Динка (ил. А.Ермолаева), стр. 12
«Тебя тоже кто-то нес… Кажется, Лина… Мы потом сели в какие-то сани, а Алина все боялась за папу, потому что кругом наехали казаки и полиция…»
«А папа уехал с нами?»
«Конечно. И Никич… Такие большие сани, знаешь… Дядя Лека сам правил, как кучер. Лошади как дернули сразу… А нас накрыли тулупом, и мы куда-то все мчались, мчались…
А потом у Алины стала болеть голова, и доктор сказал, что ей нельзя плакать. Понимаешь?»
Динка плохо понимала, от слез у нее никогда не болела голова, поэтому из рассказа Мышки она вынесла единственное убеждение, что старшая сестра неженка и что лучше с ней не связываться, потому что можно нажить себе большие неприятности.
Но сейчас она украдкой взглядывает в большие растревоженные глаза сестры; она в первый раз так внимательно всматривается в эти глаза.
— Пойдем за мамой, Динка! — испуганным голоском предлагает Мышка.
Но Динке не хочется бежать, какое-то новое чувство побеждает в ней страх. Она нерешительно сползает со стула и подходит к старшей сестре.
— Алина… — робко говорит она, протискиваясь между стульями и кладя свою лохматую голову на край стола. — Алиночка, ты моя… родненькая…
Алина порывисто прижимается губами к ее щеке и взволнованно шепчет:
— Мы не сиротки… у нас есть папа… Он вернется.
Мышка тянется к обеим сестрам, ей тоже хочется обнять Алину.
Но Алина уже справилась со своим волнением и замечает непорядок:
— Сядьте… Сядьте за стол, дети. Вон идет мама. Мама и свежеумытая Катя, смеясь, входят в комнату. Глядя на их веселые лица, Алина начинает улыбаться. Динка и Мышка поспешно усаживаются на свои стулья.
— Ну, давайте наконец обедать! Суп уже чуть тёплый, — озабоченно говорит мать, поднимая крышку супницы. — А где же дедушка Никич? — спрашивает она. Разве он еще не приехал?
— Нет, приехал, — быстро говорит Динка. — Он еще вчера вечером приехал!
Марина удивленно смотрит на сестру.
— Наливай суп детям, — не отвечая на ее взгляд, торопит Катя.
Марина разливает суп и, положив ложку, подходит к перилам террасы.
— Лина! — кричит она. — Позови Сергея Никитича!
— Чего? — откликается Лина и, шлепая босыми ногами по ступенькам, поднимается на террасу.
— Лина, позови же Сергея Никитича? — нетерпеливо повторяет мама.
Катя делает Лине таинственные знаки.
— Да как ты его позовешь, ежели он как Адам, прости господи, — глядя на Катю и не понимая ее знаков, тихонько ворчит Лина.
— Почему как Адам? Где он? — тревожится Марина. Катя с досадой смотрит на Лину:
— Я же просила тебя, Лина! Ну, сказала б, что спит… Дети сидят молча, наклонив головы над тарелками. Они уже с утра знают, что дедушка Никич снова запил, продал свое платье, которое недавно купила ему мама, и лежит в своей палатке, «как Адам», по выражению Лины.
Дедушка Никич — большой приятель Динки. За столом они сидят рядом и делят пополам хлеб. Динка выгребает из ломтя мякиш и дает его дедушке, а себе берет корки. Мясо для дедушки Никича выбирает мама и всегда спрашивает:
«Мягкое?»
«Хорошо», — сильно упирая на букву «о» и растягивая слова, отвечает Никич.
Марина очень любит и ценит дедушку Никича. Когда с ним случается «запойный грех», как говорит Лина, Марина никому не позволяет упрекать старика. Особенно часто ей приходится сдерживать Катю.
«Подумай! Он опять пришел пьяный! Как же ему не совестно! У тебя дети! — возмущается Катя. — Неужели же он не понимает этого?»
«Он понимает и очень мучается. Запой — это болезнь, и я тебя прошу ни одним словом…» — волнуется сестра.
«Да слышала, тысячу раз слышала! — машет рукой Катя. — Не беспокойся, пожалуйста. Я ничего не скажу. Но что он за человек после этого?»
«Катя! — строго говорит сестра. — Нехорошо иметь такую короткую и неблагодарную память. Мы с тобой лучше всех знаем, что он за человек. Почему ты всегда путаешь крупное с мелким, Катя?»
Катя недовольно замолкает.
