Прекрасные господа из Буа-Доре, стр. 29

Он покрылся холодным потом, в глазах потемнело.

Люсилио чувствовал больше, чем видел глазами, но предпочитал рисковать жизнью, чем хоть на секунду показать страх врагу своей родины и хулителю человеческого достоинства.

Глава двадцатая

Во время этой ужасной сцены буквально в двух шагах от Лорианы находился еще один странный свидетель — молодой волк, выращенный на псарне, который перенял привычки и повадки собаки, но не ее инстинкты и нрав. Он охотно ласкался ко всем, но ни к кому не был привязан.

Лежа у ног Люсилио, он с беспокойством наблюдал за жестокой игрой испанца, и когда кинжал раза два или три упал рядом с ним, он поднялся и укрылся за деревом, не беспокоясь ни о чем другом кроме, как о собственной безопасности.

Однако поскольку игра продолжалась, зверь, который начал чувствовать свои зубы, много раз показывал их молча и, полагая, что на него нападают, в первый раз в жизни испытал инстинкт ненависти к человеку.

С горящими глазами, напряженными подколенными суставами, ощетинившимся и дрожащим позвоночником он укрылся от д'Альвимара за огромным стволом тиса, где выжидал подходящий момент, и откуда он вдруг бросился, чтобы схватить его за горло.

И он сделал бы это, если не задушив, то по крайней мере ранив, если бы не был сильно отброшен ударом ноги Люсилио.

Внезапно прерванное пение и жалобный звук, который издал мюзет, отброшенный артистом, заставил Лориану обернуться.

Не поняв того, что произошло, она лишь увидела д'Альвимара, который вне себя от гнева вспарывал ножом брюхо зверю.

Он совершал этот акт расправы со всем жаром мести. Можно было легко видеть на его бледном лице и в его налитых кровью глазах таинственную и глубокую радость, которую он испытывал, имея возможность убивать.

Он трижды вонзил нож в трепещущие внутренности, и при виде крови его рот исказился столь сладострастным образом, что Лориана, вся дрожа, схватила обеими руками руку Люсилио, говоря ему тихим голосом:

— Смотрите, смотрите! Чезаре Борджа! Вылитый!

Люсилио, который неоднократно видел в Риме портрет, написанный Рафаэлем, и сам еще более почувствовал это сходство, сделал знак головой, что он этим был сильно поражен.

— В чем дело, сударь? — спросила взволнованная Лориана торжествующего испанца. — Вы вообразили себе, что находитесь в центре леса, и полагаете, что мне будет приятно, когда вы поднесете мне голову или лапы зверя, которого я кормила из своих рук и только что ласкала перед вами? Фи! Вы понятия не имеете о соблюдении приличий, и с этим окровавленным резаком вы похожи скорее на живодера, чем на дворянина!

Лориана была в гневе, она не испытывала больше ничего, кроме отвращения к этому чужестранцу.

Он, словно очнувшись ото сна, просил прощения, говоря, что это волк хотел его сожрать, что это была плохая компания в доме и что он счастлив, что имел возможность освободить мадам от инцидента, который мог бы произойти и с ней.

— Так он набросился на вас? — спросила она, глядя на Люсилио, который утвердительно кивнул головой. — И куда же он вас укусил? — продолжала она. — Где же рана?

И поскольку д'Альвимар не был поранен, она возмутилась страхом, который он испытал перед животным еще таким молодым и столь малоопытным.

— Слово страх не совсем точное, — ответил он с некоторым проявлением ярости, — я не думаю, что его можно адресовать тому, у кого еще в руке орудие убийства.

— И вы еще так гордитесь, что убили этого волчонка! Если бы это сделал ребенок, ему было бы простительно, но вовсе не мужчине, которому достаточно было ударить хлыстом, чтобы избавиться от него. Я говорю вам, сударь, что вы ужасно испугались и что это мания тех, кто любит проливать кровь.

— Я вижу, — сказал д'Альвимар, внезапно удрученный, — что я навлек на себя вашу немилость, и я нахожу в этом, как и в остальном, результат моей злой участи. Она столь упряма, что порой у меня возникает мысль уступить ей победу в битве, где я не нахожу ничего, кроме потерь и огорчения.

