Товарищ Богдан (сборник), стр. 27
Наконец явился Матюха.
— Задержали! Опять «экстра», чтоб она провалилась!
Вместе с Матюхой в трактир вошли еще трое рабочих. Двое — совсем молодых, третий — постарше.
— Федор, — сказал тот, что постарше, и пожал Бабушкину руку.
— Федор, — повторил молодой и тоже протянул руку.
— Федор! — произнес и третий, курносый и весь в веснушках. И засмеялся.
— Шуточки? — Бабушкин повернулся к Матюхе. — Или нарочно подстроил?
— Какие там шуточки?! — Матюха пожал плечами. — Так уж получилось. Три Федора. Как на заказ. И все трое приглашены к Бушу.
— Ну, вот что, — Бабушкин окинул быстрым взглядом шумный, заполненный людьми трактир. — Тут не поговоришь.
Они вышли на улицу. Неподалеку зеленел сквер с чахлыми кустами. Моросил мелкий, как пыль, дождичек, и на скамейках — ни души.
— Прелестное местечко! Словно специально для нас! — Бабушкин сел.
Рядом устроились Матюха и все три Федора.
— У меня к вам дело, — сказал Бабушкин. — Очень важное, очень серьезное дело.
Огромный дом Буша сиял огнями. Обычно этот дом сверкал так лишь во время балов. Но тогда к нему подкатывали легкие коляски с гостями, а сейчас к широкому подъезду один за другим тянулись рабочие.
Шли принаряженные, в новых, тщательно отглаженных рубашках и до блеска начищенных сапогах. Волосы у многих были аккуратно причесаны и смазаны: у кого — маслом, а у кого — и бриллиантином или помадой.
У входа каждого встречал величественный, похожий на дьякона швейцар и с поклоном «просил пожаловать».
В гостиных сновали лакеи. На столах стояли огромные посудины с пивом, маленькие плетеные корзиночки с раками, блюда с закусками.
Рабочие поначалу чувствовали себя неловко, говорили шепотом и не знали, куда приткнуться.
Но вскоре все освоились. Голоса зазвучали громче, стучали пивные кружки, где-то уже слышался смех.
Появился и сам губернатор. Грузный и улыбающийся. А когда некоторые рабочие вскочили из-за стола, здороваясь с ним, князь громко, простецки-добродушно прогудел:
— Сидите, сидите! Я рад видеть вас здесь, друзья мои!
И всем стало легко и просто.
Вскоре всех пригласили в залу.
Там уже стояли рядами кресла. А на маленькой домашней сцене, где во время балов располагался обычно духовой оркестр, стоял теперь столик.
— Господа! — сказала Журавская. Она была в строгом темном платье и почти без украшений. Лишь браслет на руке. На сморщенном личике ее сейчас пылали огромные глаза, и от этого Журавская казалась даже красивой. — Господа! Сегодня один из счастливейших дней в моей жизни. Сегодня мы создаем «Рабочий союз»! Во имя культуры и прогресса!
Она еще долго, восторженно говорила о будущем «Союзе», о князе и его мудром начинании, о местных благотворителях, которые пожертвовали крупные суммы «Союзу», о новых школах и библиотеках.
— А теперь, господа, — закончила она, — нам надлежит принять устав нашего «Союза».
На сцену поднялся молодой человек в пенсне и с бородкой — чиновник из городской управы.
Он поправил пенсне и звучным голосом стал читать устав.
Зал слушал.
В уставе говорилось, что «Союз» создается для просвещения рабочих, что средства его складываются из благотворительных пожертвований, что во главе «Союза» стоит правление, которое избирается ежегодно.
Устав был длинный — 38 пунктов.
Молодой человек неторопливо дочитал его до конца, снял пенсне и ушел со сцены.
— Я полагаю, — сказала Журавская, — что устав составлен очень продуманно. Мне кажется, он удовлетворил всех собравшихся. Предлагаю считать устав принятым.
Раздались аплодисменты.
— Дозвольте спросить? — вдруг раздался голос откуда-то из конца зала.
— Пожалуйста, дружок, — любезно улыбнулась Журавская. — Выйдите сюда, чтобы все слышали.
— Да я и отсель. Услышат.
Это был Федор. Один из тех трех Федоров. Пожилой.
