Синьор президент, стр. 48
– Покорнейше благодарю! – отвечал ему Тичер.
– Покорнейше благодарю! – отозвался на приглашение какой-то черный жокей с кривыми ногами и золотыми зубами.
Камиле хотелось, чтобы ее появление не было замечено. Но, увы! Экзотическая красота, зеленые глаза, прозрачные и холодные, изящные линии тела, подчеркнутые узким платьем из белого шелка, маленькая грудь, грациозная походка и, помимо всего прочего, ее происхождение – дочь генерала Каналеса – привлекали внимание.
В небольшом кружке одна из сеньор сказала:
– Ничего особенного не вижу. Женщина, которая не носит корсета… Сразу видно, что выросла в деревне…
– …и что свой подвенечный наряд перекроила в бальное платье, – процедила сквозь зубы другая.
– Иметь фигуру еще не значит быть фигурой! – сочла нужным съязвить дама с завитками жидких волос.
– Ах, какие мы злые! Я сказала про ее платье потому, что им не скрыть своей бедности.
– Конечно, они бедны, вы безусловно правы! – заметила Дама с жидкими волосами и добавила, понизив голос: – Говорят, что Сеньор Президент ничего не дает ему после того, как он женился на этой!…
– Но ведь Кара де Анхель очень предан Сеньору…
– Скажите лучше «был предан»! Как говорят, я передаю то, что слышала, – этот Кара де Анхель выкрал ее, свою теперешнюю жопу, для того чтобы втереть очки полиции и помочь своему тестю, генералу, бежать. Потому тот и бежал!
Камила и Кара де Анхель продолжали шествовать мимо гостей, стоявших группами, к той части зала, где находился Президент. Его Превосходительство беседовал с каноником, доктором Иррефрагабле. Вокруг толпились дамы, которые, приближаясь к хозяину, замирали, обрывая разговор на полуслове, и, будто проглотив горящую свечу, не смели ни вздохнуть, ни охнуть; разорившиеся банкиры, выпущенные на поруки; демагогствующие подпевалы, не сводившие глаз с Сеньора Президента, не решаясь ни здороваться с ним, когда он смотрел на них, ни отойти от него, когда он переставал глядеть па них; провинциальные светила с угасшими факелами своих политических идей и каплей человеческого достоинства, которое проявлялось в оскорбленном самолюбии этих «первых на деревне», вынужденных чувствовать себя «последними в городе».
Камила и Кара де Анхель приблизились, чтобы поздороваться с Президентом. Кара де Анхель представил свою жену. Хозяин протянул Камиле маленькую руку, показавшуюся ей ледяной, и, произнося ее имя, вперил в нее взгляд, словно говоря: «Знайте же, кто я!» Каноник в это время приветствовал стихами Гарсиласо появление красавицы, обладавшей именем и внешностью той, кого любил Альбанио:
Слуги разносили шампанское, пирожные, соленый миндаль, сладости, сигареты. Шампанское зажгло огонь без пламени в приглашенных по списку гостях, и словно по волшебству все стало казаться реальным в неподвижных зеркалах и нереальным в салонах, так же как нереальны были густые звуки инструмента, когда-то мастерившегося из тыкв, ныне замененных деревянными ящичками-гробиками.
– Генерал… – раздался голос Президента, – уведите отсюда сеньоров, я хочу ужинать только с дамами…
Через двери, которые вели в ясную ночь, выходили плотной толпою, не говоря ни слова, мужчины: одни торопились выполнить приказ хозяина, другие хотели поспешным уходом скрыть недовольство. Дамы смотрели друг па друга, не осмеливаясь убрать ноги под стул.
– Поэт может остаться… – бросил Президент.
Офицеры заперли двери. Поэт не знал, где ему встать среди стольких дам.
– Читайте, поэт, – приказал Президент, – но только что-нибудь хорошее; Песнь Песней…
И поэт начал декламировать то, что ему приходило на память из текста Соломона:
Президент встал, мрачный, роковой. Его шаги прошуршали, как лапы ягуара, бегущего но каменному ложу высохшей реки. И он скрылся за дверью, хлестнув себя по спине портьерами, которые, выходя, раздвинул.
Поэт и слушательницы сидели ошеломленные, прибитые, беспомощные; такое беспокойство разливается в природе, когда заходит солнце. Один из адъютантов объявил о продолжении ужина. Открылись двери, и в то время как кавалеры, проводившие праздничный вечер в коридоре, с опаской снова заполняли зал, поэт подошел к Камиле и пригласил ее к столу. Она поднялась с места и собиралась опереться на предложенную руку, когда кто-то взял ее сзади за локоть. Она едва не вскрикнула Кара де Анхель все время стоял, спрятавшись за портьерой позади своей супруги; все видели, как он вышел из укрытия.
Маримба гремела одеревеневшими суставами, приговорен, пая издавать глухие звуки своими ящичками-гробиками.
XXXVI. Революция
Впереди ничего не было видно. Позади шныряли аллигаторы, молчаливые, длинные; сплетались борозды, рассекавшие холодную, гладкую поверхность вод. В обмелевших лагунах обнажились ребра истощенной земли. Жарко. Деревья тянулись ввысь, дышать поверх густых, белесых зарослей. Огни костров освещали глаза усталых лошадей. Один из солдат мочился, стоя спиной к другим. Ног его не было видно. Непонятно почему, но никто и не старался понять, в чем дело, – его товарищи сосредоточенно смазывали оружие жиром, растирая его лоскутами бумазеи, еще хранившей запах женщины. Смерть часто уносила людей с собой, морила в кроватях одного за другим; ни их детям и никому нечего было ждать. Лучше рискнуть собственной шкурой, посмотреть, что из этого выйдет. Пули ничего не чувствуют, когда продырявливают тело человека; они думают, что мясо – это воздух, парной и сладкий; воздух чуть плотнее обычного. И они пищат, как птахи. Непонятно почему, но никто не стремился понять, в чем дело, – все усердно точили мачете, купленные для революции в скобяной лавке, которую потом сожгли. Мало-помалу лезвия засверкали, как улыбка на лице негра. «Спой, приятель! – сказал кто-то. – С давних нор я знаю эту песню!»
Зачем ты ходил за мной, когда над тобой есть хозяйка? Уж лучше б меня ты бросил, как чурку, в грязь без утайки.
Подпевай, приятель!…