Динка (ил. А.Ермолаева), стр. 115
— Пусть каждая из вас поставит себя на место Лени. Вот он придет в нашу семью, и все мы, кроме Динки, еще чужие ему. И так важно хорошо и ласково встретить человека… Показать, что его ждали…
Марина ищет нужных слов, но Мышка подсказывает их ей из глубины своего доброго сердечка:
— Мы сразу будем любить его, мама. Мы скажем ему, что теперь он — наш брат.
— Конечно, мы не обидим его, но согласится ли папа? Ведь ты хочешь, чтобы он был тебе как сын? — строго спрашивает Алина.
Лицо матери вспыхивает румянцем. Холодный взгляд голубых глаз останавливается на старшей дочери вопросительно и гневно:
— Ты должна знать раз и навсегда, что папа во всем полагается на меня! И каждый отец будет гордиться таким сыном, как Леня…
— Конечно! Я же ничего не сказала, мама. Почему ты сердишься? — пугается Алина.
Мать спохватывается и, горько улыбаясь, говорит:
— Я ничего не требую от тебя, я только боюсь, чтобы Леня не почувствовал себя чужим в нашей семье.
— Пускай наравне, мамочка: как мы, так и он, — подсказывает Мышка.
— Вот именно: как вы, так и он. Это не гость, не случайный человек… Тут нужно сердце и чутье, Алина! — волнуется мать и, слыша приближающийся топот по дорожке, быстро меняет разговор. — Я хочу тихонько-тихонько спеть одну песню… Знаете, какую?
Алина, еще не остывшая от волнующего разговора, молча поднимает на мать обиженные глаза… Но Марина знает, чем успокоить старшую дочку.
торжественно подхватывают обе девочки.
— «Но мы поднимем гордо и смело…» — волоча за собой прыгалки и примащиваясь около матери, вступает в хор Динка.
Дети хорошо знают, что песня эта запрещенная, голоса их звучат тихо и торжественно. Они стараются петь так твердо и храбро, как поют настоящие революционеры, они знают, что с этой песней в девятьсот пятом году шли по улицам толпы народа… За эту песню казаки били людей нагайками, топтали лошадьми…
— «В бой роковой мы вступили с врагами…» — выпятив худенькую грудь, поет Алина. Она так честно и гордо выводит эти слова, что даже кончики ее торчащих ушей из-за туго стянутых кос покраснели от волнения и глаза стали огромными.
Мышка тоже преобразилась, и звонкий голос ее уверенно ныряет то вверх, то вниз, выскакивая из общего хора, но с жаром повторяя знакомые слова…
Динке просто нравится, что песня эта запрещенная, что их всех вместе с мамой могут арестовать и даже побить нагайками, но ей это нипочем: она чувствует себя очень смелой и, в случае чего, сама побьет всякого полицейского с нагайкой.
— «В бой роковой мы вступили с врагами…» — с особенным удовольствием поет она, размахивая крепко сжатым кулаком.
Марина знает, что на дачах сейчас пустынно, даже ночные сторожа уже не стучат по ночам в колотушки, но, когда маленький хор разрастается, она предупреждающе поднимает вверх палец и понижает голос… Динка и Алина послушно следуют за ней, но Мышка сама не владеет своим голосом.
— «На бой кровавый, святой и правый…» — серебристо выкрикивает она, и вдруг… калитка громко хлопает. — «Марш, марш вперед, рабочий народ…» испуганно заканчивает в наступившей тишине Мышка.
— Здесь живет госпожа Арсеньева? — громко спрашивает мужской голос.
Марина медленно поднимается, поправляя растрепавшиеся косы… Уши у Алины делаются малиновыми, но она тоже встает и вместе с матерыо сходит с крыльца.
— Вы кто? Зачем? — опережая их, громко кричит Динка и, широко раскинув руки, останавливается посредине дорожки. — Не пущу!
— Это Кулеша, — говорит Марина, и с лица ее медленно сбегает краска. — Он привозил нам весной письма от папы…
— Кулеша… Кулеша… — удивленно и испуганно повторяет Алина.
Мышка молча пытается понять, что привез им гость.
