Том 7. Моникины, стр. 49
Не стану отрицать, что точка зрения доктора Резоно на себя и свои поступки, так же, как на меня и мои поступки, сильно отличалась от моей собственной. И все же, если поразмыслить, видеть себя в совсем ином свете, чем нас видят другие, настолько обычно, что, в общем, его объяснения возмутили меня меньше, чем мне показалось вначале. Во всяком случае, я был полностью избавлен от необходимости смущаться из-за похвал моей щедрости и бескорыстию и страдать от сознания, что мне приписывают какие-то необычайные заслуги. Все же должен сказать, что я был и удивлен и немного рассержен. Однако внезапный и неожиданный оборот, приданный всему делу, совершенно сбил меня с толку, и я был не в силах вымолвить хотя бы слово возражения. И в довершение всего эта обезьяна Балаболо дружески кивнула мне, словно показывая всем, что считает меня прекрасным малым!
После доклада слушатели начали подходить и осматривать нас, позволяя себе всякие дружеские вольности и вообще показывая, что считают нас диковинками, заслуживающими их внимания. Двоюродный брат короля тоже удостоил нас внимания и приказал объявить, что мы желанные гости в Высокопрыгии и что всем нам из уважения к доктору Резоно, на время нашего пребывания в стране, дается звание «почетных моникинов». Он велел также объявить, что если мальчишки будут приставать к нам на улицах, им завьют хвосты березовыми щипцами. Что касается самого доктора Резоно, то вдобавок к его прежней степени О. Л. У. X. ему присваивается ученое звание В. Р. У. Н. — высшая честь, какой может удостоиться ученый в Высокопрыгии.
Наконец общее любопытство было удовлетворено, и нам позволили спуститься с трибуны: общество вновь вернулось к своим обычным интересам, и мы были забыты. Теперь, когда я получил возможность собраться с мыслями, я тотчас же отозвал в сторону обоих помощников капитана и предложил пойти всем к нотариусу и заявить протест против ряда необъяснимых ошибок, допущенных доктором Резоно, ошибок, искажающих истину, нарушающих права отдельных лиц, оскорбляющих человечество в целом и вводящих в заблуждение науку Высокопрыгии. Не могу сказать, чтобы мои доводы были встречены сочувственно, и я вынужден был, оставив обоих контр-адмиралов, обратиться к команде в убеждении, что обоих помощников подкупили. Призыв к смелой, прямой и честной натуре простых матросов, казалось мне, должен был увенчаться значительно большим успехом. Но и здесь меня ждало разочарование. Матросы разразились ругательствами и заявили, что Высокопрыгия — хорошая страна. Они рассчитывали на жалование и содержание, соответствующее их новому рангу: отведав сладость власти, они не собирались ссориться с улыбнувшейся им судьбой и менять серебряную кружку на ведерко со смолой.
Уйдя от этих негодяев, которым их неожиданное повышение явно ударило в голову, я решил разыскать Боба и обычным способом мистера Пока, невзирая на флаг, заставить его вспомнить о своих обязанностях и снова занять пост исполнителя моих распоряжений. Я нашел молодого прохвоста среди цветника моникинш всех возрастов, расточавших знаки внимания его драгоценной особе и вообще делавших все, что от них зависело, чтобы искоренить всякие остатки скромности или других хороших качеств, какие еще могли в нем сохраниться. Мне безусловно представлялся благоприятный случай для атаки, так как британский флаг он перекинул через плечо, наподобие королевской мантии, и моникинши низших званий теснились вокруг, стараясь поцеловать его кайму. Гордая осанка, с какой мальчишка принимал это поклонение, произвела впечатление даже на меня. Боясь, что моникинши, если я попытаюсь открыть им глаза на обман, расправятся со мной — моникинши всех видов слишком дорожат своими иллюзиями, — я временно отложил враждебные намерения и поспешил вслед за мистером Поком, не сомневаясь, что без труда сумею образумить столь прямодушного человека.
