Джан — глаза героя, стр. 10
Потом облизал морду, уселся в углу за коляской и стал ее «сторожить». Что-то подсказывало ему, что он должен поступать именно так, как он делал.
Рычанием и лаем отразил он попытку хозяина дачи подойти к колыбельке. Еще более решительно осадил домработницу, но вид веника поднял щетину вдоль всей его спины.
Щенок отступал к дыре под крыльцом, отчаянно зовя ту, которая его ласкала и кормила. Поднявшаяся дыбом шерсть делала его вдвое больше, рычание и лай говорили, что это бесстрашный и сильный защитник, но… в последний момент щенок не устоял, с визгом юркнул под свое крыльцо и оттуда залился испуганным лаем.
Подбежавшая на выручку женщина далеко отшвырнула веник, успокоила и похвалила щенка и опять принесла ему миску с едой.
Она запретила дразнить и испытывать Джана и пообещала завтра же поехать в город к его хозяину или хозяйке.
Перед вечером, когда коляску укатили в комнаты, Джан с наслаждением прогулялся по саду, обнюхал все углы и закоулки, полаял опять на луну и завалился спать в своем логове.
Ночью его разбудили шаги.
Кто-то крался.
Вот какая-то тень наклоняется над замком у курятника. Джан прислушался и принюхался… Чужой!..
Дверь чуть-чуть приоткрыта. Слышно сонное бормотание петуха… Хлопают крылья… Куры вскрикивают и хрипя замолкают…
Не помня себя, Джан вылетел из-под крыльца, неистово заорал, захлебнулся, залаял и испустил какой-то, почти человеческий вопль…
Собака не входила в расчеты воришки. Он бросил мешок с придушенными курами и мгновенно исчез в проломе забора.
Джан в азарте, разгоряченный и торжествующий, позабыв свою робость, участвовал вместе со всеми в погоне. И когда все вернулись к мешку и стали наперебой рассказывать, как произошло ограбление, Джана гладили, благодарили и опять дали ему полную миску еды.
— Редкий умница! Просто жаль отдавать! Посмотрите, какой он у них истощенный, забитый… Если бы нам не переезжать, ни за что не отдала бы его, — говорила новая защитница Джана. И она поехала к жене заболевшего кассира.
На рассказ о дачных подвигах щенка хозяйка Джана ответила.
— Знаю, знаю! Абреки-Казбеки… Ума палата… Слышала, слышала не раз… Надоело… И не агитируйте меня, пожалуйста. Я животных терпеть не могу. Мне щенок больше не нужен. Мужу я уже сообщила, что он потерялся. Пристрелите его там где-нибудь или отдайте в собачий ящик. Одним словом, делайте с ним что хотите, только избавьте меня от него… Больной знает — пес пропал… И отлично сделал… Понятно?! Все.
Дачница ушла возмущенная, даже не попрощавшись. Через час позвонили из школы собаководства и спросили: согласны ли хозяева отдать щенка Джедды и Казбека в Общество? Согласна ли хозяйка написать заявление об этом от себя и от имени мужа? Есть ли у нее документы на собаку и карточка на получение ее пайка, и согласна ли хозяйка вручить все это представителям Общества, которые к ней сейчас заедут.
— Да-да-да! — восторженно кричала она в телефон. — Все, все, пожалуйста, подпишу. Отдаю добровольно. Да, да, да! Дарю Обществу! Все бумаги у меня. Только, пожалуйста, забирайте немедленно, пока муж в больнице.
Вскоре на Джанов двор прикатила машина. В ней приехали двое военных в шинелях и Джан.
Вконец перепуганный и ничего не понимающий щенок, дрожа и озираясь, вошел в комнату, где он родился и вырос. Ничего хорошего эта комната не говорила его сердцу.
Военные даже не стали читать большой лист, где рассказано было о Джедде, о Казбеке, Гайчи и Абреке. Им достаточно было посмотреть на щепка. Они забрали карточку на его паек и попросили подписать заявление о передаче щепка Обществу в дар безвозмездно.
— Только очень прошу, — с притворными слезами на глазах сказала хозяйка, — ни слова обо всем этом мужу. Он знает, что щенок пропал. И — все.
Худой, голодный щенок направился к машине с чужими людьми.
