Месяц как взрослая, стр. 31

— А тебе?

— Об этом в другой раз. Я сказала еще Индреку, только тебе и ему. Но другим — не сметь! Не то, если все бросятся, у меня ничего не выйдет. Так. Что мы теперь будем делать с этой рыбой? Пожарим или что?

32

Силле сидела у себя в комнате за столом: карандаш между пальцев, голова зажата руками. Не сводя глаз, смотрела на белый листок бумаги, который лежал перед ней.

Несколько дней тому назад Юта Пурье пригласила Силле к себе и попросила изготовить для свадебного стола Эндлы Курма гостевые карточки. Сама Юта Пурье собиралась рисовать большие веселые рисунки, которые будут развешаны на стенах свадебного зала. Говоря об этом, она подала Силле бумагу и сказала:

— Прошу! Это список гостей и кое-какие сведения о них. Тут краски и кисти, здесь резинка, бумага…

Силле попятилась.

— Вы что… не хотите? — Художница огорчилась. — Или нет времени? Я боюсь, что сама не смогу в срок управиться со всем.

— Разве я сумею? — засомневалась Силле. — Я никогда не имела с этим дела, и вообще… вдруг у меня не получится.

Юта Пурье ободряюще улыбнулась:

— А я верю, что вы справитесь. Бояться тут нечего. И терять тоже. Можно только победить.

Она сунула Силле в руки бумагу, кисти и краски. Когда Силле вышла от Юты Пурье, сердце у нее колотилось от радости: взрослый человек, художник, доверил ей, школьнице, свою работу.

И теперь она сидела над этой работой. Бумага была уже разрезана на карточки, которые смотрели на нее своими белыми, чистыми листочками. Что нарисовать на них?

«Что-нибудь юмористическое, если получится», — посоветовала ей художница.

А если у этого, стоящего первым в списке, пятидесятилетнего рыбака-спортсмена и завмага Антса Лу?нда нет чувства юмора? Нарисуешь, например, на его карточке удильщика, который вытащил из воды рыбину такую большую, что она оказалась в несколько раз больше самого рыбака, когда, может, в жизни этот самый Антс Лунд ловит только мелочь. Ведь он же примет рисунок за насмешку и вместо улыбки будет упрекать свою жену за то, что она разболтала о нем всему свету. И за свадебным столом окажется мрачная супружеская пара.

Силле продолжала читать список гостей и нашла там фамилию молодого человека восемнадцати лет. Столько, сколько Индреку.

Где сейчас Индрек? Поехал вместе с фабричными ребятами на состязание по ночному ориентированию? Наверное, поехал.

Силле вздохнула. Она надеялась, что вместе с Мерле в дом придет ясность в отношениях между ней, Силле, и Индреком. Но Мерле жила у нее уже четыре дня, и все оставалось по-прежнему.

Хотя нет, не совсем по-прежнему. Индрек теперь чаще останавливался возле их стола, спрашивал о работе или справлялся о том, что пишут Силле родители. Дома по вечерам из его квартиры доносилось насвистывание, а на лестнице слышался удивленный голос тетушки Метс: она спрашивала, разве Индрек нанялся дворником, что теперь по вечерам запирает входную дверь, а рано утром открывает.

Мерле вроде бы уже и не проявляла интереса к Индреку. По крайней мере, не говорила о нем больше.

Силле прислушалась к себе. Полного спокойствия не было. Это, конечно, из-за гостевых карточек! Получатся ли они такими, чтобы Юта Пурье осталась ими довольна? Попробуем!

Что же нарисовать на карточке этого восемнадцатилетнего молодого человека? Перед глазами встали силуэты Эндлы и ее суженого на берегу. Рядом два молодых человека. А почему бы и нет!

Хотя лучше нарисовать одинокую чайку над морем. Именно — одинокую чайку.

Вместе с идеей пришло спокойствие, которое все росло, пока не обернулось вдохновением. Как же здорово — думай, ищи, а потом радуйся, глядя, как рука переносит на бумагу твои идеи. Если бы всегда, всю жизнь выполнять такую работу!

Но вот карточка была готова, и восхищение улеглось. Такое происходило в последние годы с каждым ее рисунком. Еще не высохшие работы она видела такими, какими хотела их видеть. Когда же творческий пыл угасал, Силле смотрела на рисунок с разочарованием: «Ах, не получилось! Я просто ничего не умею. На следующий год запишусь в танцевальный кружок».

