Цветущий репейник (сборник), стр. 11

— Ты чего, Алёшин? С дуба рухнул? — Гошка Кудрин, ещё ничего не понимая, панибратски толкнул его локтем в бок.

— Благотворительная контора закрыта, — непонятно для Гошки и троих страждущих одноклассников ответил Борька и тут же с усмешкой пояснил: — Списывать больше не дам.

— Почему? — искренне возмутился и поразился Костька Подставкин.

— Не хочу, — весело откликнулся Борька.

— Жаба душит? Жалко? — сжал кулаки Стасик Горовой.

— Просто не хочу.

— Жадина. А в глаз не хочешь? — Стасик сжал кулаки, но к Борьке не полез.

Ведь мальчик был не субтильным отличником, не очкариком с шахматной доской под мышкой, а вполне крепким, широкоплечим парнем, с обычно нахмуренными бровями, с гривой волнистых пшеничных волос, с твёрдым взглядом сочно-коричневых глаз, темнеющих в тени нахмуренных бровей. И не только взгляд у него твёрдый, но и кулаки. Мальчишки поняли это давно. Стали было приставать, когда он три года назад перевёлся к ним в школу, но получили отпор. Спустя три года Борька возмужал. Да ещё и эта странная его сегодняшняя одежда, что-то вроде боевой раскраски, настораживала. Мальчишки, перешёптываясь, отошли.

Борька забрался на подоконник в коридоре и задумался, глядя на весенний школьный двор. Под руководством Лилии Сергеевны пятиклассники подметали плиты двора, а ребята из других классов граблями прочёсывали землю под деревьями.

Скоро между плит пробьются одуванчики и подорожник. Они будут оберегать двор всё лето. Ни ботинки, ни сапоги не потревожат их. Разве что коснётся цветков одинокая пара лёгких босоножек, красных, застёгнутых высоко на щиколотке, как у Нее. Жёлтые головки одуванчика закачаются от этого прикосновения, но скоро опять замрут в безмолвии двора.

Она ведь сегодня не повернула голову в сторону Борьки. Он несколько раз глянул на её затылок в ореоле пушистых золотистых волос. Они выбивались из хвостика и колыхались над головой, подсвеченные весенним светом солнца, лившегося из окна, у которого Она сидела.

Борька открыл шкаф. Постоял, вдыхая знакомый запах — лимонные корочки, беломорины и мешочек с лавандой. Постоял и закрыл.

Шахматы со вчерашнего дня замерли в стройных неподвижных рядах в ожидании своего шахматного бога, который переставит белую пешку, и начнётся битва. Один ход повлечёт за собой следующий, и так до победного конца.

Борьке нравилось быть богом, пусть хоть шахматным. Решать и за белых, и за чёрных, кому побеждать и жить, а кому погибать во славу короля и во имя бога. Передвигая фигуры, каждая из которых была на мягкой скользящей подкладке, Борька иногда в задумчивости отрывал взгляд от шахматной доски и глядел в окно.

Вечная железная река так и текла.

«Она так и будет катить свои машинные волны, — подумал Борька. — И даже когда меня вдруг не станет, в этой комнате кто-то другой будет стоять у шахматного столика, переставляя фигуры этой вечной игры. А может, и дома нашего тогда не будет, а шоссе так запрудят машины, что выйдет вселенский железный потоп. И все машины во всём мире встанут, и наступит тишина», — Борька провёл ладонью по лицу и вернулся мыслями и взглядом к шахматам.

Король как будто напрашивался на рокировку. Борька всегда чувствовал желания фигур, это было больше чем логика игры — интуиция шахматиста. Сейчас белому королю хотелось спрятаться. Уединиться в углу доски за коренастыми пешками. Борька сделал рокировку. И когда проносил короля мимо ладьи, вдруг подумал:

«Я ведь тоже сделал рокировку. Только я не спрятался в углу поля, а как бы переселился в другое тело, принял другой образ и оказался в центре доски. Все думают, что моя одежда сделала меня иным, и воспринимают меня соответственно, вернее, не воспринимают всерьёз. А я из-под забрала новой одежды наблюдаю за всем прежним взглядом короля и оцениваю всё своим прежним разумом.

Они не поняли, да и Она никак ко мне не переменилась. А если снова стать самим собой, одеться как прежде, словно ничего не происходило? Только списывать всё равно никому не дам».