Было немало правдивого в том, что только что сказал д'Альвимар, и поскольку после того, как он машинально вытер свой кинжал, он, казалось, колеблется, класть ли его в ножны, Лориана, пораженная мрачным выражением его взгляда, поверила, что он немного безумен вследствие какого-либо большого несчастья, и приготовилась быть следующей жертвой.

— Чтобы простить вас, — сказала она, сдерживая волнение, — я требую, чтобы вы вручили мне оружие, которым только что столь скверно распорядились. Мне совсем не нравится этот злодейский клинок, который дворяне Франции не носят нигде более, кроме как на охоте. Шевалье достаточно шпаги, и, чтобы вытащить ее из ножен перед дамой, нужно время подумать. Я всегда боялась людей, которые прячут на себе оружие слишком быстрое и слишком простое в применении, и оттого я прошу вас принести мне жертву, исправив огорчение, которое вы мне причинили.

Д'Альвимар поверил, что, разоружая его, ему оказывается милость. Однако ему нелегко было расстаться со столь надежным оружием, и он пребывал в нерешительности.

— Я вижу, — сказала Лориана, — что это подарок какой-нибудь красавицы, которой вы не осмеливаетесь ослушаться.

— Если вы так думаете, — ответил он, — я хотел бы освободиться от него как можно скорее.

И, преклонив колено, он передал ей кинжал.

— Вот и хорошо, — сказала она, убирая руку, которую он хотел поцеловать. — Я прощаю вас как гостя, который вовсе не хотел оскорбить, но и только, клянусь вам, что же касается этого гадкого клинка, если я храню его, то это вовсе не от любви к вам, но чтобы не допустить зла, которое он может причинить.

Они были уже у подножья башни, где их встретили маркиз и господин де Бевр, воодушевленно болтающие.

Лориана собиралась рассказать им о том, что произошло, но ее отец не дал ей времени.

— Послушай-ка, дорогая моя девочка, — сказал он ей, взяв ее за руку и просовывая ее под руку маркиза, — наш друг хочет сказать вам об одном секрете, а пока он будет вам его рассказывать, я составлю компанию господину де Виллареалю. Вот видите, — добавил он, обращаясь к Буа-Доре, — я вам доверяю мою овечку, не опасаясь ваших больших зубов, и я не скажу ей ничего, чтобы не подорвать ее доверие к вам! Говорите теперь сами, как считаете нужным. Если вы не справитесь, я умываю руки, вы уж постарайтесь!

— Я вижу, — сказала мадам де Бевр маркизу, — что у вас есть ко мне какая-то просьба.

И поскольку она решила, что речь пойдет как обычно о каком-то развлечении типа охоты у маркиза в поместье, она добавила, что заранее согласна.

— Осторожно, моя дорогая! — воскликнул господин де Бевр, смеясь. — Вы совсем не знаете, во что вступаете!

— И нисколько вы меня не напугаете, — ответила она, — он может сказать быстро.

— Да ну! Вы так думаете, но вы заблуждаетесь, — продолжил господин де Бевр. — Держу пари, что ваша беседа продлится более часа. Идите-ка оба в какой-нибудь из залов, где вам никто не помешает, а когда вы все обсудите, вы вновь вернетесь к нам.

Едва они оказались в салоне, как маркиз предложил свое сердце, свое имя и свои экю в духе «Астреи» с той неистовой страстью, которая не говорит ни о чем, кроме как о страшных муках, вздохах, которые рассекают сердце, страхах, которые вызывают тысячу смертей, надеждах, которые лишают рассудка, и т. д., и все это в выражении столь целомудренном и столь холодном, что самая неприступная добродетель не могла бы этого испугаться.

Когда Лориана поняла, что речь идет о браке, она была так же удивлена, как ее отец.

Она знала, что маркиз способен на все, и вместо того, чтобы развеселиться, она чувствовала сострадание. Она испытывала к нему дружеские чувства, и даже уважала его за доброту и верность. Она чувствовала, что бедный старик подвергается бесчисленным насмешкам и стоит только ей дать пример, как шутки, дружеские и умеренные, объектом которых он был, станут обидными и жестокими.

«Нет, — подумало это юное и мудрое дитя, — этого не должно быть, и я не потерплю, чтобы мой старый друг стал посмешищем слуг».