Динка (ил. А.Ермолаева), стр. 66
Размякнув от горячего чая и благодарности, мальчик глядел на своего нового друга и думал о том, что каждый поход Степана с запрещенными бумажками очень опасен и что он, Ленька, мог бы запросто помогать ему в этом деле.
— А что, Степан, — робко сказал он, — если бы я, например, заместо вас ходил бы с бумажками? Меня хоть и выследят, в случае чего, так мне ничего не будет!
— Не понимаешь ты, что говоришь! — серьезно сказал Степан. — Эти бумажки драгоценная вещь; надо, чтобы ни одна зря не пропала, а ты сунешь кому не надо… Кто ж тебе доверит такое важное дело?
— Уж так не суну, как вы… Попали на труса, он и выбросил. Хорошо, я подобрал… — осмелев, сказал Ленька и тихо добавил: — Я бы в бублики их…
— «В бублики, в бублики»! У самого хлеба нет, а он насчет бубликов толкует… Что это — одна или две? Молчи уж… А главное, держи язык за зубами — вот все, что от тебя требуется, раз уж свела нас судьба!
— Об этом не беспокойтесь, — сказал Ленька.
Степан лег и, закинув ноги на спинку, кровати, сказал:
— Сегодня я сам себе забастовку объявил! Дай-ка мне со стола вон ту книгу.
Лкнька дал ему книгу и, подперев рукой щеку, задумался о таких людях, как Степан и дядя Коля. Легко с ними и хорошо. Может, потому, что они просто хорошие люди, а может, потому, что, не жалея себя, борются за простой народ. А что, дядя Степан… — начал он. — Что, тетя Леонид? — прервал его Степан, глядя смеющимися глазами из-под раскрытой книги. Но Ленька не засмеялся.
— А что, Степан, — поправился он, — между вами, политическими, тоже есть предатели?
Степан положил книгу и сел:
— Между нами, политическими, — их нет, но к нам затесываются иногда предатели. На моем веку был один такой случай…
— Был? Предатель? И все тайны ваши узнал? — с замирающим сердцем спросил Ленька.
— Все не все… но одно очень важное дело он нам провалил… Донес в полицию, и многих товарищей тогда арестовали… в том числе и твоего дядю Колю, — хмуро сказал Степан.
— Мой дядя Коля? Он большевик назывался… Но его еще тогда взяли, три года назад, вот за эти самые бумажки. Полиция обыск делала… Я все помню, сказал Ленька.
— Да нет! Тогда он недолго сидел… А это дело весной было. Многих посадили. Меркурий всех знал в лицо… — задумчиво сказал Степан.
— Меркурий? — не понял Ленька.
— Ну, имя такое у этого предателя… Да что ты все спрашиваешь! Проговоришься где-нибудь… Сказал тебе что мог, и хватит с тебя!
— Степан! — трогая его за плечо и присаживаясь на кровать, сказал Ленька. — Ведь я любил того дядю Колю!.. Я одного человека только так любил…
— Ну? — вопросительно поднял брови Степан.
— Так вы скажите, где он сидит? Я, может, схожу к нему! Выпрошусь как-нибудь!
— Нет, не сходишь и не выпросишься, а если не желаешь ему зла, то забудь о нем. Понял? У дяди Коли есть товарищи, они о нем заботятся. А ты забудь! — сурово повторил Степан.
— Не забуду. Пойти не пойду, а не забуду, — горько и упрямо повторил Ленька.
— Если я что-нибудь о нем узнаю, то скажу тебе, — смягчился Степан.
Ленька кивнул головой и вытер глаза.
— А того предателя споймали? — тихо спросил он, помолчав.
— Нет. Скрылся, — коротко ответил Степан, утыкаясь носом в книгу.
Глаза Леньки потемнели и губы крепко сжались.
— Значит, — сказал он, вставая и в упор глядя на Степана, — сначала проглядели, а потом упустили… Чтоб еще кого посажал…
Степан снова отложил книгу и потянул Леньку за рукав.
— А по-твоему, что надо было с ним сделать? — с интересом спросил он.
— Убить! — коротко и решительно сказал Ленька. Степан расхохотался и, засунув руки в карманы, быстро заходил по комнате.
— Не так все просто, — пробормотал он, — не так все просто!
Потом подошел к столу, отпил глоток холодного чаю и вдруг рассердился на себя и на Леньку за весь этот разговор:
— Что ты душу из меня вытягиваешь? Не хочу я больше об этой сволочи говорить! А ты, понимаешь ли ты, все время лезешь не в свое дело! То с бубликами, понимаешь ли ты, то с этим предателем… — Степан совсем запутался и, увидев испуганное лицо Леньки, засмеялся. — Тебя бы в организаторы надо!
Ленька тоже засмеялся, и мир был восстановлен. Поболтав о разных пустяках, мальчик собрался уходить.
— Подожди, — сказал Степан и, порывшись на вешалке, нашел среди старой одёжи свой пиджак. — На-ка, примерь! Будешь носить в холодную погоду.
Ленька примерил. Пиджак был широк и длинен.
— Это ничего, — сказал Степан, — а вот рукава придется подрезать. Клади их на стол! Сейчас я наточу нож.
Он поточил о печку нож и, смерив оба рукава, решительно обкромсал их.
— Теперь надевай! — Да вот тебе еще на дорогу! — доставая из кармана новенький полтинник, сказал Степан. Ленька попятился.
— Пинжак возьму, а денег не возьму, — запротестовал он. Степан нахмурился.
— Хочешь дружить, так бери запросто, без всяких антимоний, — серьезно сказал он.
Ленька испугался и взял… Новенький, блестящий полтинник показался ему неслыханным богатством, и, прощаясь со Степаном, он с чувством сказал:
Со всех сторон хороший вы человек, как мой дядя Коля!
На пароходе Ленька ехал с билетом и на утес явился, как именинник. В одном кармане дареного пиджака у него лежало большое яблоко для Динки, в другом полфунта сахару и осьмушка чаю. После чаепития со Степаном Ленька решил, что чай — это самый питательный и благородный напиток на земле. Кроме того, он чувствовал себя взрослым и жаждал во всем подражать своему новому другу.
Вынув из корзины посуду и завернув в тряпочку Федькину долю от проданной рыбы, Ленька отложил ее в сторону. Потом посчитал оставшиеся от покупок медяки и, вынув на ладонь полтинник, со счастливой улыбкой подумал:
«Это на лодку. Прикопим с Федькой еще четыре с полтиной и купим лодку! Вот Макака обрадуется!» Он посмотрел на заходящее солнце и с грустью подумал, что сегодня поздно бежать к Динке, так как пароход «Гоголь» уже пришел и мать девочки дома.
«Завтра пораньше пойду…» — успокоил себя Ленька и, еще раз полюбовавшись своим полтинником, спрятал его в карман. Потом снял пиджак и, бережно сложив его, оглянулся, ища достойного места для такой богатой обновы.
— Лень… Лень… Лень… — жалобно и протяжно донеслось вдруг откуда-то издали.
Мальчик вздрогнул, прислушался.
— Лень… Лень… — плакал знакомый голос.
— Макака!
Ленька бросил пиджак и, вихрем перелетев на обрыв, беспомощно заметался во все стороны:
— Макака! Макака!
Глава двадцать третья
НАШЛАСЬ!
— Лень… Лень… — слышится уже где-то ближе, вперемежку с рыданием, и в темной зелени белеет Динкино платье.
Ленька мчится навстречу девочке и, задохнувшись от бега, хватает ее за плечо.
— Кто тебя? — грозно кричит он, и светлые волосы его подымаются ершом, а лицо заливает краска гнева. — Кто тебя? Кто? — безжалостно встряхивая плачущую девочку, повторяет он, нетерпеливо требуя имя обидчика.
— Шар-ма-анщик, — опускаясь на землю, всхлипывает Динка.
— Шарманщик?! — не понимая, переспрашивает Ленька.
Динка кивает головой:
— Я целый день пела… Мы всё ходили, ходили… У меня уже… весь голос… вышел… Нам денежки давали… в шапку… много… Я хотела тебе… а он… не дал! — безутешно плача рассказывает она.
— Денег не дал? Ну, погоди, старая чума! Я с него душу вырясу! — грозит кулаком Ленька.
— Не-ет, — тоскливо тянет Динка, — с него нельзя… душу… он старый…
— Так что ж, что он старый? По мне, хоть столетка! — гневно вскидывает головой Ленька.
— Старых… нельзя… обижать… — безнадежно плачет Динка.
— А что же, цацкаться-с ними? — кричит Ленька.
— Цацкаться… — тянет Динка.
— Ну нет! — сжимая зубы, говорит Ленька. — Я с него спрошу… Не денег спрошу, а вот за этот рев твой… Пойдем сейчас! Вставай! Я ему, гадюке, не спущу! — снова закипает гневом Ленька, — Вставай, говорю!
— Я не могу… у меня ножки болят. Я ничего не ела… с утра… — еще горше плачет Динка.