значит, там суше. Но просто сказать об этом ему не позволяет сознание воображаемого превосходства. «Таежники! — думает Володька. — Чуть было не струсили…» И он придумывает, как бы задеть самолюбие Хасана, порисоваться перед Санькой.
— Лево руля, начальник! — командует он.
— Почему?
— А потому! Надо чувствовать землю и нюхом, и ногами, — и он первым сворачивает к пырею. Действительно, здесь оказались остатки узкой, но длинной гривы. Не было ни воды, ни кочек.
— Ты смотри, Хасан, и верно! — простодушно восхищался Санька. — Вот это нюх!
На гриве присели отдохнуть. Санька снова забубнил:
— Ка, пока рука, Ока… Слышишь, Ока?
— Я говорил: наш дедушка тоже погиб где-то в Зачутымье. Бежал из ссылки и погиб…
Санька достал бересту, повертел ее в руках и сказал:
— Почему с обеих сторон этого «ка» стоит «ел»? И перед «ка» ясно видно полукруглую вмятинку на бересте. Тут было «О» и не простое, а заглавное. Видишь? — поднес Санька бересту к лицу Хасана.
И вот он, отодвинувшись на всякий случай от Володьки, читает письмо по-новому:
«Полковника догнали на гряде за озером, но меня свалил тиф. Золото взял Ока, а меня завел в тайгу и бросил, — скороговоркой выпалил Санька. — Я не ел трое суток…»
— Я тебе дам Оку! — вскочил Володька.
Он рванул Саньку за плечо так, что тот слетел с ног. Между ними тотчас встал Хасан.
— Ты чо? Волчьих ягод объелся? Забыл?
— А что он тут сочиняет? Мой дедушка был большевиком, а не бандитом! Поняли?
— Там же ясно: Ока завел, не ел трое… — упрямился Санька.
Володька опять рванулся из рук вцепившегося в него Хасана, и Санька примолк. Потом примирительно протянул:
— Ну, ладно, уж и нельзя…
— А что ладно?
Санька, не ожидавший такой горячности от Володьки, опешил.
— Достань! — поддержал Володьку Хасан, кладя ружье и рюкзак на плотный ковер пригнутого пырея. Сел. Рядом с ним на корточки опустился и Володька.
Санька достал бересту. Беззвучно пошевеливая губами, Володька вглядывался в нее и карандашом вносил в свою копию какие-то еле видимые закорючки. Санька с тревожным любопытством косил глаза то на бересту, то на Володькино лицо, Хасан невозмутимо жевал зеленую былинку.
— Трепло ты, вот кто! — прервал затянувшееся молчание Володька. — Во-первых, если бы было «я не ел трое суток…», то в письме это «ел» и «тр…» стояли бы рядом, а тут видишь какой между ними пробел? На целых два слова! И «ка». Разве оно стоит рядом со словом «золото»?… Ты посмотри, Хасан.
— Ну, ладно, Санька прочитал не так. А ты как? Ты что предлагаешь? — И он поднялся, положил бересту в свой рюкзак.
— А я считаю, что сначала надо найти гряду. А там я прочту, не беспокойся!
Гривка кончилась у кустов, в середине которых стояло целое озерко воды. В таких местах после половодья остается много рыбной молоди: щурят, налимов. Нередко попадаются и рыбы покрупнее.
— А давайте посмотрим, может, кто есть? — предлагает Санька. — Тогда взмутим воду и…
И тут Володька вмешался по-своему.
— Вот и пойди с ними на серьезное дело. Им бы рыбку в мутной водичке ловить!
Кусты обошли. За ними начался зыбкий, качающийся под ногами мох.
— Фур-рс! Фур-рс! — засвистел воздух. Это взлетела пара серых куропаток. Хасан не успел даже сдернуть с плеча ружье, как они исчезли. По краям омшаника густо белела, местами еще вовсе зеленая, клюква. Моховое болото тянулось, видимо, не на один километр, и обходить его — собьешься с пути не хуже, чем в тайге.
— Пройдем!
Но ходьба по омшанику выматывает быстрее, чем грязь и кочки. Это оттого, что нервы и мускулы постоянно напряжены, каждый шаг делается с опаской, осторожно. Поначалу изредка встречались и карликовые березки, черемухи, даже кедерки. Хилые, невысокие, они тем не менее плодоносят. На кедерках зеленеют по две-три шишки, а черемухи густо обсыпаны коричневатой ягодой. Середина болота была чистой, ровной. У последнего деревца ребята присели, сняли рюкзаки.
— Перекусим? — предложил Санька. — Я почищусь и обсушусь.
— Уже? Быстро ты оголодал! — усмехнулся Володька, хотя у самого тоже посасывало под ложечкой.
Хасан молча достал сухари и банку консервов. Санька выудил из кармана луковицу, Володька — запылившийся кусок сахару. Все разделили, съели.
— Пойдем напрямую? — спросил Санька у Хасана.
— Давай! Где наша не пропадала! — разошелся заморивший червячка Володька и ткнул Хасана в бок. — Ты что все отмалчиваешься? Думаешь, все пооткрыто до нас?
Хасан кисло улыбнулся и принялся вырубать из ствола черемухи палки.
— Мне и своих двоих хватит, — и тут не удержался от искушения поострить Володька. Но уже через минуту он пожалел о свей опрометчивости. Мох прогибался, сквозь него быстро проступала вода; шумно бурлили, вырываясь из-под ног, пузырьки воздуха.
— Са! Ха! — Володька помахал над головой руками, будто ловил невидимые сучья и шлепнулся на бок. Левая нога его провалилась в трясину. Хасан скинул рюкзак, положил на него ружье.
— Крек-с! Крек-с! — вдруг где-то совсем рядом раздался скрипучий деревянный голос. Володька вздрогнул и уже не сводил немигающих глаз с лица Хасана. Он боялся прорвать слой торфяника, лежал неподвижно, ожидая помощи. На свою палку Хасан оперся коленом, а Володьке протянул Санькину.
— Держись!
Оправившись от испуга, Володька ждал, что вот-вот Хасан начнет высмеивать его («Чего же сейчас не отказался от палки?»), но и Хасан, и Санька, казалось, уже забыли об этом. Хасан насвистывал, подражая какой-то птице, Санька жевал серу. А идти Володьке стало намного тяжелей: в сапогах хлюпала грязная вода. Он крепился, старался не подавать вида, но солнце уже припекло по-настоящему, и лицо будто обрызгалось соленой росой. И ноги заплетаются.