Superwoobinda, стр. 11

Я шаркал по дому, думал о потрашках и о том, что будет завтра.

Завтра снова ишачить, залью тачку, и снова ишачить на пахоту, думаю я себе, а у самого сухостой — железобетон; потом на почту заверну, получу кой-чего, это я типа в уме прикидываю; а те лосихи знай мандалины друг у друга нализывают, а я того, чизбургер свой наворачиваю, а пихалка как бильярдная оглобля, а в телике сиськи подносят к самым кончикам языка, и не сиськи, а литавры, буферищи; заказные письма отсылаются по адресу отправителя в месячный срок.

Шкворень у меня уже дымился, дыхалка сбилась, я расстегнул калитку на зиппере, соска выходила из бассейна и несла такой станок, каких у нас в Генуе нет и не было, да что у нас — таких задюльниц во всей Италии не нарыть; что там про что в кине, я не стегал: шпрехали по-немчуровски.

Шлепаю я, короче, по темному флэту, на телик вылукался — кукурузину свою начищаю, вроде так, между делом, чтоб до отбоя в горизонталь позыркать на раскрытую менжу, ну по-обычному.

Ищу я, значит, сигареты, глядь — а там папаня на диване.

Лежит, попыхивает, прикемарил, видать, а у меня трусы-то спущены, в пасти бургер, а ну как, думаю, продрал уже буркалы, чиркнул ему зажигалкой у грызла — не, кочумает, патер, ломает подушку, ну я дальше смотреть про штатовские поцки.

Тут-то в руме все и перевернулось.

Вдруг пустили фильмушку про жопиков. Те в казарме вовсю жополизились. Живет у нас во дворе один такой пэдагог-спидоносец. Зовется Сатаной. Своих зубов уже тютю.

Помни правило: идешь с мужиком, прознай, что за фрукт, не то с мужиком не иди. Или иди, но с чехлом. Гомы цепляют спидак.

Хорошо еще, гоморолик быстро открутился. Вместо него была уже негра с отбойным вибратором в щели. Она засупонивала его до отказа, это была самая понтярная негра на свете, она перевернулась, и тут пошла реклама мебели. Батяня все давил на фазу. Потом опять врубили негритосин бэк, и так и эдак, смотри не лопни, никаких тебе помех с другого канала, блэчка была лучшим из того, что было и есть, она такое вытворяла, можно было трёхнуться, еще и сисяры свои негроидные натирала вовсю.

Сердце колотилось — сейчас выпрыгнет. Я тебе так скажу: поляны я тогда уже не сек. Внутри меня надрывался типа внутренний голос: «иди куда ведет тебя жопа». Выходило как та книжка, что залистывает соседка снизу.

Все, о чем я думал тогда, о чем думал в тот момент, была жопень той негры из телика — с дырой сзади, дырой спереди, черная скважина во весь экран, меня аж потом прошибло, ну что тут еще остается: подружкой, вишь, не обзавелся, бабок — голяк на базе, и по блядям толком не сходишь. Ну что еще остается работяге вроде меня, ну что еще остается, орал я, придавив к дивану башку этого рогоносца, моего папаши, после того, как стащил с него пижаму и натянул ему по самые помидорины, зажав в руке телепу

Йогурт

Книжки покупать — это кайф.

Дом без книжек — это отстой.

У меня их целых 75.

Сплошь энциклопедии. От остальных — каша в репе.

У большинства обложки одноцветные. А есть такие, вроде истории фашизма или энциклопедии современного рыбака, у которых обложки цветастые.

Я заказываю киоскеру тома нужных цветов. Киоскер придерживает их для меня. Я беру свежий том и тащу том в дом.

Типа я собиратель книг. Уго. Это имя мое. Мне сорок. Мой знак — Рыбы.

Есть у меня одна такая энциклопедия. Философская. Будете читать, знайте: поначалу вроде все ясно, потом не ясно ничего. В конце просто полная заморочка. В начале там челы толкают про то, что все дела сделаны из одного дела. Первый чел трет, что типа все дела вышли из воды, другой, что, мол, из воздуха, ну и пошло-поехало.

