Улица Сапожников, стр. 38
— «Нету, говорит», — продолжал шопотом Андрюшка, — «как хотишь, — хотишь — бей, хотишь — режь, а денег, говорит, нету…»
— Погоди, Андрюшка.
Усатый повалился, а Степа склонился над ним и напевно, как поп, затянул:
— Упокой, господи, душу раба твоего…
Ирмэ вспомнил, как тогда ночью, у реки, Степа мигал ему прозрачным, светлым глазом, подло так, воровато. А потом угнал Герша куда-то к черту в Сибирь. И — героем ходил: ай да мы.
— Скоро итти, — сказал Иоганн. — Пора.
Потом, — он не забыл, нет, — как Степа ловил его у моста. Он, Ирмэ, залез тогда под фургон, а Степа, — пьяный, на груди — Георгий, через плечо — гармонь, — бил сапогом по колесу фургона и кричал: «Вылазь, говорю!»
Положив палец на курок, Ирмэ целился Степе в голову. Эх, кабы можно.
— Ошалел, рыжий! — крикнул Хаче. — Брось!
И рванул Ирмэ за плечо. Рванул сердито, что силы. Ирмэ качнулся, присел. И вдруг — бах — винтовка выстрелила гулко, будто в пустую бочку ударили.
Ирмэ испугался, похолодел. Что наделал-то, рыжий? Испугался, вскочил и — ходу. Он не видел, куда бежит, но впереди бежал Хаче, и Ирмэ помнил: не отставать. «Нельзя отстать! — думал он. — Только бы не отстать!»
Он бежал, бежал — и вдруг споткнулся. Споткнулся и упал. Упал и завопил от страха: он хотел подняться, а не смог, — на него навалился кто-то. Кто-то дышал ему в затылок, сухие цепкие пальцы сдавили горло, и голос, незнакомый, сиплый, — неужели Иоганн? — прошипел в самое ухо: «Убью, чорт!»
Глава четвертая
На привале
Ирмэ лежал на траве хмурый, злой и цыкал зубом.
«Так, рыжий. Показал ты себя. Разведчик. Такого, брат, разведчика к стенке надо. Иоганн верно говорит: расстрелять такого мало. Весь отряд ведь, шкура, подвел. Подошли к лесу, а бандитов-то и след простыл. Дураки они? Герш молчит. Хоть бы кричал. Хоть бы раз в зубы дал. А то — молчит. Да-а».
Утро было солнечное, тихое. Осеннее утро. Хорошо в такое утро пройтись нолем, посвистывая, поглядывая туда-сюда. Вот по жнивью идет баба, она в тулупе, в платке, — ей холодно, она корову свою ищет. «Андрон! — кричит она кому-то, — ты не видал мою корову?» Андрон сидит на телеге, он едет на базар, в Ряды. «Не, — отвечает Андрон, — не видал». И эхо в лесу подхватывает и повторяет: «идаал». Хорошо.
Но Ирмэ не до того. Он лежит злой и хмурый. Зубом цыкает.
«Хаче прав, — думает он, — такому не место в отряде. Гнать таких в шею. Увидал Степку — и загорелось: ать-два — пли. Подумаешь — Степа. Сгребли бы всю банду — и Степу твоего туда же. А то — нет, не терпится, — пли! Стрелок!»
Ирмэ встал и понуро побрел по опушке. Отряд, после трудного ночного перехода, спал. Только часовые не спали. Над ними с шумом кружили сороки, пьяные от солнца, но часовые не замечали сорок, — они стояли, как дубы. Этих не собьешь. Эти знают свое дело.
В сторонке на поваленной сосне сидели трое — Хаче, Алтер и Игнат. Сидели молча. Ирмэ подошел, постоял, потоптался. Робко присел. Достал табак. Закурил. Он долго мял в руках кисет и бумагу, ждал — авось, кто не выдержит, курить попросит. Но никто ничего не сказал.
«Что ж, — подумал Ирмэ, пряча кисет в карман, — поделим, брат. Ты что после вчерашнего ждал-то? Целоваться к тебе полезут?»
Он покосился на приятелей. Сидят — и хоть бы глазом в его сторону. Будто его и нету.
«Зря это они все-таки, — подумал Ирмэ. — Так-то не делают. Не по-товарищески так-то. Ну, покричали бы, поругали бы. А то отпихнулись — и ладно. Не дело».
Фома Круглов, в длинном до пят непромокаемом пальто, ходил по опушке. Проверял караул. Двумя пальцами левой руки он теребил седоватую свою бородку, щурился, морщил лоб. Лицо у него было темное, усталое. Он, должно быть, не спал эту ночь, а то и прошлую ночь. Увидав Ирмэ, он остановился.
— Ну, парень, — сказал он, — наделал ты делов. На пятерых хватит.
Ирмэ не ответил.
— Сам, небось, жалеешь? — сказал Круглов. А жалеть-то нечего, поздно. Раньше думать надо. Ну-ка, подвинь-сь.
Круглов сел.
— Это у кого табак?
Ирмэ достал кисет. Круглов свернул козью ножку.
За ним к табаку потянулись Хаче и Игнат. У Ирмэ полегчало на сердце — пронесло.
— Хотел тебя товарищ Герш из отряда погнать, — сказал Круглов, повернувшись к Ирмэ, — и под суд. А Иван тот прямо: «Стрелять! Стрелять!» — Круглов засмеялся. — Хороший он парень, австрияк ваш. Ну, я заступился, — оставили тебя, поглядим, как дальше-то. Только ты уж меня не подведи, слышь? Ежели что — своей, этой вот рукой уложу, как бог свят. Заруби себе, парень, на носу: чтоб больше этого не было. Слышишь?
— Слышу, — тихо сказал Ирмэ.
— То-то. — Круглов чиркнул спичкой, закурил. — Ты это в кого? Знакомый, что ли? — спросил он, закуривая.
— Рядский один, — сказал Ирмэ. — Шпик.
— А он и ушел, — сказал Круглов. — Вот она, партизанщина-то! Отрядом мы бы всю шайку сграбастали — и этого твоего тоже, а то — шиш! Партизанщина, брат, в нашем деле не годится. Это, знаешь ли, эсерам под стать.
— Нечаянно я, — сказал Ирмэ.
— Ну, уж это что нечаянно! — Круглов махнул рукой. — Нечаянно иной раз такое выкинешь, что расстрелять мало. Тут уж, парень, такое дело. Раз ты в революцию пошел — подчиняйсь. Не своевольничать. Расстреляем. А чаянно или нечаянно — дело десятое.
— Верно, — поддакнул Игнат.
Круглов повернулся, посмотрел на Игната, — ну и мужик, такого в карман спрятать можно, — и улыбнулся.
— Что верно, Игнат? — Круглов был в отряде недавно, а почти всех знал уже но имени-фамилии, и кто, и откуда. — Что верно? — сказал он.
— Верно это ты.
— Д-дисциплина, — сказал Алтер.
— Во. Правильно, — сказал Круглов. — Дисциплина. Иначе — труба. И не то что теперь, в военное-то время, потом, после — тоже. Россия, брат, у нас страна большая, да рыхлая. А надо, чтоб было железо. Тут тоже без дисциплины не обойдешься. Как ни крути. Да. Надо, брат, к этому привыкать. Тут уж поздно носом-то шмыгать. — Круглов сердито посмотрел на Ирмэ, который в эту минуту, действительно, шмыгнул носом. — Так-то.
На опушку выскочил растрепанный парень с красным, будто ошпаренным лицом. Он оглядывался во все стороны — кого-то искал.
— Фома Иваныч! — кричал он на весь лес.
— Ну, — сказал Круглов, — чего там?
Парень увидал Круглова и обрадовался.
— А я тебя ищу-ищу, — сказал он, подбегая. — Иди, начальник зовет.
— А что там? — Круглов не спеша поднялся. — Пожар?
— Не, — сказал парень. — Восстание.
— Где восстание? — быстро сказал Круглов. — Чего мелешь?
— В Полянске. В губернии.
Круглов почти бегом направился в Малое Кобылье, где стоял штаб отряда. Парень шагнул было за ним, но Хаче его остановил.
— Погоди, Ваня, — сказал он, — что там в Полянске, а?
— Чорт те что, — сказал парень. — Офицеры, будто. Студенты. Неизвестно точно.
— А в штабе что?
— Что в штабе? Получили приказ выступать — и все. Восстание.
— А давно?
Парень уже не слышал. Высоко подкидывая ноги, он бежал в штаб, в Кобылье.
Глава пятая
Поход
Бойцы ворчали. Только вздремнули, только первый сон привиделся и — на те: стройсь. На поверку. У, гады! Не могли там со своим восстанием погодить час-другой. Приспичило спозаранок. Ладно. Поговорим. Поговорим, братишки, потолкуем.
На поверке троих не досчитались. Стрекнули трое: два брата Артемовы, Климентий и Никифор, и третий, рядский, Галгин Ишмэ, скорняк. На словах-то — первые бойцы, а как до настоящего дела дошло, глядишь — труха, тьфу — и растереть.
Когда Герш узнал, что не досчитались троих, он удивился.
— Сколько говоришь? Трое? — громко спросил он. И тихо Круглову: — Ну, Фома, живем, я думал — тридцати не досчитаться.
— Умнеет мужик, — коротко ответил Круглов.
Бойцы, вначале ленивые, сонные, постепенно разошлись. Уж очень день выдался хороший. Ясный и теплый. Было похоже на весну. Отряд шел по дороге. А по обе стороны дороги золотились жнивьем поля, зеленели озими, на лугах паслись стреноженные копи.