— Ты, Джан, хотя бы вильнул на прощанье хвостиком, — громко сказал военный, что был помоложе. — Вишь, у хозяйки твоей на глазах слезы… Да не тебя, песик, ей жалко, а той тысячи рублей, которую за тебя всякий дал бы с охотой…
— Ка-а-а-к???
— Да уж так, — насмешливо отозвался собаковод, — просчиталась, матушка!.. Поздно… Благодарим за роскошный подарок…
И Джан уехал с этими незнакомыми людьми в новую, неведомую жизнь.
Линии скрещиваются
Семен Гаврилович возвратился из своей поездки в Тулу полный бодрости и надежд. Драгоценный подарок новых друзей — голосистая туляночка прочно заняла все его помыслы и свободное время.
Второе письмо тоже пришлось как нельзя более кстати. Ведь в Обществе ему предлагали не только работу и занятия, но и помощь учителей и инструкторов. Учителя явились по первой просьбе. Они разбирали с Семеном Гавриловичем ноты, напечатанные для слепых, и читали книги. От Семена Гавриловича требовалось только упорство и терпение. А этого он за свою долгую трудовую жизнь накопил достаточно.
Скучать, тосковать, унывать от безделья и сознания, что ты никому не нужен, теперь просто не было времени. Пришлось даже составить расписание, чтобы успеть выполнить все, что намечено было на каждый день. Семен Гаврилович был очень доволен. Он привык трудиться и дорожить каждой минутой.
И третье письмо тоже сыграло свою роль: для того, чтобы, как говорил председатель поссовета Иван Иванович Барков, «двигаться строго по графику», требовались силы и здоровье; и паек, закрепленный за Семеном Гавриловичем, очень и очень пригодился.
Итак, с утра он начинал «двигаться по графику»: выполнял необходимые работы по дому, прибирал постель и комнату, готовил на плитке себе завтрак. Нередко Семен Гаврилович напевал при этом разучиваемые по нотам песенки. После завтрака — игра на баяне под руководством учителей или в одиночку.
По окончании уроков Семен Гаврилович час отдыхал, потом обедал.
После этого, до возвращения Нины Александровны с работы, он трудился на маленьком домашнем станке-высекалке. Эта работа гораздо лучше спорилась в артели, в цеховом коллективе, но поехать в коллектив без провожатого Семен Гаврилович не мог.
И все, что, казалось, так отлично наладилось, каждый раз вдребезги разбивалось об эту постылую беспомощность.
Семен Гаврилович понимал сам, и товарищи его часто об этом твердили, что он мог бы принести их общему делу гораздо большую пользу, если бы он не зависел от того, может ли Нина Александровна, кто-нибудь из товарищей или из ребят-детдомовцев взять его, как младенца за ручку, и привести на станцию Раздольную или еще куда-нибудь…
Работы в коллективе с каждым днем становилось все больше. Дело росло. Государство не жалело средств для того, чтобы инвалидам войны были созданы хорошие условия жизни и работы. Но ведь с деньгами нужно было распорядиться бережно, по-хозяйски: тратить каждую копейку самым лучшим, выгодным образом.
А разве это так просто и легко?!
Для того, чтобы только наметить, что следует закупить, как все организовать и наладить, нужны были деловые, энергичные и здоровые люди.
Семена Гавриловича с первых дней оценили и в правлении Общества, и в коллективе. И любо было ему сознавать это.
Все с доверием и охотой взялись дружно ему помогать.
Вот уже несколько дней он не замечал, как летит время.
И особенно чувствовал, до чего нужны ему глаза.
В спешном порядке строился комбинат-фабрика со многими цехами, с удобными приспособлениями для слепых-инвалидов, станками и машинами. Запланированы были склады, гараж, клуб, общежитие, баня, кухня и прочие хозяйственные постройки.
А пока шло строительство, на станции Раздольной были арендованы дачи под цеха и общежития.
Нужно было срочно оказать помощь слепым инвалидам-одиночкам.
Те, у которых, как у Семена Гавриловича, были дома и семьи, хоть и с трудом, но осваивались со своим увечьем и выбивались на трудовую дорогу.
Но много было таких, о которых совсем некому было позаботиться.
Однажды, едучи с товарищами в коллектив на Раздольную, Семен Гаврилович услышал в вагоне песню слепого «о воине, павшем под Ржевом».