Но сегодня нервы у нее возбуждены волнением бессонной ночи, неизвестным человеком, который не пришел на службу к сестре и оставил после своих расспросов неприятное чувство брезгливости и тревоги, Динкой, которая досаждала ей с утра своими дурацкими выходками, и, наконец, Никичем, которому нужно весь вечер штопать и латать какие-нибудь обноски.
— Бессовестный старик! — с сердцем бросает она, вспыхивая от негодования.
— Катя! — строго останавливает ее сестра.
— Он больной, Катя, — тихонько вступается Мышка.
— Больные тоже бывают бессовестные, — не унимается Катя.
Алина сидит, вытянувшись в струнку; заплетенные в косички волосы открывают ее торчащие уши, тонкая шея кажется слишком длинной. Она поднимает на тетку глаза и, глядя ей прямо в лицо, твердо говорит:
— Он папин и наш. Никогда нельзя его ругать.
— Он такой старенький, Катя… — умоляюще шепчет Мышка.
Катя молчит. Слова Алины наглухо закрывают ей рот. Но Динка беспокойно шевелит губами; защита старших сестер вдохновляет ее поделиться впечатлениями вчерашней встречи с дедушкой Никичем.
— Мамочка, — тихо говорит она, — он пришел еще вчера вечером… в одних только беленьких штанишках. Ему было так холодно, что он весь шатался, и даже нос у него был такой отмороженный, красненький с синеньким…
— Это что еще за выдумки! — перебивает ее Катя. — Прекрати сейчас же свои чувствительные истории!
— Конечно. Это ни к чему совсем, — пожимает плечами Алина.
Мышка фыркает в кулачок и изо всех сил удерживается от смеха. Динка, сопя от обиды, толкает ее под столом ногой.
— Дедушка Никич заболел. Я потом схожу к нему, — говорит мама. — Мышка, скажи Лине, чтобы давала второе.
Лина входит расстроенная, с красными подушечками под глазами: ее тоже допек этот. «разнесчастный день», да еще Катя упрекнула за Никича, — мол, не тогда сказала, надо было после обеда.
Марина смотрит на красные подушечки под глазами Лины и, чтобы подбодрить ее, весело напоминает:
— Сегодня суббота, завтра к нам приедет Малайка! Малайка, общий любимец семьи Арсеньевых, много лет служил на элеваторе дворником. Он пришел на элеватор еще подростком, учился в воскресной школе Марины и, горячо привязавшись ко всей семье, был ее верным помощником и не раз выполнял поручения самого Арсеньева. В тяжелое время, когда начались повальные обыски, Малайку тоже не раз вызывали в полицию, но на все вопросы он упорно отвечал одно и то же: «Мы татарин, по-русски не понимаем».
Когда Арсеньев вынужден был скрываться, Малайка приносил от него весточки и тайком устраивал ему свидания с Мариной. Теперь, оставшись один на элеваторе, Малайка тосковал. Он не любил нового инспектора и никогда не забывал в свободные дни навестить семью Арсеньева. Но не только «барина Мара» и выросшие на его глазах дети привлекали Малайку… Давней любовью его была Лина.
— Обязательно приедет! — лукаво улыбается Марина. — Он, наверное, уж соскучился, наш Малайка!
— Ишь нехристь, соскучился! По ком это ему скучать? — не поднимая глаз, говорит Лина, но полные губы ее невольно растягиваются в улыбку. — Может, по вас? А по мне нечего, я ему в пару не гожусь…
— Ну и не надо! Я сама за Малайку замуж выйду, он хороший. Правда, мамочка? — весело говорит Динка.
— Конечно. Каждая за него пойдет с удовольствием, — подтверждает мама.
— Удовольствие! — фыркает Лина и, уже развеселясь, спрашивает: — А вы что над кушаньями-то мудруете? Ночевать, что ли, за столом хотите? Али третьего ждете? Дак третьего нынче нет!
— Нет, есть, — говорит Марина. — На третье у нас яблоки и…
— «Сытин»! — подсказывает Мышка. Она больше всяких сладостей и игрушек любит маленькие книжечки, на которых написано: «Типография т-ва И. Д. Сытина».
— Сытин на третье! Вот так Сытин! — хохочет Динка.
— Алина, принеси свертки! — говорит мать.
Глава девятая
МАМИНЫ ГОСТИНЦЫ
Алина приносит свертки. Стол быстро освобождается. Катя вытирает голубую клеенку. Старшие сестры терпеливо ждут, пока мама разворачивает свертки, но Динка лезет с ногами на стул и топчется на нем, возвышаясь над всеми головами.