По мне, так мир сделан из йогурта. Правда, втыкаешься в это не сразу. Дозреть надо.

В детстве тебе и невдомек, живешь себе без подзаумков: подкопил тити-мити, прикупил всякое-разное и клевяк, а для чего оно — не суть дело.

В нашем доме есть кафушка. До трех утра фурычит. А в кафушке той мороженое на любой вкус.

Шоколадное там. Или ванильное. Или вот йогуртовое. Йогурт тоже бывает простым, абрикосовым или ассорти. Тут ведь какая петрушка: абрикос, он абрикосом и пахнет, потому как из абрикоса весь, но еще первее он пахнет йогуртом, потому как на йогурте замешан, вот и выходит абрикосовый йогурт. Это уж потом из него берут чистый абрикос на продажу. То же самое с прочими ассорти и со всем, что ни есть.

Взять хотя бы торты фирменные. Глянь, из чего они слеплены, если есть на что глядеть. Там черным по белому написано: пропитаны абрикосовым йогуртом, потому и свежие.

До йогурта житуха была кисляк. Одни динозавры там и чуды-юды, про которых в энциклопедии древнего зверья просказано. Челы йогурт не шамали, вот и парились как полные отстойники.

Одно слово — зверье. Потом уже прорюхали, короче, что вечно собачиться бесполезняк. А почему? Да потому, что все кругом из йогурта, и все одинаковое, и не на кой в бутылку лезть. Вот тебе и краткая история философии — возьми с собой в дорогу.

Я так скажу: мало кто эту тему ловит (да, пиши, никто и не ловит). Чтобы ее словить, вумные книжки покупать надо, а не все только порножурнальчики да бабскую любовную почитуху. Они хоть тоже из йогурта взбиты, как и все остальное, но сами по себе туфта и каменный век. Там как-то уж все невпопад. Ты и глазом моргнуть не успеешь, как очнешься на партсобрании. Тогда уж йогурту конец — перейдешь на десертино. А его сколько не хавай — все равно не поймешь, для чего он расфасован. А йогурта и след простыл. А годы несутся — не ухватить. Вот и прощелкаешь так личиной, покуда не придет тебе полный загибон и не станешь ты снова йогуртом.

Дублер

Я работаю дублером. Играю того чувака в резиновом прикиде из фильмона режиссера по фамилии Тарантино. Фильмон называется «Pulp Fiction». Мой герой появляется ближе к середине того фильмона, о котором я здесь толкую. Точнее, ближе к концу. Когда полицейский решает, кого ему отодрать: негра или боксера.

Такую роль играть легко. Резиновый чувак не говорит ни слова. Появляется на несколько секунд и молчит как рыба. Только в самом конце приглушенно так охает, когда боксер выписывает ему в торец.

Я стал играть эту роль, потому что я никто. У меня на лице волчанка, и когда я влезаю в резиновую шкуру, я могу:

1) появляться на людях так, чтобы никто не видел моего уродства;

2) надеяться, что меня позовут на передачу «Факир на час», ту самую, где надо спеть песню, подражая какой-нибудь звезде;

3) побороться за главный приз — поездку на Адриатику с участием в ночном гала-концерте.

Правда, мой герой не поет. Так что играть его проще других. Хотя что значит не поет? Не поет в самом первом фильмоне. А в жизни очень может быть, что поет. Или запоет в следующих сериях. Если они, конечно, будут.

Вообще-то я согласился на эту роль не с бухты-барахты.

«Pulp Fiction» смотрела, я не знаю, тьма народу. Забойная вещь. Молодежь от нее в угаре. Выходит, я вроде как символ этой гребаной жизни. Теперь и верить-то уже не во что. Разве в то, как одному кенту на заднем сиденье машины башку разносят.

А иной раз меня даже не узнают. Просто понятия не имеют о моем герое. В упор не замечают. Такие вот времена. Народ пошел легонечко с приветом. Не успели один фильмон отсмотреть, глядишь — уже на другой бегут. А кто кого играет, какой где герой, никто и знать не знает. Сплошная куча мала. Такое вот кино.