Капитан выслушал мои протесты с должным почтением и даже, казалось, отнесся ко мне с сочувствием. Он откровенно признал, что доктор Резоно обошелся со мной нехорошо, и выразил мнение, что частный разговор с ним, быть может, заставит его осветить события более верно, но против моего намерения со всей решительностью воззвать к общественному мнению, а также против необдуманного обращения к нотариусу он упорно возражал. Его замечания сводились к следующему.
Он не знаком со здешними законами о протестах, и. следовательно, мы можем потратиться на нотариуса без всякой для себя пользы. Кроме того, доктор — философ, Ш. У. Т. и В. Р. У. Н., а с такими людьми трудно тягаться в любой стране, и уж тем более — в чужой. Он питает врожденное отвращение к тяжбам. Утрата моего положения, конечно, большая неприятность, но ее можно перенести, что же касается его лично, то он никогда не домогался поста лорда верховного адмирала Великобритании, но раз уж такой пост ему навязан, он сделает все от него зависящее, чтобы не ударить лицом в грязь. Он знает, что его друзья в Станингтоне обрадуются, узнав о его повышении, ибо, хотя у него на родине нет ни лордов, ни даже адмиралов, его земляки всегда приходят в восторг, если кто-либо (лишь бы не они сами) возводит их согражданина в такой высокий сан, видимо, полагая, что честь, оказанная одному, оказана всей нации, а он рад оказать честь своей нации, поскольку народ Штатов, как никакой другой, всегда готов подхватить такую радость и поделить ее между гражданами так, чтобы каждому досталась его доля — каждому, кроме того, кому она была предназначена в первую очередь, и поэтому он склонен сохранить сколько можно, пока это в его власти. Он считает себя моряком получше большинства его предшественников на посту лорда верховного адмирала и не питает на этот счет никаких опасений, но интересно бы знать, стала ли теперь миссис Пок леди верховной адмиральшей? Но раз уж я так расстраиваюсь из-за потери моего ранга, он может назначить меня корабельным священником (в морские офицеры я все-таки не гожусь), а при моем финансовом влиянии на родине я, конечно, сумею добиться утверждения. Великий государственный деятель на его родине сказал: «Мало кто умирает, а сам никто не уходит», и не ему первому вводить новую моду. Со своей стороны, он смотрит на доктора Резоно как на друга, а с друзьями ссориться неприятно. Он готов на любой разумный шаг, но только не подавать в отставку, и если я уговорю доктора заявить, что в отношении меня он ошибся и я послан в Высокопрыгию как лорд верховный посол, лорд первосвященник или еще какой-нибудь лорд (кроме лорда верховного адмирала), он готов подтвердить это под присягой. Но он предупреждает меня, что, в случае подобного соглашения, он будет признавать мое звание до срока своего собственного назначения: если он оставит свой пост хоть на минуту раньше, чем это будет безусловно необходимо, он потеряет уважение к самому себе и никогда больше не посмеет взглянуть миссис Пок в лицо. В общем, он ничего подобного не сделает. А теперь ему пора распрощаться со мной, так как он собирается нанести визит лорду верховному адмиралу Высокопрыгии.
ГЛАВА XVII
Я почувствовал, что мое положение стало теперь чрезвычайно странным. Правда, моя скромность была неожиданно пощажена тем остроумным оборотом, который доктор Резоно придал истории наших взаимоотношений. Но я не видел от этого никаких других выгод. Все те, кто принадлежал к одному со мной виду, в известном смысле отвернулись от меня. Я пал духом и, чувствуя себя весьма униженным, уныло побрел в гостиницу, где нас ждал заказанный мистером Поком банкет.
Когда я вышел на большую площадь, кто-то слегка стукнул меня по колену и, обернувшись, я увидел перед собой моникина со всеми физическими признаками подданного Высокопрыгии, но отличавшегося от большинства обитателей этой страны более длинной и несколько взъерошенной естественной одеждой, более хитрым выражением глаз и рта, общим деловым видом и, что было ново для меня, подрезанным хвостом. Его сопровождал какой-то на редкость неказистый моникин. Первый заговорил со мной: