Сборник Поход «Челюскина», стр. 150

С огромным трудом, напряжением всех сил тяжелый 52-местный бот раскачали, отдернули носом назад и под дружное «э-э-х раз, взяли!» оттащили в сторону. В дальнейшем мы приступили к откатке уцелевших бочек с керосином, бензином и нефтью. Барак к этому времени вплотную пододвинуло к ледяному валу и стало к нему прижимать. Воздух огласился скрипящими звуками трущихся друг о друга бревен.

Было больно смотреть на эту картину разрушения и чувствовать свою полную беспомощность перед силами суровой природы.

Стало ясно: барак, наша гордость, единственный деревянный дом на дрейфующем льду, доживает последние минуты. Хотелось действовать, приложить свои силы, помочь. Но как? Как остановить или хотя бы затормозить этот гигантский напор, ледяную атаку?

Скрипя и трескаясь, барак стал накреняться на бок, а холодная ледяная вода поспешно затопляла пол. Вокруг барака чернели силуэты людей, беспомощно опустивших руки, наблюдая за очередной драмой. Только доктор Никитин и подрывник Гордеев еще пытались спасти остатки невынесенных на лед медикаментов.

И вдруг вспыхнуло яркое пламя. Густой серый дым рванулся в воздух. Оказалось, что вспыхнул ящик спичек, на который навалились ледяные глыбы.

Через час сжатие окончилось.

От барака не осталось и следа.

Усталые, измученные, но возбужденные до предела, вернулись в опустевшую палатку, притащили вещи обратно, растопили лед, чтобы напиться, и уж собирались лечь спать, как входит Колесниченко с предложением инженеру Рассу и мне отправиться на аэродром и срочно выяснить, не поломаны ли сжатием посадочные площадки, ибо самолеты готовы к вылету.

Хлебнув полухолодного чаю, мы отправились в путь, получив задание вернуться не позднее семи часов утра для первой передачи по радио. [279]

У первого сигнального флага огромные, в несколько раз большие, чем у нас в лагере, торошения, целые горы вздыбленных гигантских торосов. Маленькая шлюпка-ледянка, оставленная на льду на случай разводий, чудом уцелела. Огромные горы льда остановили свое безумное шествие всего лишь на расстоянии полуметра от ее кормы.

Шли целиной, утопая в снегу, взбираясь на высокие хребты. Повстречав коменданта аэродрома Сашу Погосова, узнали, что вдребезги сломан старый аэродром, где раскинулась палатка аэропорта, а раненый самолет Слепнева оказался на островке, окруженный со всех сторон крупными трещинами.

Обратно в лагерь бежали, ибо до семи часов оставались считанные минуты. Подходим к радиопалатке, вызываем Кренкеля, не решаясь в столь ранний час беспокоить больного начальника. Но нас просят все же войти.

Рассказываем, говорим быстро, чтобы поскорее окончить и выйти. Отто Юльевич тяжело приоткрыл глаза, медленно погладил свою пышную бороду и, казалось, слушал, а потом с усилием снова закрыл глаза и, кивнув головой, взглянул лишь тогда, когда мы уходили.

Представляю себе, насколько тяжело было ему неподвижно лежать, не имея возможности выйти, лично принять участие, руководить ликвидацией неожиданной катастрофы.

После тяжелой бессонной ночи мы заснули мгновенно, забыв про несчастье и часы испытаний.

Проснулись от новой тревоги. Сжатие возобновилось. Выскочили из палатки, бросились спасать лес — наш основной топливный запас. Льды с яростью напирали на лагерь, точно твердо решили его уничтожить.

У палатки задумчиво смотрит на сжатие Георгий Алексеевич Ушаков.

— А где же барак, — говорит он, — в котором вчера я вам делал доклад об Америке?…

Барака нет, как не было бы сегодня и парохода «Челюскина», если бы полундра волей событий уже не произошла 13 февраля 1934 года. [281]

Подрывник В. Гордеев. Барак разорвало

Не первый раз это случалось. 21 февраля часть льдины с лагерем и камбузом, расположенным в 50 метрах от барака, оторвало и унесло больше чем на 100 метров вправо. Эту часть отделило от лагеря трещиной шириной в восемь-девять метров. Ночью с 5 на 6 марта произошел разрыв барака, наскоро сколоченного из бревен и досок, которые мы вытащили с места гибели «Челюскина».

