Динка прощается с детством (ил. Н. Воробьевой), стр. 29

– Ой! – подскочила Динка. – Ой! Это же наш Малайка! Малаечка!

– Неужели Малайка? – всплеснула руками Мышка.

Леня важно кивнул головой:

– Он! Машинист, партийный человек, председатель, пользуется среди железнодорожников непререкаемым авторитетом! Иван Иванович Гафуров!

– Господи! Малаечка! Да как же ты сразу не узнал его? – возмутилась Динка.

– Да когда я его знал? Один раз, еще мальчишкой, видел из щели забора! Только и всего! Вот Лину я сразу узнал, а ведь ее тоже не часто видел. И она меня! Как услышала, что я Леня, так сразу как бросится ко мне, как заплачет. Честное слово, я сам еле удержался… Ну, ну, Макака, глупенькая, ты чего? И ты, Мышка? Ну, знал бы, не рассказывал!

– Да ведь… Лина… нашлась, – всхлипнув, засмеялась Динка.

Мышка тоже смеялась, вытирая мокрые глаза.

– Так много связано с этими людьми… все наше детство! – словно оправдываясь, сказала она, но Динка уже тормошила Леню вопросами:

– Как Лина? Здорова ли она? Ты был у них дома? Как они живут? Что говорила тебе Лина? Приедет она?

– Подождите, дайте сказать! Ивана Ивановича переводят сейчас в Коростень, там они и будут жить. Это не так далеко, и Лина обязательно приедет к нам, этим же летом! А сейчас она от своего Ивана Ивановича ни на шаг, боится, как бы не арестовали. Работа у него, конечно, серьезная. Одним словом, настоящий человек, а говорит о себе так: «Человеком меня сделал Александр Дмитриевич Арсеньев, без него я как был Малайкой, так бы и остался! А еще Лека помог, устроил учиться на машиниста…»

Новость обсуждалась взволнованно и радостно. Динка и Мышка засыпали Леню вопросами. Хотелось скорей обрадовать мать, говорили о письмах, которые задерживаются, проходя придирчивую проверку в полиции.

– Мама не пишет, потому что скоро приедет, – уверял Леня. – Арестовать ее не могли. О папе писать в письме она не хочет, а больше писать нечего, приедет и все расскажет сама, – успокаивал сестер Леня.

– Завтра воскресенье, почта будет закрыта… – озабоченно сказала Мышка. – А сегодня суббота…

Динка вдруг схватилась за голову.

– Сегодня суббота? – упавшим голосом переспросила она и вдруг, стремительно бросившись в комнату, начала выбрасывать из комода свои вещи.

Оставив на полу целую кучу белья и платьев, она сунула под мышку сборчатую зеленую юбку, герсет, вышитую рубашку и выскочила на террасу. Растрепанные косы расплелись и длинными прядями спускались ниже пояса, из-под руки торчал бархатный герсет вместе с зеленой юбкой, а рукав вышитой рубашки волочился по полу.

– Суббота, суббота… Федорку замуж… Жених… последние косы мать вырвет! Мне надо скорей бежать к Федорке! – бессвязно бормотала Динка, шаря глазами по углам террасы. Заметив у перил кривой дручок, она со вздохом облегчения схватила его и, не оглядываясь на остолбеневших от неожиданности Леню и Мышку, бросилась бежать к экономии.

– Что случилось? – с тревогой глядя ей вслед, спросил Леня.

Но Мышка и сама ничего не понимала.

– Такого с ней еще не было… – испуганно сказала она.

– Не понимаю. Похватала какие-то вещи, набормотала всякой ерунды про какого-то жениха, про Федорку… – беспокойно сдвигая брови, сказал Леня. – Что она задумала?

– А! – догадалась вдруг Мышка и с облегчением перевела дыхание. – Это, наверно, свадьба у Федорки. Неужели все-таки свадьба?

– Постой! Какая свадьба? Она же сорвалась в чем была да еще поволокла за собой какие-то вещи и палку схватила! Нет, тут вовсе не пахнет свадьбой! Да и кого с кем венчать? – разводя руками, спросил Леня.

– Да Федорку мать выдает замуж! За какого-то вдовца-мельника! Ну конечно, Динка побежала на свадьбу! Но знаешь, это прямо ужасно: Федорка же совсем девочка, и потом, она, кажется, любит Дмитро… А эта сумасшедшая Татьяна отдает ее за старика! – с глубокой жалостью сказала Мышка.

– Ничего не понимаю! Да сколько же лет этой Федорке? Она ведь такая же, как наша Динка! – озадаченно пожимая плечами, сказал Леня.

