Сборник Поход «Челюскина», стр. 65

С кормы по настилу с радиожурналами подмышкой сбегает Кренкель.

Останавливаемся у палатки, где поместились дети и женщины и находились радиоаппараты.

Поздно вечером, когда «Челюскина» уже не было, в одну из палаток были перенесены радиоаппаратура и аккумуляторы.

Близ палатки Кренкель, Иванюк и еще несколько челюскинцев установили мачты с антенной. [324]

Заместитель начальника экспедиции И. Копусов. Агония корабля

Судно жило обычной жизнью.

13 февраля мы, как обычно, отобедали в кают-компании. Почти все ушли отдыхать. Я зашел в каюту, захватил кожанку и спустился с борта, на лед: надо посмотреть, что происходит вокруг.

Двигается ледяной вал. Высота нагроможденных льдин достигла 10 метров. Небольшой группой, потрясенные, мы следили за. ледяным вулканом. Я вернулся на судно. Шмидт и Воронин с бака наблюдали за сжатием.

— Положение опасное, — сказал Шмидт, — пожалуй, надо выгружать запасы на лед.

Могилевич, Канцын и Гуревич уже были на своих местах. Через несколько минут Шмидт сказал:

— Приступайте к выгрузке.

Уже и внутри судна было слышно, как надвигается страшный вал. Люди обегали каюты.

— Одеться теплее! Все наверх! [325]

Сильный удар. Все задрожало. Второй толчок — еще более сокрушительный. Из коридора, где находились помещения экипажа, штурман Павлов пытался войти в каюту, но дверь не поддавалась. Пришлось выламывать доски…

У борта зияла огромная дыра. Через нее вышли прямо на лед. Страшно было глядеть, как разрушается судно.

Усталые, мокрые, люди на морозе, в пургу ни на мгновение не прекращали работы, перекидывали ящики и мешки. Женщины и дети сошли на лед в палатку, где физик Факидов оборудовал свою походную «станцию». Она находилась в ста метрах от судна.

Мы прошли по сильно накрененному пароходу и осмотрели, все ли выгружено. В третьем трюме в кожаном пальто стоял неизменно спокойный Шмидт. Он задумался. Я подошел к нему и сказал:

— Вот так, Отто Юльевич, кончается наша экспедиция…

Шмидт очень серьезно ответил:

— Гибель «Челюскина» неминуема, но это не должно нас пугать. Все закончится хорошо… Все ли выгружено? — спросил он быстро и громко, словно сбрасывая с себя задумчивость.

— Все.

Вода прибывала. Носовая часть судна уходила вниз, корма подымалась. Я и Отто Юльевич пошли в каюту капитана, взяли там деньги из кассы, затем пошли в каюту Шмидта, взяли документы, орденскую коробку и отправили все это на лед.

Оставались считанные минуты. Вдруг Отто Юльевич вспомнил, что орденская коробка пуста: орден Ленина остался на френче в каюте. Рискуя жизнью, он проник туда, схватил френч с орденом и вернулся на палубу.

«Челюскина» не стало.

Стемнело. Мучительно хотелось повалиться куда-нибудь, уснуть, Забыть все. Но еще продолжалась работа, раздавали теплые меховые вещи, малицы. Я не знал, где мне придется жить. Заглянул в низенькую, наскоро поставленную палатку. Там в одиночестве сидел Факидов.

— Больше никого с тобой нет, Ибраим?

— Один. Заходили Бабушкин и Валавин — ушли.

Я вполз в палатку, залез в спальный мешок и моментально уснул. [326]

Кинооператор А. Шафран. Последний кадр «Челюскина»

Сильный мороз и шторм — в кинематографическом отношении день явно «несъемочный». Около половины второго я был в каюте у Хмызникова. Мы почувствовали удар. Вместе вышли на палубу. Там все по-обыкновенному: Синцов возится у вьюшки, выбирая лот; Марков, измерив дрейф, спешит в рубку. На льду замечаю фигуры капитана Воронина и инженера Расса, они идут от палатки Факидова. Сквозь густой занавес пурги послышался звук торошения. Забираюсь на полубак с надеждой хоть что-нибудь увидеть, но 50-метровая видимость не дает этой возможности. На полубак приходят капитан, инженер Расс и еще несколько человек. Через некоторое время в прорывах снежного вихря можно было увидеть ледяной вал.

