Место на земле, стр. 22

Однажды, когда он вернулся домой, жена сообщила ему радостную весть: Талба просил его зайти. Абдо очень обрадовался: в его положении любая надежда на заработок лучше, чем ничего.

Талба, санитар больницы, жил в том же доме и считался самым важным человеком среди жильцов. Абдо тотчас направился к нему.

Талба принял его приветливо. Абдо улыбнулся застенчиво и, едва тот спросил: «Как поживаешь?», начал рассказывать историю своей жизни. Он испытывал большое удовлетворение, вспоминая дни своей славы. Он тогда работал. Сколько разных людей он знал и сколько людей знали его!.. Слушая собственную речь, Абдо забывал про свою заплатанную галлабию [35], голос его поднимался, душа наполнялась гордостью. И он когда-то был человеком! Затем, понизив голос, он гневно обрушился на бренный мир, на времена, на людей, сердца которых пропитаны злом. А потом он сказал, что все же верит в лучшее будущее, и наконец совсем тихо, с виноватой улыбкой спросил Талбу, может ли он надеяться, что получит работу.

Санитар внимательно его выслушал и сказал, что работа для него найдется.

Абдо вернулся радостный. Лучшее будущее подавало ему весть о себе.

Нафиса заставила его дважды повторить свой рассказ о том, как принял его Талба. Он велел жене, как только она завтра постирает белье студентам, пойти к жене Талбы — помочь ей по хозяйству и развлечь ее.

Абдо проснулся чуть свет и рано утром вместе с Талбой отправился в донорское отделение больницы. Вместе с другими он просидел до десяти часов, когда наконец открыли дверь. Все вошли в коридор, где царила абсолютная тишина. Абдо сел на скамью. От запаха карболки его начало мутить, желудок, казалось, поднимается к самому горлу.

Ожидавших вызывали группами и опрашивали. Спросили и Абдо, как зовут его мать и отца, от чего умерли его дед и бабушка. Попросили фотографию, но у Абдо нашлась лишь карточка на удостоверении личности, которое он всегда носил с собой, боясь полицейских облав.

Потом его вызвали в другой кабинет, и сестра, вонзив в его руку шприц, взяла у него полную склянку красной крови. Затем ему сказали: «Приходи через неделю».

В течение всей недели у Абдо по-прежнему не было ни кирша. Половинки, четвертушки и даже корки лепешек иссякли. Рано утром, точно в назначенный день, он был вновь на донорском пункте. В десять утра открыли двери. Вошедшему перед ним ответили: «Нет, ваша кровь непригодна». Сердце у Абдо замерло. Но ему сказали: «Годен». И велели подождать. Абдо ожил. Несмотря на голод, он почувствовал себя героем среди толпы ожидающих и горделиво, как в давние времена, поднял голову.

Вскоре его позвали в кабинет. Когда его руку положили на подставку, ему стало страшно, но, увидев соседей справа и слева, он успокоился. Потом он почувствовал что-то холодное, будто его рука прикоснулась ко льду. Абдо смотрел на сестер, плавно, молча и деловито снующих со шприцами в руках. Сестры были не похожи на его говорливую жену. Абдо заметил, что тут есть и мужчины. Лица у всех были белые, как полотно, и гладкие, как шелк.

Абдо все смотрел на девушек-сестер, которые то и дело поправляли марлевые повязки, закрывавшие их приятные лица. Потом он почувствовал усталость.

Сосед справа спросил: «Сколько же они возьмут крови?» Кто-то ответил: «Не знаю. Говорят, пол-литра». Беседа на этом прервалась.

Наконец руку Абдо освободили, протерли холодным спиртом и сказали: «Все».

Абдо встал, сделал несколько неуверенных шагов к двери, потом остановился и спросил о деньгах: хоть один — два кирша.

Ему ответили: «Подожди».

Он ждал. Ему заплатили один фунт тридцать пиастров! Они были вежливы и накормили его, вычтя за это какую-то сумму.