— Я вот про чего… — Он встал и ладонью пригладил волосы. — Вот, к примеру, у нас, на Брянском, штрафы почем зря дерут. За дело и без дела. Вот я и маракую: ежели зазря штраф, то «Союз», значит, должон вступиться. За мастерового, значит. Чтоб повадки такой не было — обижать трудового человека. Вот такой параграф беспременно надо в устав.
— Точно! — азартно выкрикнул кто-то. — А иначе — рази ж «Союз» рабочий? Ежели за своего же брата, рабочего, не заступится?
— Тихо, тихо! — постучала ладонью по столику Журавская. — Говорите по очереди.
Она растерянно смотрела на Федора. Что это с ним? Всегда такой скромный, послушный. И рта не раскроет. А тут…
С удивлением глядели на Федора и его товарищи по цеху. Ишь как заговорил молчун!
— Штрафы к «Союзу» не имеют отношения, — стараясь не нервничать, пояснила Журавская. — Наш «Союз» — во имя культуры..
— Дозвольте сказать! — перебил ее кто-то, сидящий возле двери.
— Пожалуйста!
Это был «Федор Второй». Молодой. Тот, который весь в веснушках.
— А я вот насчет «экстры». Как же это получается? По закону — никто не имеет правов принудить меня «экстру» стоять. А на деле? Силком насилуют! А попробуй четырнадцать часов — у тисков, а потом еще шесть часов «экстры»!..
— Верно!
— В самую точку!
— Тут и бык не выдюжит! — раздались выкрики.
— Вот я и предлагаю, значит, — продолжал Федор. — Вписать в устав, что «Союз», значит, целиком и полностью против «экстры». И хозяевам наказать, чтоб к «экстре» не неволили…
— Это не имеет отношения к «Союзу», — уже не в силах скрыть раздражения, перебила Журавская. — Я ведь уже объяснила: наш «Союз» — во имя культуры.
— А я тоже для этой самой… для культуры, — сказал Федор. — Потому как ежели четырнадцать часов — у тисков, а потом еще «экстра» — какая ж, к шутам, культура? Где добыть время книжку почитать или, скажем, уроки в школу сделать? Вот и выходит: «экстра» — она самый что ни на есть первый супротивник культуры.
Князь Святополк-Мирский сидел в первом ряду. Слушал он эти речи вроде бы спокойно. Воспитан был князь. И выдержка большая. А сам тревожно думал.
«А ведь мы сюда отобрали только самых надежных. Не смутьянов, не крикунов. И уж если надежные такое говорят…»
А потом встал «Федор Третий» и заявил, что, по «его скромному разумению», в устав необходимо внести еще один пунктик: почему это рабочий обязан покупать все только в заводской лавке? А там торгуют гнильем. Надо, чтоб «Союз» боролся с этим…
И еще: пусть кого-либо из мастеровых «Союз» отрядит в городскую управу.
— Чтоб, значит, оборонял там наш рабочий интерес. Ну, и супротив всяких взяточников, казнокрадов.
Тут уж князь не выдержал.
На листке из блокнота он торопливо написал Журавской:
«Пора кончать этот митинг. Объявите, что ввиду позднего времени обсуждение устава откладывается».
Когда все три Федора наперебой рассказывали Бабушкину о собрании в доме Буша, Иван Васильевич слушал и посмеивался.
А самому вспоминалось, как позавчера сидели они в скверике под мелким, как пыль, дождем. Долго — часа два, не меньше! — пришлось ему убеждать, уламывать эту троицу. Особенно вот этого веснушчатого, «Федора Второго». Все спорил он, упрямился. Раз даже вскочил, чуть не убежал. Да, горяч! Нелегко было переубедить его, доказать. Но зато, говорят, у Буша он яростнее всех выступал.
— Скандал! Прямо, значит, форменный скандал! — усмехнулся «Федор Второй». — Тем и кончилось собраньице.
— Вот и ладно! — сказал Бабушкин. — Неповадно будет князьям затевать «Рабочие союзы»! Ишь, благодетели!
Подпольная типография
По спящему ночному переулку окраины Екатеринослава неторопливо шагал мужчина. Он пришел в тупичок и зажег спичку, чтобы разглядеть покоробленную железную вывеску. Потом спустился по нескольким шатким ступенькам и толкнул дверь.