Говорящий ключ, стр. 34

Марченко был прав, когда утверждал, что экспедиция не скоро доберется до ключа. От стана до Говорящего ключа было сравнительно недалеко, но в этом промежутке в реку впадало несколько родников, мимо которых экспедиция не могла пройти. Все они имели малое содержание металла, но на их разведку, как он знал, потребуется много времени.

Плот бесшумно скользил по гладкой поверхности реки. Туман стал редеть, и сквозь него проступали очертания берегов. Кандыба стоял у кормового весла, посасывая трубку, зорко всматриваясь вперед. Издалека еле слышно доносился какой-то гул. Казалось, что это гремит поезд, проходя по большому мосту. Гул нарастал, звучал все грознее и грознее. Марченко взял весло.

— Давай к берегу, Петр Иванович, а то в пороги затянет! — крикнул он Кандыбе.

Кандыба несколькими ударами весла направил плот к пологому мысу, смутно чернеющему впереди. Оба усиленно заработали веслами. Течение усиливалось. Впереди река суживалась, ее теснили крутые склоны двух близко сошедшихся сопок. Река устремлялась в это ущелье, будто в ворота, и оттуда несся исступленный грохот воды, разбивавшейся о камни. За сопками начинались пороги, делавшие плавание очень опасным почти на сотню километров до менее гористых мест. Несколько минут плот, все убыстряя ход, скользил вдоль сильно подмытого берега. Пристать здесь было невозможно, а пороги неумолимо приближались. Но Кандыба был спокоен, не спеша работал веслом, удерживая плот в правильном положении, не давая ему развернуться боком... Обогнув узкий галечный мысок, вдававшийся в реку, плот попал в омут. Здесь вода кружилась на одном месте. Метров за полсотни впереди виден был другой, более длинный мыс. Старатели, взяв шесты, завели плот в бухту. Марченко, выпрыгнув на сушу, подтянул плот к низкому берегу. Сложенный посредине плота груз был тотчас же сгружен. Затем Марченко вывел плот из бухты и оттолкнул от берега. Быстрое течение подхватило, закружило плот, понесло к порогам, ревущим где-то близко за туманом.

Когда взошло солнце и разогнало жаркими лучами туман, бухта была такой же безлюдной, как и до приезда старателей. Лишь большая белая цапля важно расхаживала у воды, выслеживая себе добычу.

Часть вторая

В горах Джугджура

Глава первая

На ключе Светлом

Беспорядочное нагромождение горных кряжей, казалось, имело свою систему. К северу высилась громада конусообразной сопки, напоминающей шапку великана. Ее склоны были скалисты и обрывисты. Кое-где темнели каменистые осыпи, а на скалах стояли одинокие деревья. К югу веером расходились более низкие отроги, сплошь покрытые тайгой. Воробьев и Большаков стояли на вершине одной из сопок, разглядывая расстилавшуюся перед ними тайгу. Они вышли со стана два дня назад для того, чтобы лучше исследовать местность и попутно поохотиться.

— Вон у того флажного кедра сделаем засаду, — произнес проводник, показав на одно из деревьев, росших в расщелине сероватой скалы. — Обязательно горные бараны проходить тут будут.

— Как ты сказал... флажной кедр? — переспросил геолог.

— Угу... — не вынимая трубки из зубов, отозвался Большаков, — все равно будто флаг — ветви с одной стороны.

Воробьев пригляделся. В самом деле, одинокий кедр напоминал гигантский флаг, поднятый на бастионе полуразрушенной средневековой крепости. Холодные северные муссоны заставили дерево приспособиться к ним. Длинные ветви росли только с южной стороны ствола, вытягиваясь, словно полотнище изорванного ветром флага,. Было вообще мудрено представить себе, каким чудом удерживалось это одинокое дерево на вершине скалы в свирепые осенние и зимние бури.

— Нет, Кирилл Мефодиевич, — сказал Воробьев, задумчиво глядя на дерево, — нам пора в обратный путь. Охотиться будем в следующий раз.

— Зачем в следующий раз? — ответил Большаков, вглядываясь в склон серевшей невдалеке сопки. — Видишь... медведь.

Геолог с трудом разглядел светлое движущееся пятнышко между темнеющими камнями осыпи, тотчас же сбросил с плеча карабин. Оба быстро стали спускаться в распадок, чтобы подойти к зверю против ветра.

