Динка прощается с детством (ил. Н. Воробьевой), стр. 62
– Это моему отцу за сапоги дали… Он на всю деревню сапоги шил, – с гордостью сказал Иоська.
Глава 44
Тайна старой корчмы
Динка только сейчас заметила в углу шкафчик, икону с лампадкой и под самым потолком длинные полки с книгами.
– Ну, дальше, значит. Нашли мы в шкафчике сахар и чай в банке, свечи и гречневую крупу тоже в банке, вроде из-под леденцов, нашли соль… И про деньги забыли. Давай кашу варить! Снова полезли в дверь – теперь она уже легче пошла от масла, – набрали снегу в ведро и давай куховарить, потому как голодному еда дороже всего. А керосинка горит исправно, не дымит, не коптит. Сидим на кровати, греемся. И одеяла тут, и подушки, только отсырело все за зиму, видно.
Ну попили мы чаю, съели кашу недоваренную, с салом, а Пузырь и говорит: «Давайте, братцы, тут жить! Поставим куда-нибудь трубу, будем печку топить – чем не жизнь?»
«А куда, – говорю, – ты трубу вставишь? Тут никакого отверстия нет!»
А Иоська и говорит: «Отец топил один раз, я помню, и дым вот здесь, сбоку, в овраг шел».
Давай опять искать. Шарили, шарили по стене, а фортка-то, она в двери оказалась. Набрел я пальцами на засов, опять посветил лампой. Ну, вовсе мы повеселели. А на дворе уж ночь, и в подвале сыро, холодно. Сложили мы трубу в трубу, повернули колено в фортку, и пошла музыка! Дрова сухие, а печка железная, раскалилась докрасна, аж жарко стало! Развесили мы одеяла, давай сушить. И сами разулись, постелили на пол рядно. Чего лучше?
Про деньги уж не спрашиваем. Не верим мы этому и мальцу поминать не хотим: наплакался он и так вдоволь, хватит, думаем, с него. А он нет, поел маленько, сидит за столом, глаза трет, а сам все на стенки смотрит да и говорит:
«Цыган! Папа сказал, в стене есть шкафчик и там деньги, только он под иконой, в углу…»
Ну, взяли мы лампу, стащили икону. Глядим – верно…
Жук вдруг вскочил, взял со стола лампу. Все двинулись за ним.
– А ну, Пузырь, сымай икону, – торжественно скомандовал Жук.
Пузырь снял икону. Под ней оказалась чуть приметная дверца с задвижкой.
Жук отодвинул задвижку, открыл дверцу и осветил внутренность потайного шкафчика. Там лежал старый, затертый кошель. Жук открыл его и с брезгливой усмешкой высыпал на стол кучку медных и серебряных денег.
– Вот, – сказал он, – звенят, как плачут…
– Отец брезговал этими деньгами… Он говорил, что дед Михайло у мужиков их отнимал… Поймает в лесу мужика с хворостом, пригрозит ему тюрьмой, мужик и отдает последние копейки… – морщась, пояснил Иоська. – Не клади их на стол, Цыган!
Цыган усмехнулся, сгреб всю кучу, бросил ее в кошель и запер в шкафчик.
– Нам и самим они не по душе… Конечно, поначалу обрадовались: взяли на еду, на одежду, обувку покупили да еще кое-что. А вообще не трогаем. Это деньги на Иоськино ученье, для этого дед и копил, так и отцу завещал. Так что на них не разживешься, и красть нам Иоська больше не велел, – улыбнулся Жук.
– Я им не велел. Я так и сказал: берите хоть все деньги, а красть нельзя, – с наивной важностью заявил Иоська.
Все засмеялись, а Динка провела рукой по лбу и, хлопая ресницами, сказала:
– Я как во сне, Леня. Что это такое?
– Это тайны старой корчмы! – засмеялся Леня. – Действительно, похоже на клад!
– Вот интересно, правда? – подхватил Жук. – И монеты ведь не старинные. Верно, дед Михайло всю жизнь их собирал!
– Он был лесник. Нехороший был дед. Отец говорил, что он с мужиков шкуру драл, вот и скопил с этого! – снова повторил Иоська.
– Кто знает, как тут было. Может, и лес крал да продавал. Тут деньги всякие собраны. Был даже один золотой, это не наживешь честным трудом, – согласился Жук. – Но как бы там ни было, а мы теперь живем честно, и такой у нас прынцып, чтоб больше не красть!
– Принцип… – тихо поправила его Динка.
– Ну «пры» или «при», а слово такое мы дали. И знаете кому? Иоське!