Выйдя из больницы, Абдо, прежде чем идти домой, зашел в лавку мясника и купил фунт мяса, потом завернул к зеленщику и купил еще кулек картошки. Улыбаясь, он подошел к дому и постучался. Открыв дверь и увидев в его руках продукты, Нафиса ответила на его приветствие, осторожненько взяла кульки, и, если бы не стыд, она сказала бы, что нежно любит его, что она готова умереть за него.

В очаге загорелся огонь, закипел мясной суп, приятный запах распространился по всей квартире. Этот запах дошел и до соседей; некоторые молча завидовали.

Абдо плотно поел, вышел на улицу и купил арбуз.

В эту ночь он не слышал привычного ворчания жены. Их мирный шепот напоминал воркованье голубей.

К концу недели деньги иссякли.

В назначенный день и час Абдо снова был в донорском пункте. У него опять взяли кровь, накормили и выдали деньги. Абдо был доволен своей новой работой. Он больше не слышал ни замечаний мастера, ни окриков артельного десятника, ни брани полицейского. Все, что от него требовалось, — это каждую неделю ходить в донорский пункт, в это опрятное, сияющее белизной помещение, отдавать пол-литра крови, получать плату, кормить свою жену.

Многие завидовали его новому заработку.

Жена ухаживала за ним подобно ифриту, который улавливает душу грешника. Принимая из его рук пакеты с продуктами, она нежно улыбалась ему. Когда он ложился, она не давала ему спать своим воркованьем, с беспокойством говоря об его здоровье, о том, как он похудел и пожелтел. Рассказывала она и о том, что болтают о нем соседки по квартире, и как она ругалась с Хамидой, которая сказала, что это срам, если муж продает свою кровь. Порой она ласкала его, как мать ласкает свое дитя, и плакала, что ему приходится отдавать так много крови. Ночью она укутывала его потеплее, днем не давала ему и пальцем пошевелить, покорно исполняла все его просьбы и капризы, как будто он был большим ребенком.

Абдо огорчался, чувствуя и понимая, чем вызваны такие заботы. Но разве это так уж важно!

Верно, что каждый раз, когда у него брали кровь, он чувствовал головокружение и, засыпая во дворе больницы, спал там до вечера.

Верно, что люди много болтали о нем. Но зато примус у них всегда шумел, плата за квартиру вносилась исправно. А кому это не нравится — пусть болтает!

…В одно из очередных посещений донорского пункта его больше не пригласили сесть за донорский стол. Ему сказали: «Нет».

— Почему?

— Анемия.

— Амения?!

— Анемия. Малокровие.

— Ну и что же?

— Нельзя.

— Ну, а что же дальше?

— Когда окрепнешь…

— Я же крепкий, смотрите вот…

— Упадок сердечной деятельности.

— Ничего, я отвечаю за это.

— Умрешь!

— Я согласен.

— Нельзя. Здоровье надо беречь. Мы не можем. Это бесчеловечно.

— А разве так человечно, о люди?

— Нельзя.

— Значит, бесполезно?

— Да.

В этот день они даже забыли накормить его…

Вот так Абдо остался без денег и без крови.

Взгляд

Было удивительно, что такая маленькая девочка обратилась за помощью ко мне — взрослому незнакомому человеку.

Она несла на голове поднос с печеным сладким картофелем, а поверх картофеля был положен еще жестяной противень с пирожками. Просто и непосредственно она попросила меня поправить эту громоздкую ношу: противень с пирожками готов был опрокинуться, худенькие ручки девочки отчаянно пытались восстановить равновесие, но сложное сооружение грозило рухнуть.

Я недолго разглядывал растерявшуюся девочку и поспешил на помощь. Задача оказалась не такой уж простой: только я поправил поднос — чуть не опрокинулся противень; поправил противень — соскользнул поднос. А когда то и другое встало на место, девочка чуть наклонила голову, и пришлось все начинать сначала. Но вот наконец задача успешно решена — сооружение больше не качалось. И все-таки я посоветовал девочке вернуться в пекарню (ведь это совсем рядом!), оставить противень и снести его в следующий раз.

Не знаю, о чем подумала девочка, — ее лицо было закрыто подносом. Она чуть помедлила, чтобы удостовериться, не рассыплется ли ее ноша, и пошла, проговорив несколько слов с такой быстротой, что я разобрал только слово «ситти» [36].