Время ожидания, стр. 61

«Жигули» резко затормозили около ДК «Ленсовета», подобрав слегка растерянного парня-хиппи с кошкой на руках.

– След потерян, – грустно доложил Кор. – Здесь он вышел с кромки. Больше ничего не ясно.

– Зато мне, кажется, ясно, – хмуро выслушав доклад, Рэкки устало кивнул. – Он идет в направлении будущего прорыва реальности. Аура – живая?

– Вполне.

– Значит, ничего еще не потеряно, – оптимистично, может быть, даже слишком бодро, произнес Рэкки. – По коням – и вперед. Мы его встретим прямо там.

– Где? – спросил Корвин.

– А, ты еще ничего не знаешь… Сообщество откололо номер. Чувствуешь, что-то не то в городе?

Это видела даже Марина, когда «жигуленок» стоял около ДК. Проходившие мимо люди казались излишне возбужденными, слишком эмоциональными. Если они шли вдвоем – беседа непременно сопровождалась оживленными жестами, собеседники размахивали руками, словно ветряные мельницы.

Иногда в толпе мелькали совсем иные лица – мрачные, подавленные, словно бы глядящие на весь мир из-под серых очков.

– Что с людьми? – спросила девушка, не надеясь, что старшие ей ответят.

Однако Рэкки обернулся.

– Что с ними? Чувствуют неладное. Знаешь, про собак говорят – все видит, все понимает, только сказать ничего не может. В том плане люди от собак совсем недалеко ушли.

Глава 23

Прорыв Кромки

Первые существенные изменения в городе Вит заметил, когда шел в сторону Сенной площади. Вначале они казались чем-то малозначительным, почти невидимым – но чем дальше, тем сильнее сжималось его сердце. Город корчился в мучениях – но почти никто этого не замечал. Правда, неясную тревогу, пришедшую непонятно откуда, почувствовали многие. Это было видно по лицам прохожих: те, кто шел в центр, почему-то находились в состоянии мрачной задумчивости. Иногда на лицах читался испуг или гнев – но просто беззаботных людей среди прохожих почти не попадалось.

Марсово поле – когда-то – один из главных памятников революции, ныне представляло собой нечто непонятное. Оно было большим пустырем в центре города с уродливым каменным сооружением посредине и пламенем, бьющим из-под земли. Конечно, то была всего лишь горелка, в которой расходовался недешевый газ. Но впечатление иной раз – особенно, ночью – было совершенно адским.

Недаром поговаривали, что «Марсуху» облюбовали в последнее время всевозможные дьяволопоклонники и те, кого командир «Утгарда» назвал «сотонистами».

Вит не знал о том, что вокруг Марсова поля давным-давно – почти сто лет – накапливалась та еще энергетика, а на кромке это место лучше всего было бы обойти стороной. Но, если бы Виту и было бы известно об этом, то все равно путь его лежал именно через этот бывший плац для смотров и муштры. Правда, сам революционный монумент юноша решил на всякий случай миновать, пройти по краю поля. А не то вдруг именно здесь его утянет на кромку. Интуиция подсказывала Виту, что такое путешествие может оказаться не менее неприятным, чем поездка в метро в том мире. И, пожалуй, он был прав – мест, связанных с революцией «кромешники» старались сторониться. Кровопролитие всегда нарушает кромку, и проходят иногда столетия, прежде чем рана затянется окончательно и перестанет порождать чудовищ.

Марсово поле летом давно уже стало излюбленным местом для сборищ самых разных неформалов и бомжей. Неформалы подтягиваются ближе к вечеру, сейчас их время еще не наступило, а что до бездомных, то они здесь крутятся всегда.

Около башенки коллектора как раз помещалась именно такая компания: потрепанные грязные люди, находившиеся в разной степени утраты человеческого облика. Двое из них мирно похрапывали, а один – вероятно, тот, кому соответствовал не только термин «бомж», но и «бич» – «бывший интеллигентный человек» – стоял рядом, держа в руках какие-то клочки бумаги и поглядывая на своих слушателей сквозь стекла полуразбитых очков.

– Я должен был убить клопа!…

И я убил!…

Как он страдал!

