Грань будущего, стр. 22

Я удобнее перехватил боевой топор. Послав к черту осторожность, бросился в атаку.

В наушниках что-то затрещало. Кто-то говорил со мной. Женщина. Наша спасительница, Стальная Сука, Возрожденная Валькирия, Буйная Смертерита. Рита Вратаски.

– И какая это у тебя по счету петля?

Глава 3

Стальная сука

Яркий солнечный свет очерчивал четкие границы теней на земле. Воздух был таким чистым, что выстрел угодил бы в цель за несколько километров. Над полем на влажном южном ветру, принесенном с просторов Тихого океана, трепетал и хлопал флаг семнадцатой роты.

Морской воздух обладал особым запахом, который пробирался в нос и, щекоча язык, вливался в горло. Рита нахмурилась. Вонь мимиков к нему не примешивалась. Запах, скорее, напоминал рыбный душок, которым отдавал известный соус «ныок мам».

Если забыть о напряжении, созданном войной, и постоянной угрозе смерти, на Дальнем Востоке было не так уж плохо. На побережье, которое так тяжело отстаивать, можно было наблюдать красивые закаты. Воздух и вода здесь остались чистыми. Если даже Рита, обладавшая дай бог одной десятой утонченности и умения чувствовать прекрасное, которыми наделен средний индивидуум, считала, что здесь красиво, то настоящий турист решил бы, что нашел рай на земле. У местной природы был лишь один недостаток – чрезмерная влажность.

Погода той ночью была бы идеальной для удара с воздуха. После захода солнца бомбардировщики с современными средствами поражения, оснащенными системой GPS, поднимутся в небо и превратят остров в безжизненный пейзаж, усеянный кратерами, как поверхность луны, а завтра начнется наземная атака. Прекрасный атолл, а также флора и фауна, для которых он был домом, разделят судьбу врагов, если все пройдет по плану.

– Прекрасный день, верно, майор Вратаски?

На мускулистой шее заговорившего с ней человека висел видавший виды пленочный фотоаппарат. По сравнению с шеей обычного оператора Доспеха эта казалась толстенным стволом красного дерева рядом со стройным буком. Рита спокойно проигнорировала его слова.

– Отличный свет. В такие дни даже кое-как склепанные самолеты покажутся произведениями да Винчи.

Рита фыркнула:

– Ты что, теперь для выставок снимки делаешь?

– Нужно проявлять больше уважения к единственному фотожурналисту, внедренному в японскую экспедицию. И я горжусь той ролью, которая мне отведена, – доносить правду об этой войне до широкой публики. И разумеется, правда на девяносто процентов зависит от освещения.

– Отлично сказано. Пиарщики от тебя небось в восторге. И сколько у тебя языков?

– Только один – тот, которым Господь счел нужным наделить американцев. Хотя, как я слышал, у русских и критян их два.

– А я слышала, что есть японский бог, который вырывает языки у лжецов. Так что побереги свой, как бы чего ни вышло.

– Не дождешься.

Рита и фотограф стояли на самом углу плаца, беспощадно продуваемого сильным ветром, долетавшим с океана. В центре огромного поля сто сорок шесть человек из семнадцатой роты триста первой дивизии японской бронепехоты застыли ровными рядами, почти прижавшись к земле. Это упражнение называлось изометрическими отжиманиями. Рита раньше такого не видела.

Остальные члены ее отряда расположились неподалеку, тыча вперед толстыми, накачанными руками. Они занимались тем, что солдатам удается лучше всего, а именно – насмехались над теми, кому повезло меньше, чем им. «Может, так их учат кланяться?» «Эй, самураи! Попробуйте-ка через часок взяться за меч!»

Ни один из сослуживцев Риты не отваживался подойти к ней за тридцать часов до начала атаки. Это было неписаным правилом. Единственными, кто осмеливались приближаться, были инженер – девушка индейского происхождения с почти нулевым зрением и фотограф Ральф Мёрдок.

– Они вообще не двигаются? – с сомнением спросила Рита.

– Нет, просто удерживают это положение.

– Не знаю, можно ли это назвать тренировкой самураев. По-моему, больше на йогу смахивает.

– Странно вдруг увидеть сходство между индийским мистическим учением и японскими традициями?

– Девяносто восемь!