— Задается! — говорили ей в глаза участники изокружка и за глаза тоже.

Бесконечно терпеливый Пророк Муз хвалил ее и продолжал учить рисовать.

Но Силле считала: если человек не может рисовать так, чтобы у того, кто смотрит, становилось на душе приятно, чтобы у него появилась тоска по хорошему, красивому и совершенному, как, например, перед акварелями Рейбаса, картинами Ра?йди или графикой Юриса, то пусть и бумагу не марает. Пускай и дальше иллюстрирует школьную стенгазету. А ходить в изокружок? Что ж, человеку ведь нужно чем-то заниматься. Но пусть этот человек и не помышляет сравнивать свои поделки с произведениями Рейбаса и Райди. И к следующей осени пусть присмотрит себе новое занятие.

Так Силле решила.

Силле сидела за столиком, зажав губами кисточку. Первые четыре карточки она отложила в сторону с мыслью, что эти жалкие, детские рисуночки придется потом переделать. Перед ней была пятая карточка, которая должна была указать за столом место какой-то двадцатилетней девушке, студентке.

А солнце тем временем уже прошло свою третью четверть пути. Уже лучи его трепетали в листьях липы, на подоконнике и готовились заглянуть в комнату.

«Уже?! — удивилась Силле. — Скоро вечер, а сделано так мало».

За окном что-то зашуршало, затем показался целлофановый пакетик с клубникой, привязанный к рогульке. Пакетик никак не соскакивал с палки на подоконник. Его осторожно стряхивали.

Муж тетушки Тийны? Или сама тетушка Тийна? Вернулись с огорода… Или сынишка Метсов?

Силле сняла с бельевой палки пакетик и выглянула за окошко.

Индрек!

— Ты разве не на соревнованиях? Почему?

— Как почему? Маме сегодня первый раз разрешили прогулку во дворе.

— Выздоровела? Ой, Индрек! А я и не знала!

Улыбающиеся глаза Индрека стали серьезными.

— А что ты вообще знаешь обо мне или… хочешь знать? Ну, ладно. Пойду варить варенье, пока не забыл, как это делается. Сегодня собрал с грядок первый урожай.

Он помахал рукой и, держа раздвоенную бельевую палку, как Нептун трезубец, направился длинными шагами к подъезду.

— Индрек!

Он остановился.

Силле держала в руке пакетик с клубникой.

— Спасибо!

Индрек улыбнулся.

Силле отступила от окна в комнату. Теперь крикнул Индрек:

— Слушай, если это не секрет, чем ты там занимаешься?

Силле облокотилась на подоконник и объяснила.

— Хорошая практика! — решил Индрек. — Успеешь к завтрашнему дню?

— Куда там! Хорошо, если справлюсь к воскресенью.

— Ладно, я умею ждать. Тогда я в понедельник или вторник позову тебя с собой. Грядки полны цветов и замечательных ягод. Сегодняшние — это первые. Так что успеем. До свиданья!

— Обязательно пригласи! До свиданья!

Силле снова уселась за стол…

В понедельник, перед работой, Силле направилась прямо на шестой этаж. И рисунки углем, и нарисованный на берегу морской пейзаж, и кое-какие ранние работы она тоже захватила с собой: заодно переживать и волноваться.

Дверь ателье была открытой, и Юта Пурье на месте. Без долгих разговоров Силле разложила перед ней на столе гостевые карточки. Художница начала с интересом рассматривать их. Каждую карточку рассматривала с каким-то особым вниманием. И безмолвно.

И только после седьмой или восьмой карточки сказала:

— Для одного гостя вы нечаянно сделали две карточки.

— Это намеренно. На выбор. И не для одного, а примерно для половины.

Художница подняла голову, внимательно посмотрела на Силле и снова перевела взгляд на карточки.

Для Силле последовала долгая мучительная пауза.

«Сказала бы хоть слово! — просила про себя Силле. — Что ей стоит — одно только слово! Эту карточку она разглядывает так долго… И эту… Но лицо ничего не выдает: нравится или нет? Всего четыре карточки отложила. Неужели другие и впрямь не нравятся? Хотя эта карточка должна пройти. И эта…»