Медведь, находившийся от них почти в полукилометре, не замечал охотников. Перейдя каменистую осыпь, он сошел немного ниже к группе низкорослых березок. Здесь зверь, очевидно, нашел гнилую валежину. Он долго копался около нее, поедая личинок и червей. Тем временем охотникам удалось сократить расстояние вдвое. Они осторожно продвигались по узкому распадку, прокрадываясь от кедра к кедру, от камня к камню. Открытые места они перебегали в те моменты, когда зверь, увлекшись поисками корма, опускал голову, скрывая ее в траве.

— Теперь можно стрелять, — шепнул Большаков. — Плохо только, что он выше, чем мы, находится. Ранишь, бросится вниз, тогда берегись. Ничего, стреляй, я буду наготове, однако.

Воробьев, подумав, что и в самом деле зверь может броситься вниз по откосу, что, наверное, может оказаться опасным, поднял карабин, но не успел прицелиться. Медведь внезапно непостижимо легким для него скачком исчез в кустах кедрового стланика. С минуту слышался треск кустов, ломаемых идущим напролом зверем, а затем все стихло. Большаков разочарованно вздохнул и поднялся. Воробьев понял, что скрываться больше незачем, также встал.

— Ветер переменился, — сказал проводник, набивая трубку табаком. — Учуял, однако... теперь далеко уйдет... Он осмотрелся и добавил: — Пожалуй, здесь и заночевать можно, родничок близко, дрова есть, место подходящее.

Большаков ошибся, сказав, что зверь уйдет далеко. Медведь неожиданно дал о себе знать ночью, когда оба охотника заснули, утомленные дальним переходом. Правда, проводник спал чутко, часто просыпался, поддерживал костер. Воробьев не обладал способностью таежника спать в пол-уха, как говорил Большаков, ничего не слышал. Он проснулся от легкого толчка в бок; его будил проводник.

— Ходит, однако, — шепнул Большаков, поднимая руку вверх, к темнеющему склону сопки.

— Кто ходит, Кирилл Мефодиевич?

— Зверь ходит... Он умолк, прислушиваясь к странному гулу, зародившемуся где-то над ними. Затем вскочил, схватив карабин.

Гул быстро усиливался. Причина гула стала ясной, когда вокруг костра, барабаня о землю, стали падать камни, а невдалеке тяжело шлепнулся целый валун. Большаков мгновенно вскинул карабин. Гулко прогремели два выстрела. Эхо подхватило и умножило их.

— Хитрый, однако, — усмехаясь, молвил проводник, отставляя карабин в сторону.

— Кто хитрый, в кого вы стреляли, Кирилл Мефодиевич? — спросил геолог, подавив легкий испуг, вызванный падением камней.

— Зверь... Ночью пришел назад, смотрит — костер, люди. Дай, думает, их прогоню, взял и толкнул камень. Теперь мы его совсем испугали, убежал, больше не придет. Спи, однако.

Раньше медведей Воробьеву приходилось видеть лишь в зоопарке. Находясь в эвенкийском селе Качанде, он обратил внимание на большое количество медвежьих шкур. Почти в каждом доме шкура заменяла ковер. У многих шкур были зашиты глаза красными нитками и обрезаны уши. Воробьев тогда постеснялся расспросить об этом. Теперь же представлялся удобный случай.

— Кирилл Мефодиевич, почему охотники зашивают глаза у медвежьих шкур и обрезают уши? — спросил он.

— Боятся все же!

— Кто боится?

— Охотники боятся... эвенки. Придет мишкин дух, мстить будет. Я не боюсь, однако, —усмехнулся Большаков. — В ту зиму двух убил.

— Расскажи толком, в чем тут дело? — попросил геолог.

— У эвенков есть такая сказка-поверье, — начал проводник. — Давно, когда тайга была еще больше, а белок водилось столько, сколько сейчас кедровых шишек, жили два брата. Много обитало тогда в тайге разных зверей, олени ходили стадами, и никто их не трогал. От нерпичьих лежбищ чернели берега моря, сивучи не боялись людей, а соболя водилось больше, чем теперь белок. Вот какие времена были.

Большаков встал и уселся поудобнее.