Али-Баба и Куриная фея, стр. 1
Ганс Краузе
Али-баба и Куриная Фея
[Картинка: i_001.png]
У каждого свои заботы [Картинка: i_002.png]
— А ну, валяй! Бей по воротам!
С возвышения, где когда-то находился помещичий дом — теперь все его службы, конюшни и амбары принадлежали народному имению, доносились громкие крики.
— Эй, ты, давай сюда мяч! Что ж ты не бьёшь, дурень?
Молодёжь вокруг футбольного поля, расположенного на площади перед развалинами сожжённого господского дома, не скупилась на одобрительные возгласы и язвительные замечания.
Счёт был два — ноль. Два — ноль в пользу молодёжной сборной деревни Катербург. Её противник — команда интерната народного имения — из последних сил старался сровнять счёт…
Новая атака!
Жёлто-бурый мяч катится по истоптанной траве.
Ученики устремляются за ним. Пятнадцатилетний, не по возрасту низкорослый паренёк вырывается вперёд.
Зрители волнуются.
— Али-баба! Али-баба! — возбуждённо кричат юноши и девушки из интерната. — Али-баба!
Но вот паренёк догоняет мяч. Удар! Правый носок ботинка с глухим стуком бьёт по мячу. Мяч взмывает вверх, перелетает через ворота и падает далеко-далеко, позади, среди поросших плющом развалин господского дома.
Из зарослей плюща взлетает стая вспугнутых воробьёв. Взыскательная публика свистит.
Хорст Эппке, «автор» этого удара, смущённо смахивает со лба всклокоченные пряди волос.
— Эй, Али-баба, пусть врач пропишет тебе очки, а то ты косишь на оба глаза! — громко, на всю площадь, кричит какая-то девочка.
Все смеются.
Но Хорста Эппке это не очень трогает. Пальцы его правой ноги ощущают подозрительную прохладу. Вот тебе на! Нет, его башмаки не созданы для таких сокрушительных ударов. Трухлявый верх оторвался от подошвы. Зазябший палец правой ноги торчит наружу. Да и портянки так сбились, что их не сыщешь. Хорст Эппке разглядел повреждённый ботинок. Он вспомнил, что сапожник грозился выкинуть его вместе с башмаками из мастерской, если он ещё раз покажется ему на глаза, — ведь на ботинках буквально нет живого места, заплата на заплате. Какая жалость! Ботинкам теперь крышка. А других у него нет. Печально!
В игре наступил небольшой перерыв. Октябрьское солнце освещает футбольное поле. Игроки разыскивают в развалинах мяч. У Хорста Эппке достаточно времени, чтобы обругать себя за неудачный удар.
— Фу-ты ну-ты! Вот так так! На этот раз нам каюк! — бормочет он про себя.
— Эй, Али-баба! — раздаётся снова. — Али-баба, задай им перцу! — хихикают девушки. — Говорят, ты учился играть в футбол в старину, когда голов не забивали.
Али-баба ухмыляется, растягивая до самых ушей рот с крупными белыми зубами. Но, как „ни странно, он молчит. «Глупые девчонки!» — презрительно думает он. Ну и что с того, что они прозвали его Али-бабой? К этому он уже привык. Первого сентября — ровно месяц назад, — когда он впервые переступил порог интерната, держа под мышкой не очень вместительную картонную коробку, ему дали это прозвище за его разбойничий вид. Что ж поделаешь? Разве он виноват, что у него всего-навсего один-единственный старый, изжёванный костюм и серое, штопаное-перештопанное бельё! Отчим с детства не баловал его. А волосы? Что толку причёсывать и приглаживать эти упрямые вихры? Уши у него оттопыренные, нос курносый — приз за красоту с такой внешностью никак не получишь… Одним словом, Хорста Эппке устраивало прозвище «Али-баба».
Мяч снова в игре, матч продолжается.
Счёт два — ноль. «Что ж, теперь-то уж я покажу этим дурочкам, умею я играть в футбол или нет!» — решает Али-баба.
И он старается изо всех сил. От еды и от футбола Али-баба никогда не отказывается. Аппетит у него прекрасный, что же касается футбола, то он не имеет ни малейшего представления о правилах игры. По его разумению, мяч — это мяч, а гол — это гол, вот и всё…
И Хорст Эппке мчится наперерез мячу. Однако длинный Якоб Махемель из катербургской сборной бегает быстрее его. Да это и не мудрено: у Якоба длинные, как у аиста, ноги. Ах ты, жираф проклятый! Али-баба чувствует себя обиженным судьбой. Он подставляет своему противнику ножку. Якоб спотыкается и растягивается во весь свой рост на поле. Теперь Али-баба у цели. «Вот сейчас будет гол так гол!» — с торжеством думает он.
