Карта мира, стр. 79

— Может быть, ты сам об этом поведаешь? — повернулся Каликст к Полифему.

— Нашли дурака, — ехидно отвечал тот.

— Ударьте его, — вновь бесстрастным голосом велел Каликст.

Капитан стражи кованой перчаткой ударил Полифема в лицо и сломал ему нос.

— Собственно говоря, я могу тебя сжечь дотла, — пояснил папа. — Но даст ли это что-нибудь? Скорее всего, ты снова вернешься.

— Совершенно верно. — спокойно сказал Полифем. Лицо его со свернутым набок носом казалось просто печальным, но вовсе не странным и не отвратительным.

— Тогда мы заберем тебя в Рим и будем искать средства упокоить твою душу, — провозгласил Каликст. — Над этим будут работать наши ученейшие монахи. И, уверяю тебя, они найдут способ.

— Одобряю. При жизни Рим мне увидеть не удалось — так увижу его после смерти. Заодно и полюбуюсь на бессилие вашей науки перед тем, чего вы понять не в силах.

Каликст задумчиво замолчал, скрестив руки на животе. И вдруг крикнул визгливо:

— Каменный мешок ты увидишь, а не Рим! Мерзость!

Голос его прозвучал как-то пусто под сводом пещеры. Все окружение папы молчало.

— Постойте! — сказал Иегуда и сделал шаг навстречу Полифему. Глаза его, правда, смотрели мимо батьки; Рональд заметил, как левой рукой Иегуда подкручивает язычок своей лампы, и понял, что Полифема он не видит и теперь пытается услышать его облик.

— Так ты знаешь, что я собираюсь сделать с Муравейником и как это сделать?

— Знаю, — ответил Полифем. — Мне даже будущее ведомо… отчасти. Мне открыли его в том радужном мире — помнишь?

— Слышал о нем… А мне удастся сделать то, что я замышляю?

— Да. В каком-то смысле, впрочем…

— Так войск туда не надо посылать?

— Ни в коем случае — ты и один справишься. Видишь ли, мертвецы в массе своей — люди такие же простые и бесхитростные, как и живые. Если туда подойдет войско, они выйдет на битву с ним, и тогда войску не поздоровится. А если ты проникнешь туда один — справишься без лишней крови.

— Это правда, я думаю, ваше святейшество, — повернулся Иегуда к папе.

— С чего ты взял?

— Ему незачем лгать.

— Как это незачем? Разве ты не видишь, что он заманивает нас в западню?

— Мы сами туда попадем, если пошлем к Муравейнику войска.

— Совершенно справедливо, — поддакнул Полифем.

— Это ловушка? — обратился к мертвецу Каликст. — Скажи мне, ловушка?

— Нет, — досадливо отвечал тот.

— Я заставлю тебя говорить правду! Заставлю! — закричал Каликст. «М-да, мертвецов допрашивать да от драконов бегать — это тебе не штаны в Риме просиживать», — подумал Рональд с удовлетворением.

— Каким же, интересно, образом? — прищурил свой вновь обретенный глаз Полифем.

— Самыми лютыми пытками!

— Мы не боимся боли, — сказал мертвец. — дайте мне факел!

Он вырвал у опешившего от неожиданности стражника факел и сунул в него руку. Огонь затрещал, желтая кожа пошла пузырями и стала облезать, словно луковичная кожура. Святые инквизиторы склонились, наблюдая картину с искренним любопытством. Лишившийся факела стражник охнул и упал в обморок.

— Ну, как? — спросил Полифем и утробно захохотал. — Будете ломать нам кости на дыбе, теряя при этом сознание?

Даже Каликст промолчал.

— Ладно, ребята, пошли! — сказал мертвец и подмигнул своим по-птичьи прозрачным веком. Остальные его товарищи понимающе переглянулись и сделали быстрое движение — словно купальщики, стряхивающие рубашку на бегу к реке. И вслед за этим их тела рухнули, а в воздухе увиделось некое мерцание, шум едва слышных голосов, которые перемещались по направлению к выходу из пещеры.

— Стоять! — крикнул Каликст. Несколько стражников кинулись за голосами, пытаясь ловить их, подпрыгивая и хватая руками воздух — тщетно. Голоса исчезли. Рональд был уверен, что, весело переговариваясь между собой, они движутся по склону к реке. Затем свернут к Муравейнику, чтобы лечь на стену и отправиться за новыми телами.