– Девяносто девять!

Уставившись прямо перед собой в землю, словно они были фермерами, наблюдающими за тем, как растет рис, солдаты повторяли каждое число следом за сержантом-инструктором. Крики ста сорока шести человек эхом отдавались под сводами черепа. Знакомая мигрень стиснула голову стальным обручем. Плохо дело.

– Снова голова болит?

– Не твое дело.

– Не понимаю, почему у целого полка врачей не находится нормального лекарства от головной боли.

– Я тоже. Может, сам попробуешь это выяснить? – бросила она.

– Этих парней держат на коротком поводке. Я даже на интервью их раскрутить не могу.

Мёрдок взялся за фотоаппарат. Что он собирался делать потом со снимками этого спектакля, разворачивавшегося в полной неподвижности? Продать их таблоиду, который ничего лучшего напечатать не может?

– По-моему, фотографировать их – проявление дурного тона. Это мерзко.

Рита не знала ни одного человека на поле. Но ей было не обязательно их знать, чтобы считать, что они лучше Мёрдока.

– Снимки не бывают хорошего или дурного тона. Если ты нажмешь на ссылку, а там фотография трупа, тогда можно смело подавать в суд. Если тот же снимок появится на главной странице «Нью-Йорк таймс», его автор вполне может получить Пулитцеровскую премию.

– Это другое.

– Разве?

– Это же ты взломал защиту центра обработки данных. Если бы не твоя оплошность, этих людей никто не стал бы наказывать, а ты не стоял бы здесь и не фотографировал их. Я бы сказала, что это очень мерзко.

– Не так быстро. Меня обвинили несправедливо.

Щелчки затвора внезапно зазвучали громче и чаще, скрывая их разговор от посторонних ушей.

– Безопасность здесь, конечно, хромает по сравнению с нашим Центральным командованием. Я не знаю, что ты надеялся раскопать тут, на базе, в такой глуши, но не нужно было других подставлять.

– Значит, и ты против меня?

– Не хотелось бы увидеть, как до тебя доберутся цензоры именно в тот момент, когда ты опубликуешь главную сенсацию.

– Правительство может открывать нам глаза на правду столько, сколько хочет. Но есть правда, и есть правда, – отозвался Мёрдок. – Только люди решат, что есть что. Даже если правительство иногда не хочет, чтобы какая-то информация была обнародована.

– Как эгоистично.

– Назови мне хоть одного хорошего журналиста, которого нельзя назвать эгоистом. Нужно им быть, иначе не найдешь хорошую историю. Ты знаешь кого-нибудь из Мечтателей?

– Меня не интересуют дурацкие секты.

– Ты знаешь, что мимики перешли в наступление практически в тот же момент, как вы начали ту крупную операцию во Флориде?

Мечтатели были группой пацифистов – разумеется, из гражданских. Появление мимиков оказало разрушительное влияние на морские экосистемы. Организации, призывавшие к защите дельфинов, китов и других морских млекопитающих, быстро вымерли – вместе с животными. Их дело продолжили Мечтатели.

Мечтатели верили, что мимики разумны, и настаивали на том, что именно неспособность и нежелание человечества с ними контактировать привели к этой войне. Они утверждали, что если мимики смогли так быстро эволюционировать и создать уникальное по своей эффективности оружие, то благодаря терпению и пониманию со стороны людей смогут развить и средства коммуникации. Ряды Мечтателей пополнялись теми, кто устал от войны, кто поверил, что человечеству никогда не взять верх над мимиками. За последние два-три года движение резко разрослось.

– Я взял интервью у пары таких гениев перед отъездом в Японию, – продолжал Мёрдок.

– Наверняка пришлось несладко.

– Им всем в один и тот же день приснился один и тот же сон. В этом сне человечество попадает под власть мимиков. Они считают, что это сообщение, которое нам пытались передать враги. Но ты-то об этом не хуже меня знаешь. – Мёрдок облизнул губы. Его язык казался слишком маленьким для такого огромного тела и отчетливо напоминал моллюска. – Я немного порылся в данных, и оказалось, что такие сны массово начинают видеть за пару дней до начала масштабных операций Войск специального назначения США. И за последние несколько лет все больше и больше людей видели этот сон. Общественности об этом не сообщали, но некоторые из таких есть даже среди военных.