Цветущий репейник (сборник), стр. 28

Боль крушила мышцы, лёгкие, но счастье победы затмевало всё. И Лёвка вскидывал руки над головой, и в этот момент он слышал и видел всё и не слышал и не видел ничего. Он исчезал, растворялся в гуле трибун и в своём бешеном сердцебиении…

Но теперь всё это не снилось Лёвке, а было наяву. И на столике с грамотами и кубками Лёвку ждал и его кубок, и золотая медаль. А на трибуне в первом ряду стоял Ван Ваныч, сняв свою знаменитую кепку, и вытирал ею лицо, вспотевшее и заплаканное.

Украденная книга

Раздвинув камыши, к воде протянулась смуглая тонкая рука с грязными пальцами и розовой болячкой на локте. Рука опустилась в воду и, пошарив, вытащила из-под воды рыбину — крепкого, толстого чебака. Тут же воровская рука бесшумно исчезла в камышах.

Через секунду рука вытянула ещё одну рыбину, потом ещё две. Так садок опустел и болтался в воде, как пучок водорослей. Из камышиных зарослей раздалось сдавленное хихиканье.

Метрах в двух от садка, опущенного в воду, клевал носом дядя Миня. Бородатый, в красной бейсболке, в высоких рыбацких сапогах, в потрёпанных джинсах и в футболке с надписью «Ловись, рыбка, большая и маленькая». Лицо у дяди Мини было свекольное от загара и от живительной жидкости из бутылки, горлышко которой поблёскивало на солнце, выглядывая из травы. Но, несмотря на повышенный градус в организме, когда оранжевый поплавок начинал заныривать под воду, дядя Миня разлеплял красные глаза, зевал, без суеты неуловимым движением кисти подсекал, и очередная рыба оказывалась в садке. И дядя Миня снова засыпал. Тем временем из камышей высовывалась рука и опустошала садок.

Солнце давило на землю и реку, на толстогубых рыб в воде, загоняя их в тень камышей и береговых ив. Но для дяди Миши рыбы словно делали исключение и сами насаживались на крючок.

Наконец дядя Миня окончательно проснулся, потянул садок из воды и раскрыл рот, как рыба. Хлопнул себя ладонями по бёдрам.

— Ах ты, горе горькое, — покачиваясь, дядя Миня попытался найти прореху в садке, но не отыскал. Глянул на небо, будто рыбы могли улететь. Это его движение вызывало очередной приступ хихиканья в камышах.

Дядя Миня забрал садок и удочку и, покряхтывая, заковылял вверх по тропинке к посёлку. В камышах мелькнул розовый трикотажный костюмчик — майка и юбочка на загорелом гибком девчоночьем теле.

Хозяин смуглой чумазой руки, Витёк, к сожалению, не видел розового костюмчика и беспечно отправился выше по берегу, где на костре дымил котелок с ухой. Лёнька стоял на одной ноге и, высунув язык от усердия, алюминиевой ложкой с погнутой ручкой помешивал в котелке.

Горячая уха обожгла язык и нёбо и разморила сытным жаром. Так что и Лёнька, и Витёк спустя полчаса уже спали голова к голове в тени корявой дуплистой ивы.

Вздремнув часика два, Витёк потянулся и решил, что к ухе пора добавить домашний мамин обед. Представив жареную курицу с хрустящей корочкой, Витька прибавил шаг. Лёньку он не будил. Тот наверняка напросится на обед, а матери это не нравится.

Уже показался синий забор дома, когда из кустов сирени выпрыгнула девчонка в розовом костюмчике и с криком: «Мама, он идёт!» — припустилась к дому.

Витёк остановился и почесал в лохматом затылке.

Светку он сегодня за косички не дёргал, пинка ей не давал. С чего бы эти зловредные выкрики? Витёк пожал плечами, снова подумал о жареной курице и даже почувствовал её запах, струившийся из приоткрытого кухонного окна.

Он вбежал по ступеням на крыльцо, сбросил кеды на террасе и шмыгнул на кухню. Тут мышеловка и захлопнулась. Мать шагнула из-за двери и встала в дверном проёме, зажав в кулаке кухонное полотенце.

— Ну, как ворованная рыбка? — с ласковой яростью спросила она. — Вкусно?

В следующее мгновение Витёк, увернувшись от удара полотенцем, обежал вокруг стола и выпрыгнул в открытое окно.

«Мама отходчива, — запыхавшись, Витёк поерзал на корточках за поленницей. — А Светка получит, пожалеет, что ябедой уродилась».

