Знак Кота, стр. 44

— То, что ты ищешь, там, — мотнул головой Мурри и закашлялся, словно зловоние разъедало его легкие. Я посмотрел вниз, во впадину.

Внутренние стенки чаши казались еще более отвесными, чем внешние. Спускаться в этот смрад… я слышал рассказы о пастухах и охотниках, которые гибли от запаха гниющих водорослей. Если я попытаюсь спуститься вниз и у меня закружится голова…

Мурри по-прежнему смотрел вниз. Половину чаши затопляла тьма, стена отбрасывала на нее свою тень. Другую слабо освещало мерцание скал под звездным небом. Там была еще одна статуя.

Огромный сидящий кот словно бы выступал из стены. Между его передними лапами чернел проход, видимо ведущий внутрь.

Мурри повернул голову ко мне, и его глаза светильниками горели в темноте.

— Я не пойду туда. Места хватит только гладкокожему.

Я посмотрел вниз в чашеобразную долину. От смрада гниющих водорослей тошнило. Осмелюсь ли я спуститься?

Мой мешок лежал у меня под ногами, и я нагнулся открыть его, чтобы порыться в содержимом. В сосуде лежали влажные водоросли, целебный аромат которых пробивался даже сквозь непреодолимый смрад. Ножом я отхватил полоску ткани от плаща и завернул в нее водоросли, прикрыв этой маской нос и рот. Конечно, дышать стало труднее, но она хотя бы избавила меня от запаха испарений этого места.

Надежно закрепив посох на спине и обвязав веревкой выступ скалы, я стал спускаться через край, оставив Мурри в одиночестве.

Лезть вниз было не так трудно, как подниматься по внешнему краю. Я спустился на скрытое тенью дно чаши, но охраняемый каменным котом вход был мне прекрасно виден. Идти туда следовало с осторожностью. Ядовитые водоросли под моими ботинками могли брызнуть соком на кожу, и тогда на ней появятся волдыри. Но воняло тут не только водорослями, повсюду валялись останки крыс. Ни на одной не было ни следа клыков, так что вряд ли их прикончили сородичи, в обычае которых было пожирать слабейших из стаи.

Приближаясь к темному проему, еще более затененному похожими на колонны лапами кота-стража, я встречал все больше и больше мертвых тварей — казалось, они пытались проникнуть в этот проход, но были чем-то скошены.

Среди них было, по меньшей мере, три более крупные крысы, и одна лежала почти у самых ног кота.

Я обогнул труп и с посохом в руках, готовый к тому, что впереди во мраке затаились более удачливые твари из той же стаи, вошел во врата тьмы.

Я оказался в кромешной тьме, такой густой, что мне пришлось нащупывать посохом дорогу впереди себя, чтобы не провалиться в какую-нибудь трещину. Мрак, казалось, душил меня, так что я стащил маску, в которой прятал лицо от смрада. К счастью, запах здесь был слабее и по мере моего продвижения вперед становился все незаметней.

По пути я прислушивался к малейшим шорохам, могущим свидетельствовать о присутствии крыс, все же забравшихся сюда. Но я слышал только собственное дыхание, приглушенный стук моих ботинок и посвист моего же посоха.

Я понятия не имел, как далеко вглубь скального сердца острова увел меня этот проход, хотя и пытался считать шаги. На мой нынешний взгляд, он казался бесконечным.

Затем, так же внезапно, как сомкнулась вокруг меня густая удушливая тьма, надо мной и вокруг меня вспыхнул свет.

Я стоял в круглой комнате, но ее скальные стены были совершенно не похожи на все, что я видел прежде. Они были пронизаны сверкающими прожилками золота, серебра, меди. И все эти прожилки двигались, сплетаясь и изгибаясь, — то медленно, то ускоряясь, все время испуская свет, яркий, как от десятков ламп.

В самом центре комнаты был установлен пьедестал, широкий, как рабочий стол Равинги, и на нем покоился огромный шар, прозрачный, как стекло.

Внутри него плавали, перетекали друг в друга или быстро менялись пятна ярких цветов. Легкие, как воздух, они всегда находились в движении, на мгновение создавая какие-то узоры и тут же распадаясь на отдельные полосы и завитки. Однажды увиденные, они удерживали на себе взгляд и с ним — полное внимание. Пока за ними не возникло какое-то движение.