— Боря, ты дома? — мать постучалась к нему в комнату и вошла, не дожидаясь ответа.

Она была в бежевом брючном костюме и даже при галстуке рубинового цвета, с коротко стриженными волосами, окрашенными в разные цвета: были и совсем белые пряди, и медные, и словно мраморные. Мама работала в туристической фирме. Каждое утро она брала под мышку коричневый лакированный портфельчик и до позднего вечера пропадала на работе. Она была деловая от носков замшевых туфелек до разноцветных прядей на макушке.

— Мне звонила Лилия Сергеевна. Сказала, что ты поразил её до глубины души своим сегодняшним демаршем.

— Глубина души у неё, наверное, очень большая, — усмехнулся Борька. — Во всяком случае, по выражению её лица я особого удивления не заметил.

— И тем не менее. Что это ты так экстравагантно оделся? Испортил мой плащ. Проще было попросить, и я бы купила тебе одежду, какую бы ты захотел. Я считала, что в школу и вообще в присутственные места надо ходить в строгой классической одежде. Но если у тебя другая точка зрения… Я ведь никогда не навязывала тебе своё мнение.

— Мам, считай, что это был психологический опыт, тест. Завтра я оденусь как обычно, и все вернётся в привычное русло.

— А ты? — мать подошла, заглянула в глаза. — А ты как будто не в своей тарелке.

— Нет. Я остаюсь самим собой даже в необычной одежде.

— Всё шутишь. Но всё-таки, с тобой что-то не так?

— Ты спрашиваешь или констатируешь? — прищурился Борька.

— Борь, это всё игра слов!

Мать замолчала, прошлась по комнате. Тронула шапку белого короля с крестом.

— Борька, ты у нас самостоятельный и, как мне кажется, самодостаточный. Только смотри не заиграйся. Многие считают, что шахматы — это модель жизни, её отражение. Я не знаю, сколько существует вариантов шахматных партий. Допустим, миллион. Но в жизни, я знаю, всегда будет миллион первый вариант, которого ты не сможешь предусмотреть.

Мать положила короля на шахматную доску и ушла.

Борька рано вышел из дома. Сел на заборчик у дороги и смотрел, как русло шоссейной реки, освещённое будто пыльным рассеянным утренним светом, по цветной капле наполняется железным потоком. И когда поток уже бурлил вовсю, Борька побрёл в школу, одетый в отглаженные брюки и рубашку.

Она подошла к нему до урока в коридоре и впервые заговорила с ним.

— Ты вчера забавный маскарад устроил. Не ожидала от тебя.

Борька улыбнулся, воспринимая это как комплимент. Вот Она, рядом. И говорит с ним. Значит, удалось и всё было так просто?

— Я хотела тебя попросить, — она замялась. — Ты дашь мне алгебру списать?

Борька помолчал, вглядываясь в её такое изученное им лицо.

— Я не даю списывать, — и добавил через мгновение: — Никому.

…Острые сухие лимонные корочки кололи ладонь, которой Борька опирался о дно шкафа. От табачного запаха и аромата духов щекотало в носу.

В тишине шкафа Борька был спокоен, почти равнодушен. Белые и чёрные — они все были в его голове, в его воображении и двигались в соответствии с его желанием и логикой, твёрдой и неумолимой.

Вот только серый цвет не был в его власти и Она тоже. Борька на мгновение задумался не о шахматах, но очень быстро в его мозгу снова привычно, успокаивающе стали роиться беспроигрышные варианты шахматных партий.

Отзвук в пустоте

Небо упало на землю и полоскало своё отражение в разливе. Чёрные голые деревья топорщили из воды корявые ветви. Измученные долгой зимой, а теперь и половодьем деревья замерли в безветрии, застыли в этих свои корявых позах.

Резиновая лодка скользила по воде бесшумно, но Петьке Самычеву, который сидел в ней, упёршись озябшими руками в бархатисто-тёплые резиновые борта, казалось, что лодка недвижима. Она никогда никуда не доплывёт, загипнотизированная темнотой и парализованная Петькиным страхом. Так и проторчит посреди разлива до рассвета, хотя и в том, что рассвет когда-нибудь придёт в сгустке ночи, мальчик уже сомневался. А если всё-таки солнце выскочит, то оно высветит и лодку, и всех, кто в ней, и их тёмные намерения. Тогда Петька пропадёт. Уж лучше увязнуть, сгинуть в темноте, чем дождаться такого разоблачительного рассвета.