– Они дали мне слово, – подтвердил Иоська, глядя на всех сияющими глазами.
– А насчет работы как? Не давали слова? – полушутя-полусерьезно спросил Леня.
– Ну, это и без слова ясно. Иоську будем учить, а сами работать. Так и студент нам советовал, вот тот, что умер в тюрьме. Мы ведь с ним месяца полтора вместе жили, а с матерью его и сейчас как родные. Бывало, он нам читает что-нибудь или рассказывает. Хороший человек! До сих пор вон у нас его книжки да брошюрки. Как унес тогда Ухо чемоданчик, так он нам и остался. Стоящие книжки! Есть одна про пауков и мух, так там все про жизнь описано! – с гордостью сказал Жук, подходя к полке, где аккуратно были сложены книги.
Леня и Динка тоже подошли к полке и недоумевающе переглянулись.
– «Пауки и мухи»… – взволнованно прошептал Леня, перелистывая страницы затрепанной книжки.
– Тут много чего есть… Тут и листовки были, только нам Конрад велел сжечь их, – сказал Жук.
– А расскажи, как мы совсем было на войну собрались! – засмеялся вдруг Ухо.
Жук почесал затылок.
– Собрались-то собрались, думали Иоську у Конрада оставить, все равно мы там все жили последнее время. Ну, конечно, давай потихоньку оружие всякое покупать.
– Оружие? А где ж вы его покупали? – заинтересовалась Динка.
Жук слегка присвистнул:
– Мы знаем где! На базаре только батьку с маткой не купишь, а так – что твоей душе угодно. Скрытно, конечно, не на виду. У нас все есть: и винтовки, и револьверы, – все, что надо! Только на войну мы уже не пойдем, изругал нас Конрад: вы, говорит, самые что ни на есть пролетарии, дети трудового народа, вам надо за свои народные права бороться, а не за панов воевать – куда это вас понесет на войну? Ну, мы решили до времени обождать, а оружие все же в порядке держим!
– Да где оно у вас! – спросил пораженный Леня.
– Оружие-то? Вон под кроватью лежит, в одеяло завернуто. Четыре винтовки да охотничье ружье! А под другой кроватью два револьвера и пули к ним, а порох вон к потолку подвешен, чтоб не отсырел.
– Черт-те что… – оглядываясь, бормотал Леня. – Ну и ловкачи же вы! Да тут на целый отряд хватит. – Говоря, он морщил лоб, что-то усиленно соображая про себя.
– Не хватит – мы еще найдем. Только кого стрелять? Акромя Матюшкиных, вроде бы и некого! – засмеялся Жук.
Леня нахмурился:
– Ну, с Матюшкиными вы поосторожнее, это все не так просто. А губить свои жизни из-за двух негодяев не стоит!
– Ну, это наше дело! – сразу насторожился Жук и переменил разговор.
На керосинке забулькал чайник. Мальчишки засуетились, вытащили три чашки с отбитыми ручками, нарезали сало, хлеб. Динка с удовольствием уселась за стол. Лене было не до еды. С мальчишеским блеском в глазах он бережно разбирал винтовки, щелкал затворами, протирал тряпкой дула и, взвесив на руке старинный револьвер, усмехнулся:
– Этот еще от царя Гороха остался. Теперь таких не делают. А кто же из вас стрелять умеет?
– Да все помаленьку… – сказал Жук, присаживаясь рядом с Леней на корточки. – Только тут стрелять нельзя, мы с Ухом в ирпенский лес ходили. А Пузырь и учиться не схотел: у меня, говорит, в случае чего свое оружие есть!
– Мое самое верное… – вылезая из-за стола, сказал Пузырь и вытащил из угла короткую толстую дубинку с ременной петлей и железным наконечником. – На-ко, Лень, подыми! – усмехнулся он, надев на руку петлю и покрутив дубинкой над головой.
– А ну давай! – с задором вскочил Леня, но, взяв в правую руку дубинку, чуть не выронил ее на глиняный пол. – Ого! Да тут одного железа пуда на полтора! – смутившись, сказал он.
Все засмеялись. Динка тоже попробовала оружие Пузыря, но еле подняла его обеими руками.
– Здорово! – сказал Леня. – Но учиться стрелять все-таки нужно. Мало ли когда может пригодиться. Только ты вот что, Жук, – аккуратно завертывая винтовки в одеяло, серьезно сказал Леня. – В город оружие не тащи, здесь оно вернее спрятано. Только надо смазать, чтоб не проржавело, ну и порох, конечно, чтоб не отсырел! Порох всегда надо держать сухим, да! – обтирая руки тряпкой, с видом знатока сказал Леня.