Бросив свою тень на шар и пляшущие пятнышки, поднялся леопард — не голубой, как символ императорской власти, а черный, как тьма в том проходе, что привел меня сюда. И этот леопард был больше всех своих сородичей, каких я только видел, больше даже, чем песчаный кот.

Он поднял гигантскую лапу с предостерегающе выпущенными когтями, положив ее на шар. Уши его прижались к голове, в оскале обнажились клыки, сверкавшие словно покрытые алмазной пылью.

— Вор!

Я понял его гортанное ворчание так же, как понимал песчаных котов.

— Не так. — Я, как всегда, с трудом выговаривал непривычные для человеческих языка и глотки звуки.

Я положил посох на каменный пол и, как поступил бы, разговаривая с чужаком собственного вида, вытянул безоружные руки ладонями вверх в знак мира. Рукав мой задрался, открывая шрам кровного побратимства с песчаным котом.

Леопард смерил меня взглядом с ног до головы и обратно.

— Гладкокожий… что ты… что ты делаешь?

— Я ищу власти — чтобы возглавить мой народ.

— Ты не родич по крови — но ты говоришь… — Он поднял уши, но не снял гигантской лапы с шара.

Я запустил руку за ворот и достал наружу то, что носил на груди втайне от тех, кто привез меня сюда, — подвеску с маской кота. Она вспыхнула так же ярко, как цветные прожилки на стенах.

Огромные глаза леопарда сосредоточились на ней.

— Я плясал с мохнатыми, — медленно проговорил я. — Я ношу это и это. — Я повернул запястье так, чтобы шрам был заметен. — И я не поднимаю оружия против родичей.

Мне было трудно выговаривать это, и насколько понял меня огромный страж — я не знал.

Он по-прежнему смотрел на меня, но теперь, мне казалось, не как на возможную добычу. Затем он отступил, убрав лапу с шара. Мне не дали никаких указаний, что мне следует делать в этом потаенном месте, чтобы доказать свою «пригодность», но у Высшего Духа есть свои способы руководить.

Я перешагнул через свой посох и подошел к пьедесталу. Протянув руки, хотя и не по собственной воле, я положил их ладонями вниз на противоположные стороны шара.

Цветные пятнышки внутри отчаянно заметались. Они собрались к моим ладоням и повторили изнутри их очертания, словно тени. Холодная поверхность шара начала теплеть. Чем больше собиралось вместе цветных пятнышек, тем горячее она становилась.

Сначала мне показалось, что я положил ладони на раскаленный полуденным солнцем камень, за тем — что мои кожа и кости были охвачены огнем. Сама кожа стала прозрачной, я мог видеть сквозь нее кости.

Я пылал и не мог ослабить собственную хватку на шаре. Я не осознавал окружающего, не видел ничего, кроме своих прозрачных рук и изменяющихся цветов в шаре.

Это напоминало мои мучения после того, как Марайя нанесла мне рану, чтобы сделать меня своим сородичем. Какими окажутся последствия этого?

Мне казалось, мне не хватит силы выдержать эту боль, вгрызающуюся в мое тело, но как-то все же выстоял.

Я не сразу понял, что боль стихает, отступая. И что я не могу больше видеть кости сквозь кожу. Пятнышки внутри шара расползлись от моих рук, снова возвращаясь к своему танцу, строясь в линии и собираясь в пятна, которые выглядели почти как строки древнейших записей. Казалось, стоит чуть напрячься — и я смогу их прочесть.

Однако боль высосала из меня последние силы. Я упал на колени, руки соскользнули по бокам шара и безвольно повисли. Я дышал тяжело, как после долгого бега или утомительного подъема на высокую скалу.

Игра огней в шаре по-прежнему притягивала мой взгляд, хотя сейчас они мерцали, словно тоже были обессилены. Что значило это испытание, я не знал, так же как и не мог быть уверен, насколько хорошо с ним справился.

С усилием я оторвал взгляд от шара, чтобы найти его стража — но леопарда здесь уже не было. Я стал озираться по сторонам в поисках зверя. Его не было нигде в комнате. Он вполне мог быть видением — но я был уверен, что это не так.