Клоп жить хотел!!!

– донеслась до Вита его декламация. Ого, кажется, это были стихи. Вит невольно замедлил шаги, с интересом поглядев на поэта бомжовских притонов.

– Ну, Хыня, ты просто монстр! – сказал кто-то из благодарных слушателей. – А писал бы еще музыку – был бы музыкальный монстр Хыня!

Поэтический монстр победно улыбнулся, обнажив почему-то отливающие зеленоватым зубы.

Вит прошел мимо компании, которой не было до него никакого дела. Да и ему до них, в общем-то – тоже. Миновав Спаса-на-Крови, он прошел в Михайловский сад, обогнув чугунную ограду. Насколько помнил Вит, здесь всегда было уютно и тепло – даже в дождливую осеннюю погоду. Но теперь словно бы откуда-то повеял холодный северный ветер, несущий на своих крыльях лишь дожди и позднюю слякотную осень.

Посетителей было мало. Около одной из скамеек собралась кучка «неформальной молодежи»: парни в черных куртках с заклепками и девицы – с выстриженными волосами, а иные – так и просто наполовину лысые.

Одна из девок – кубической наружности, с ярко-зеленой порослью на голове и хриплым голосом – уверяла собравшихся, что кто-то (вероятно, отсутствующий) ее совершенно достал: ни жертвоприношения с обрядом провести толком не может, ни ее, бедную, удовлетворить как полагается. Остальные слушали молча – должно быть, им хотелось сейчас не слушать матерный треп, напиться – вот только денег не было.

– Призраки, говорит, волколаки на Смоленке завелись!… – разорялась девица. – У него по укурке такие призраки!… В штаны навалил, урод…

Матерная тирада оказалась досказанной только наполовину: взгляд девки упал на Вита. Она внимательно смотрела на паренька, но ничего не сказала – да и остальные привязываться не стали: как будто мимо них прошло то самое, неведомое существо из Нижнего Мира, которое они зачем-то хотели призвать своими заклинаниями. Прошло – и не удостоило даже плевком.

Вит уже не принадлежал этой реальности, которая начинала – все быстрее и быстрее – разваливаться на глазах. Было такое ощущение, что твердая грань между этим миром и кромкой – а может быть, и чем-то еще, юноше пока неизвестным – вдруг стала зыбкой и текучей, стекло превратилось в смолу, и эта смола неумолимо плавится.

На небе виднелись лишь редкие облачка, вовсю светило солнце – однако многие из встречных прохожих отчего-то поеживались, как будто под порывом холодного воздуха.

Около «Гостиного двора» Вит наткнулся на драку. Вообще-то, потасовки в самом сердце города, на главном проспекте, редкостью не были – особенно, в те времена, когда «Гостиный» был на ремонте, и забор, окружавший универмаг, служил «стеной гласности». Конечно, с Москвой, где митинг без «боевых действий» – и не митинг-то вовсе, сравнивать «стену гласности» не приходилось, но для города, живущего рассудком, и от этого было как-то не по себе. Демократы, коммунисты и националисты всегда были публикой очень недружной и видели своих коллег по «стене», как минимум, в поезде, следующем на Колыму – а лучше, конечно, у стенки или в гробу (можно даже без белых тапочек). Но продавать газеты и заниматься агитацией нужно было всем, а место для этого оказалось самым удобным.

Потом исчезли демократы, еще через полтора года доремонтировали, наконец-то, универмаг – но спокойствия это не прибавило.

– …Ты мне еще за Югославию ответишь, сволочь сионистская! И за Ирак, сука! – надсаживалась злобного вида старуха, пытаясь достать сухонькими лапками человека, нисколько не напоминающего ни Клинтона, ни Буша-младшего – скорее уж, нищего, мотающего свой «срок дожития» на скудные гроши.

Тот тоже оказался идейным, и за Ирак с Югославией уж всяко отвечать не желал.

– Убери свой «Майн камф» с прилавка, ты, старая ведьма! Ишь, разложил товар купец! – хрипло рычал он на старуху. – Р-развели фашистов в России, Сталина на вас всех нет!… Перестрелял бы вас, монархистов поганых, к чертовой матери – и все дела!