Мама крикнула в окно:

— Прячься, прячься! Отец скоро придёт, он тебе покажет! И не вздумай Свету обижать! Слышишь?

— Ага, — шепнул Витёк. — Я её в землю закопаю, только пусть коса наружу торчит, как у морковки.

Полчаса Витёк наблюдал за жизнью рыжих муравьёв, оккупировавших поленницу. А потом решился выйти.

У крыльца на лавочке сидел и дымил сигареткой отец.

Он уже умылся, вернувшись с работы, и был без рубашки, немного сонный, огромный, чёрный от загара. Он работал в порту грузчиком. За несколько дней с начала лета он совсем обугливался на солнце. Разрез глаз у отца был странный, почти прямоугольный, как у суперменов, нарисованных в комиксах, которые любил разглядывать Витька. От этого отец выглядел суровым, но справедливым.

Витёк решил, что мать ещё не успела пожаловаться и, пока она накрывает на стол, можно подластиться к отцу. Витька привычно взобрался к нему на колени. Отец усмехнулся и, не вынимая сигареты изо рта, сказал:

— По-моему, кто-то должен сегодня получить порцию кренделей с перцем.

Сын глянул на него ошарашенно, хотел было удрать, но отец придержал его за локоть.

— Сиди уж! Зачем дядю Миню ограбил? Он уже сколько времени ни одной рыбины до дома донести не может.

— Пап, а у тебя татуировка, — Витёк сделал отвлекающий манёвр, стал разглядывать отцовское плечо, на котором было синее изображение кошачьей мордочки. — Это ведь ты для мамы? Ты же её Кошечкой называл?

— Всё-то тебе надо знать, бездельник! — беззлобно заворчал отец и спихнул Витьку с колен.

Он не любил рассказывать о том, как влюбился в маму, как ухаживал и как сделал татуировку ради неё, а потом чуть не умер от заражения крови. Об этом с большим удовольствием рассказывала мама и каждый раз утирала глаза.

— Завтра к тёте Вале со мной поедешь, и не криви рожу. Это твоя родная тётка и моя сестра! — нахмурился отец.

— Может, я дома останусь?

— Я сказал, поедешь со мной. Мать от тебя уже стонет, пускай хоть денёк отдохнёт. А послезавтра с утра на рыбалку.

— Браконьерством заниматься я не буду, — Витёк отошёл на безопасное расстояние.

— Опять за старое?! Велосипед хочешь — поедешь. А не поедешь… схлопочешь. Это надо чем в школе занимаются! Детей против родителей восстанавливают.

Весной в Витькиной школе появился новый преподаватель по экологии, и первая же тема, которую он стал объяснять, была тема о браконьерстве и его последствиях для природы. Витёк знал, что папаши всех ребят в классе, без исключения, брали рыбу сетями и браконьерами считали только тех, кто глушил рыбу взрывчаткой.

Дерзкий Витёк, даром что не вышел ростом, выскочил из-за свой парты, последней в ряду у окна, и выпалил:

— Мы всегда рыбу сетями брали, и мой дед, и папка. Что тут такого? А вот если рыбу глушить — так совсем дикие делают. Мы что, не понимаем, кто на самом деле браконьер?! — Витька знал, что учитель не местный, городской, и в заключение своей пламенной речи предположил крамольную мысль: — Вы, небось, и рыбу никогда не удили!

В классе зашушукались, захихикали. Учитель поставил дерзкому Витьке сразу две двойки — за поведение и по предмету. Дома Витьку выпорол отец, угостил «кренделями с перцем», как он любил выражаться. Не за двойки, за болтливость.

Озлобившись и на учителя, и на отца, Витька с тупым упрямством в школе спорил с учителем, а дома донимал отца лекциями о вреде браконьерства. Срывал уроки по экологии, и дома ему попадало вдвойне — за плохие оценки и за пререкания с отцом.

Когда кренделя с перцем встали поперёк горла, Витька притих ненадолго. Но, злопамятный, он затаил обиду.

У тёти Вали была квартира в старинном дореволюционном доме с облупившейся лепниной на четырёхметровых потолках, с загадочными нишами неизвестного назначения, с закутками, оставшимися от столкновения дворянских залов с коммунальными квартирами, и с большой библиотекой. Тётя Валя, сводная сестра отца, была его старше, с высшим образованием, работала заместителем главного редактора крупного журнала. Сама она была женщиной крупной, громогласной, курила сигареты и всегда безапелляционно поучала отца. Подавленный её интеллектом, тот вжимал голову в могучие плечи и внимал, пытаясь хоть что-то запомнить.