Льдину с передней частью разорванно го барака, отделенного трещиной в два метра, отнесло влево метров на десять. Наша половина барака на льдине имела в поперечнике метров шесть.

6 марта мы решили ее отремонтировать и продолжать в ней жить по-старому. Заделали стену досками, поставили дверь, обложили снегом, верх покрыли двумя кусками брезента, вставили второе окно из двух стеклянных банок, и наше жилище приняло совсем уютный вид… Вначале вместо живших раньше в этой половине 20 человек нас осталось только семь — остальные ушли в палатки. Но уже через [282] несколько дней нашей жизни в бараке нам стали завидовать, и к нам перешли еще семь человек.

Жили в нашем бараке люди разных профессий: капитан, штурман, механик, врач, радист, подрывник, аэролог, метеоролог, геолог, инженер-строитель, а в последнее время фотограф и три повара. Барак служил не только жильем, но и культурным центром лагеря, чем-то вроде полярного клуба. Здесь обычно Отто Юльевич проводил занятия по диамату, сообщал новости с материка и т. д.

Рабочий день у нас кончался обычно получением двух, а иногда и трех кружек супа. И как ни было однообразно это блюдо, оно было вкусно после тяжелой работы на аэродроме. После дневальный подавал еще вечерний чай. Чай из экономии всегда пили в прикуску. Доктор Никитин, любивший сладкий чай, сахар съедал за утренним чаем, а вечером обычно отказывался: «Спасибо, не хочу; был бы сахар, выпил бы».

Вечером барак заполнялся жителями лагеря. Отто Юльевич занимал всегда свое «кресло» (чурбан из бревна). Окинув всех своей замечательной улыбкой, приглаживая левой рукой длинную пушистую бороду, немного сгорбившись, он всегда начинал со слов: «Что, все пришли? Можно начать?»

После занятий часов до шести-семи, если оставалось свободное время, занимались кто чем. Делали деревянные ложки, шили, латали. Я спешил докончить свой «окорок» (так называли мы полярную одежду — рубаху с капюшоном, защищающую от ветра). Шил я его из белого парусника, шил для охоты на нерпу, так как иначе она к себе близко не подпускала.

Много мы делали деревянных изделий по рисункам художника Решетникова.

Тов. Иванюк обычно в это время контролировал эфир на приемнике «ЛБ-2». Как он любит свою профессию! Только перешли в барак, как он уже в темноте сумел быстро установить мачты из двух четырехметровых строительных реек. Чтобы были они повыше, он одну укрепил на бараке, а вторую — на ропаке другой льдины (при передвижке не раз обрывало ему антенну). Быстро натянув антенну, он включил приемник, и вот «ЛБ-2» заговорил, настраиваемый умелой рукой нашего товарища.

Помню, через несколько минут им уже были пойманы знакомые звуки. Не отрываясь от приемника, с улыбкой на лице, он повелительным жестом потребовал подать себе карандаш и бумагу и стал быстро записывать радиограмму: [283]

«Москва, Совнарком — Куйбышеву, Главсевморпуть — Иоффе. Подошли к мысу Олюторскому и приступили к выгрузке самолетов «Р-5», сборку которых предполагаем закончить через два дня. Вага».

Таким образом лагерь Шмидта был в курсе всей грандиознейшей спасательной операции, развертываемой правительством. Руководитель лагеря О. Ю. Шмидт порой был информирован о ходе той или иной операции значительно раньше, нежели поступали официальные сведения.

К 20 часам температура в бараке настолько понижалась, что напоминала нам о наших теплых спальных мешках. Развернув их, мы укладывались спать. Раздевались. Сперва бывало холодно, но хорошие, теплые спальные мешки, сшитые из собачьих шкур, быстро нас согревали.

В короткие минуты перед сном мы уносились мыслями далеко-далеко, в родные места, к близким и родным, думающим о нас, тревожащимся о нашей судьбе… Мы много об этом говорили друг с другом перед тем, как заснуть. [284]

Так заснули мы и в эту памятную ночь на 9 апреля, не подозревая, что готовит нам лед. Только дежурный бодрствовал в полумраке барака, прислушиваясь к каждому стуку, скрипу и ритму завывания ветра, всегда готовый предупредить всех, если угрожала опасность.