Но тут раздаётся свисток судьи.
— Подставлять ножки запрещено. Штрафной удар в пользу Катербурга, — объявляет он.
— Штрафной? Фу-ты ну-ты! Кто виноват в том, что Якоб на своих ходулях попался мне под ноги? Я…
Али-баба замолкает. Мяч идёт прямо в ворота. Счёт три — ноль. Благодаря штрафному удару деревенские ребята снова забили гол.
Команда интерната проклинает своего провинившегося игрока.
— Вот осёл! — кричат они Али-бабе.
— Сами ослы! — возмущённо огрызается он. Между тем игра идёт своим чередом. Взбешённый Хорст Эппке снова бежит вдогонку за мячом.
— Давай! Давай! — шумят зрители.
Интернатовцы опять переходят в атаку.
Они гонят мяч перед собой и сталкиваются с командой противника. Мяча не видно за ногами сбившихся в кучку игроков.
Али-баба пользуется сутолокой, чтобы локтями пробить себе дорогу. Он дерётся, толкается, работает кулаками, словно одержимый. Ещё секунда — и он снова завладеет мячом…
Но его опережает судья. Свисток!
— Это футбол, а не регби! — кричит судья. — Штрафной удар в пользу Катербурга.
Неужели опять? Глаза Али-бабы беспокойно бегают; на его худом лице они блестят, как два острых уголька. Спутанные тёмно-каштановые волосы свисают на лоб. Товарищи по команде возмущены его игрой:
— Ты сегодня делаешь одну глупость за другой!
Али-баба судорожно глотает воздух:
— Фу-ты ну-ты, что вы ещё выдумали? Я играю правильно. Просто судья придирается.
Игра продолжается. Команде интерната явно не везёт. В результате нового штрафного удара мяч опять попадает в их ворота.
— Гол, гол, гол! — ликуют катербуржцы.
Счёт четыре — ноль. Ученики вне себя от огорчения.
— Али-баба портит нам всю игру! — ворчат они.
— Ну конечно, теперь я стал козлом отпущения! Футы ну-ты, где же справедливость? — кричит он хриплым голосом.
— А ты играй правильно!
— Я так и делаю.
— Нет, не делаешь!
— Делаю!
Али-баба старается сдержать себя. Минуты три он играет «на тормозах», но потом опять входит в раж.
Судья вынужден снова вмешаться:
— Штрафной удар!
— Но почему же? Почему? — кричит Али-баба.
Судья бросает на него уничтожающий взгляд:
— По-твоему, я слепой? Ты схватил игрока руками!
— Фу-ты ну-ты! Я схватил? Никого я не задерживал!
Али-баба божится, что он не виноват. Но всё напрасно. Слово судьи — закон. Али-баба вне себя от ярости.
— Тут дело нечисто. Это мошенничество! — кричит он. — Чистое мошенничество! Судья подыгрывает деревенским, это сразу видно. Убить его мало!
Али-баба кипит от злости. Он ругается и буянит до тех пор, пока его не удаляют с поля за грубость.
— Уходи, не задерживай игру! — поддерживают судью победители — катербуржцы.
Это уж слишком! Теперь некоторые игроки интерната вступаются за Али-бабу.
— Можете не задаваться! — вопят они. — Расхвастались своими дурацкими голами!
— Мазилы кривоногие! — кричат им в ответ деревенские.
Длинный Якоб Махемель не лезет за словом в карман. Ему, конечно, тут же отвечают. В последние несколько минут языки работают усерднее, чем ноги. Правда, за несколько секунд до конца игры катербуржцам всё же удаётся забить новый гол. Счёт пять — ноль.
— Ура! — Деревенские ребята издают торжествующий вопль.
Какой позор! Шестнадцатилетняя Рената Либиг, которая тоже учится в интернате при народном имении, с возмущением покидает футбольное поле. Она сгорает от стыда. И не только потому, что их команда проиграла — Рената не считает это таким уж позором, её возмущает поведение Али-бабы. «Какой противный мальчишка! Глупый и наглый и к тому ещё обжора. Он совершенно не умеет вести себя. И с таким дурнем нужно жить под одной крышей! — сердито размышляет Рената, спускаясь по длинной каменной лестнице,ведущей от площади перед замком к деревне. — Ох, уж этот Али-баба!» — Рената почти подошла к дому, но всё ещё не может успокоиться.