– Ну что ж! Конечно, рано замуж, но в деревне с этим не считаются. А Федорке уже шестнадцатый год, Динка только на три месяца моложе ее. Ах боже мой, бедная Федорка! Неужели все-таки сегодня свадьба? – искренне огорчалась Мышка.

– Ну, знаешь, свадьба не свадьба, а какая-то чертовщина там происходит! Макака тоже зря не бросится как сумасшедшая. Я сейчас пойду туда, посмотрю сам, в чем дело! – решительно сказал Леня и, отряхнув на крыльце пропылившиеся в дороге брюки, зашагал по аллее.

Глава 21

«Ой, нэ ходы, грыцю, тай на вечорныци…»

По совету подруги Федорка весь тыждэнь [1] упорно молчала на все попреки и уговоры матери, зато и косы ее были целы, а к концу недели мать и вовсе подобрела и в субботу, обряжая дочку к приему жениха, ласково сказала:

– Вот так-то лучше, доню… Будешь сама себе хозяйка, над всем добром господыня. А что старый да рябой, так с лица воды не пить…

Федорка послушно дала вплести в косы новые ленты, надела веночек… Но когда мать, гремя подойником, ушла доить панских коров, Федорка в отчаянии заломила руки. «Где ж Динка? Динка! Что же ты не идешь, подруга моя… Ведь последние часы наступают, последние часы девичьей свободы, вот-вот затарахтит коло хаты телега жениха и возвернется маты. Не зря, ой, не зря своими руками обрядила она дочку… А Динки нет как нет, уж давно перевалило за полдень солнце…»

Побежала б Федорка сама за Динкой, да не смеет отлучиться из избы. Не знает и Дмитро, что творится с его дивчиной.

«Ой, не знае, не чуе Дмитро, что жизня моя решается… Не идет, забула за свою подругу Динка…»

Плачет, припадает к оконцу Федорка. Но и Динка летит как встрепанная птица. Вот уже на крыльце метнулась куча цветного тряпья.

– Федорка!..

– Ой, боже мий! Де ж ты была до сих пор? Он же зараз подъедет!

Брошены на пол герсет и вышитая рубашка, Динка молча сдирает с себя платье и бросает его на печку.

– Где матка? – спрашивает она, не отвечая на упреки подруги.

– У коровник пишлы… – всхлипывает Федорка, глядя широко раскрытыми глазами на сброшенные сандалии и свесившееся с печки Динкино платье. – Ой, божечка! Та чого ж ты раздягаешься? – с ужасом спрашивает она.

Но Динка только сопит, застегивая наспех сборчатую юбку и засовывая под нее вышитую рубашку.

– Подай платок… Хустку подай, темную, маткину, – командует Динка и, не дождавшись, сама хватает с гвоздя старый Татьянин платок, туго повязывает им голову, прячет под него косы и, стянув концы, завязывает их узлом на затылке.

– Та на що ж такэ страхолюдство? Повязалась, як старая баба, – разводя руками, всхлипывает Федорка.

Но Динка уже деловито оглядывает себя в огрызок зеркала и, удовлетворившись беглым осмотром, поднимает с пола кривой дручок, захваченный на хуторе.

– Вот, – быстро говорит она, – будешь махать этим дручком. Поняла? Как я на крыльцо, так и ты за мной! И ничего не делай, только маши дручком. Поняла?

– Эге… А як то махать? – испуганно спрашивает Федорка.

– Ну, як собаку отгоняешь! Маши и маши посильнее! – не надеясь на нее, морщится Динка.

Федорка неуверенно берет в руки дручок, а подруга уже гремит за печкой ухватом и, выбрав половчее кочергу, ставит ее около двери.

– Та что ж это будэ? – окончательно робеет Федорка и, вдруг охнув, бросается к окну. – Едет… Спаси меня, Матерь Божья, едет… – побледнев, оборачивается она к Динке.

– Тпру-у! Стой, тпру… – доносится со двора.

Подруги припадают к окну. Около тына останавливается телега. Щуплый мужичонка не торопясь слезает с телеги и, закрутив на колышке вожжи, обтирает пучком травы новые сапоги, отряхивает от пыли шапку, приглаживает редкие, прилипшие к темени седые волосы; теперь уже ясно видно его рябое, словно затолченное пшеном лицо, маленькие мышиные глазки и пучок серой бородки… Осторожно, словно на цыпочках, он снимает с задка телеги увесистый мешок и, крякнув, идет с ним к крыльцу.

вернуться

1

Тыждэнь– неделя.