Глава восемьдесят первая
ТРУДНАЯ ДЕВОЧКА
Приезжий человек — небольшого роста, но у него широкие, мощные плечи, крепко посаженная круглая голова, усыпанное желтыми веснушками лицо и веселые, широко открытые голубые глаза…
— А ну-ка, сверни с дороги! — сильно нажимая на букву «о», запросто говорит он Динке, и большие ручищи его мягко вскидывают девочку на воздух. Давай сюда свою маму!
Динка вырывается, дрыгает ногами и, очутившись снова на дорожке, весело хохочет.
— Кулеша… — встревоженно говорит Марина и бросает быстрый взгляд на детей. — Вы что-нибудь привезли мне?
Сердце ее бьется неровными толчками, губы крепко сжимаются. Гость снимает фуражку и, пожимая ее холодную руку, весело улыбается:
— Не бойтесь, не бойтесь! Я — добрый вестник! Я привез вам оглушительную новость! Мне поручено вызволить вас из дачной неволи… Сейчас передам вам деньги, билеты, и начнем укладываться!
— Как — укладываться? Какие билеты? — удивленно вскинув брови, спрашивает Марина.
— Билеты на поезд. Завтра, ровно в шесть, вы должны выехать. Не позже и не раньше… Вот письмо. Что не дописано, то дополню устно, — спокойно говорит приезжий, шествуя рядом с Мариной к дому и на ходу вынимая из бумажника сложенный вдвое конверт. — Вот, читайте и располагайте мной, как упаковщиком, грузчиком, носильщиком — одним словом, как вам будет угодно!
— Вы что-то шутите, Кулеша… — недоуменно пожимая плечами и раскрывая письмо, говорит Марина.
— А, старина, здорово! — окликает гость выглянувшего из-за террасы Никича.
Старик обрадованно семенит ему навстречу:
— Здравствуй, землячок! С чем приехал? Гость подмигивает ему одним глазом:
— Экстренное поручение! Сейчас все станет ясным!.. Он входит на террасу и, оглядываясь, качает головой:
— Ну, вы действительно всех дачников пересидели! Ни одной души вокруг… Товарищи уже волновались, что вас тут похитят, убьют, обокрадут…
— Ничего! У меня кое-какое ружьишко при себе… — улыбается Никич.
Марина уходит с письмом в свою комнату. Алина проскальзывает за ней.
— Мамочка, от кого это? Когда мы едем? Почему так быстро? — нетерпеливо допытывается она.
— Письмо от товарищей, но я сама ничего не могу еще понять, — распечатывая письмо, говорит Марина.
— Мамочка, читай громко. Может, тут что-нибудь о папе… Мать, перескакивая через строчки, шепотом читает вслух выхваченные фразы: «Отъезд на Украину… одобряем… Фамилия Арсеньевых слишком хорошо известна полиции. Посылаем деньги и всяческие пожелания… Поспешность отъезда объяснит Кулеша… он же поможет выехать с вещами… Бери всех четверых детей… Не опаздывай…» Марина опускает на колени письмо:
— Выехать завтра же… Но это невозможно… И почему так срочно?.. Билеты… деньги…
Алина напряженно смотрит в лицо матери.
— Кулеша! Идите скорей сюда! — раскрывая дверь, кричит Марина. В руке ее смятое письмо, в глазах — голубые взволнованные огоньки. — Кулеша! Что это за билеты? Почему мы должны выехать так срочно, завтра?
— A-a! — говорит Кулеша, просовываясь своим тучным телом в узкую дверь. Это сюрприз! — Губы его расплываются в широкую улыбку, глаза лукаво блестят, толстый па-лед указывает на девочку.
— Говорите при ней! — волнуется Марина.
Но Кулеша поворачивается лицом к террасе, где стоят Мышка и Динка, осторожно прикрывает за собой дверь, потом снова открывает дверь и манит пальцем Никича. Динка и Мышка остаются одни.
— Кулеша привез какую-то тайну… — шепчет Динка.
— Мы, кажется, завтра уезжаем… — неуверенно предполагает Мышка.
— Завтра? Ну что ты!.. Ведь Ленька еще не приехал… — бормочет встревоженная Динка.
За дверью раздаются радостные восклицания, взволнованный смех.
— Кулеша, вы ужасный человек! Почему вы не сказали сразу? — весело кричит Марина, и в распахнутую настежь дверь выбегает Кулеша.