Сразу хочется бежать снимать. Но снимать явно нет смысла: в такую погоду снимать лед — это зря потратить так мало остающейся у меня пленки.

Приходит О. Ю. Шмидт. Обмениваемся впечатлениями о пурге, о погоде, о торошении. Говорить трудно, приходится кричать. [328]

Никакой особой взволнованности и напряженности я не заметил тогда у Шмидта. Он, как всегда, простой и спокойный.

Бегу в каюты. Там тоже все по-обыкновенному: кто работает, кто читает, кто отдыхает, а в кают-компании заядлые «козлятники» дуются в кости.

Забегаю к Ширшову, Громову, Решетникову:

— Ребята, скорее на палубу, там замечательные вещи: на нас идет ледяной вал!

И снова бегом на полубак, и снова больно хлещет по лицу ледяной вихрь.

Вал все ближе. Сквозь завывание ветра ясно слышно теперь громыхание льда. Это настоящая симфония: там звучат все инструменты, шум останавливающегося поезда и звон битого стекла.

Вал все ближе. Слышу голос капитана: «Зовите всех на борт выгружать продовольствие!»

Стремглав бегу на лед. Стараюсь перекричать пургу, зову ребят. Вернувшись на судно, вижу начавшуюся разгрузку.

Сразу включаюсь в работу. Таскаю ящики от трюма к борту. Скатываюсь по трапу на лед и начинаю оттаскивать продовольствие. Неожиданно замечаю, что нос судна стал погружаться. В голове мелькает мысль об аппаратуре, о съемке. Бегу обратно на судно по нижней палубе. Каюта — с открытой дверью. В каюте — лед!

Скорей по трапу наверх, в свою каюту. В одной-двух каютах заметил людей, собирающих вещи, инструменты. Прибежал к себе, помню только об аппаратуре и пленке. Бросаю в железный ящик снятый материал, вытаскиваю аппарат, кассетницу с последними четырьмя заряженными кассетами и штатив. Но как унести все это одному?

Окно не открывается — замерзло. Разбить его? Нет. Почему-то сразу представляется строгое лицо старшего помощника капитана Гудина. Попадет еще!

Пытаюсь открыть другое окно. К счастью, попытка увенчалась успехом. Окно открыто — и я выбрасываю на палубу все вещи.

Опять на палубе. О съемке здесь нельзя и мечтать: где поставить тяжелый аппарат на неуклюжей треноге, чтобы не помешать работающим?

Перетаскиваю аппарат на лед. Работать очень трудно. Ветер сильно бьет, засыпает объектив снегом. Линзы лупы с приближением глаза моментально потеют и покрываются тонкой коркой льда. Навести на фокус почти невозможно. Сильно болит примороженная лупой щека. [329]

Все-таки начинаю работать. Снимаю разгрузку продовольствия, спуск ледянок.

Снимать все труднее, аппарат стынет, ручка еле вращается. Приходится крутить, прилагая всю свою силу. Камера дергается на штативе.

«Челюскин» погружается все больше и больше.

Кончилась пленка.

Делаю попытку перезарядить.

Сам удивляюсь, что на таком морозе и ветре удается это сделать. Пришлось бросить рукавицы и голыми руками держать металл.

Продолжаю снимать, а в перерывах между планами подтаскиваю ящики. Руки и лицо окоченели. Нет больше сил дальше снимать. Ставлю камеру на общий план, а сам залезаю в палатку Факидова. Пытаюсь хоть немного отогреться.

В палатке пробыл недолго. Слышу крики:

— Аркадий! Скорей! Судно погружается.

Опять к аппарату.

Снимаю последний момент. Корма приподнимается, показывает руль и винт, из трюмов вырывается столб черной угольной пыли.

Через несколько секунд судна уже нет.

В этот день киноаппарат больше не работал.

Затонул, раздавленный льдами

Полярное море, 14 февраля (передано по радио).

13 февраля в 15 часов 30 минут в 155 милях от мыса Северного и в 144 милях от мыса Уэллса «Челюскин» затонул, раздавленный сжатием льдов.

Уже последняя ночь была тревожной из-за частых сжатий и сильного торошения льда. 13 февраля в 13 часов 30 минут внезапным сильным напором разорвало левый борт на большом протяжении от носового трюма до машинного отделения. Одновременно лопнули трубы паропровода, что лишило возможности пустить водоотливные средства, бесполезные впрочем ввиду величины течи.