— Разве вы еще не поняли? — спросил батько Полифем. — Человек — это душонка, обремененная трупом.

Он сбросил свое тело — тем же небрежным движением — и ушел вослед.

ГЛАВА 21

Гибель Муравейника

Священные предметы, которые Церковь использует как оружие, чрезвычайно неудобны в этих целях. У креста, например, нет той линии, на которую у огнестрельного оружия ложатся глаз стрелка, мушка и цель, им нельзя точно указать на объект воздействия, следовательно, его эффект не может быть направленным и неизбежно должен рассеиваться. Святая вода действует на небольшом расстоянии — да и о какой прицельной дальности можно говорить, если ее просто выплескивают в направлении противника и добиваются результата только в том случае, если он не остерегся и подошел слишком быстро? Единственная вещь, которая вытянута по оси, как любое настоящее оружие — огнестрельное ли, холодное ли — осиновый кол; да и то им практически невозможно пользоваться без молотка — бросаться им нельзя, рубить и колоть тоже.

Ибо все церковное оружие — это оружие оборонительное, а не наступательное.

И вот тут, на этом холме, в веселый славный месяц май Рональд впервые увидел, что же такое оружие нападения Святой церкви.

Монахи стояли на холме — их был целый легион. Незрячие глаза или, наоборот, огромные безумные очи с орлиными зрачками, полное отсутствие ушей или уши торчком, как у насторожившейся кошки. В руках некоторые из них держали трубы, заканчивающиеся пастью единорога. Задняя часть труб оканчивалась мощными поршнями. То были сифоны греческого огня, страшное оружие, обращавшее в бегство практически любого противника, но в битвах, предводительствуемых рыцарями, никогда не применявшееся. Рональд смотрел на все это оружие с мрачным восхищением и любопытством — а пуще всего, с недоверием. Грузный чернец поставил меж ног стеклянный сосуд размером с бочку — внутри был газ, загнанный в нее в таком количестве, что превратился в жидкость, однако субстанции такое состояние явно не нравилось, и она то и дело пыталась испариться — над черной вязкой жидкостью поднимались клубы дыма, грозно поднимавшиеся по направлению к пробке, налегавшие на нее и затем выпадающие обратно в виде ядовитого дождя. Что это было такое — Рональд не знал. Несколько монахов держало странного вида арбалеты, внутри которых что-то искрилось и сверкало.

Цвел жасмин, и объятый со всех сторон молочно-белой рощицей Муравейник смотрелся празднично и весело. Полифему папа все же не поверил, и будущего предугадать было невозможно. Оттого Рональд смотрел на этот жасмин, пытаясь навсегда спрятать эту красоту в себе, точно так же, как некогда люди хранили на груди фотографии любимых.

Вперед вышел монах со ртом, похожим на пасть муравьеда. Он почесал затылок, сделал птичье движение головой и открыл рот.

Звука не было слышно, но в земляной стене Муравейника родилось углубление, которое разорвало ее всю доверху. В него и хлынули монахи — еле слышно шурша ногами.

Рональд плыл в их толпе, удивляясь скорости и уверенности, с которой они двигались по коридорам Лабиринта. Ему понадобился целый день, чтобы найти тот зал, где находилась стена, они же потратили на это ровно полчаса. Он узнал коридор, по которому они прогуливались с отцом, когда тот рассказывал историю своего исчезновения. Конечно, сильно помогало и то, что монахи принесли с собой свет, много свечей, ламп и фонарей.

Как всегда, коридоры Лабиринта были почти пусты: пара-тройка шатающихся без дела по каменным ходам Муравейника мертвецов пала под ударами мечей. Рональд даже пожалел, как легко все обошлось — его отдохнувшая за неделю созерцания деревенских пейзажей душа вновь требовала подвигов.

«Желание подвига — признак незрелости», — говорил когда-то Арьес. Эх, что старику смерть, то молодому — сахар, подумал Рональд. Но руки его поневоле похолодели, когда он увидел Стену, подошел и, подобно десяткам воинов и монахов, идущих в первом ряду, не удержался от прикосновения к ней.