Талисман жены Лота, стр. 5
Аглая даже посмотрела туда, откуда раздались слова. Естественно, на потолке, кроме паутинок и небольшого круглого пятна отсыревшей штукатурки, ничего не было.
Она раздвинула жалюзи. Многослойный горячий пирог уличных трезвонов с маху влетел в душное помещение. Отходы чужого житья лезли в открытое окно нагло, как рыжие тараканы. В доме напротив мать орала на плачущего ребенка... В истошном требовательном крике заходился чей-то муж...
Аглая высунулась в окно и посмотрела вниз: там никого не было, во всяком случае, способного членораздельно говорить. Только кошка, ее серая Бася, в воинственной позе, вонзясь взглядом в какую-то точку рядом с хозяйкиным плечом, стояла на пне спиленного на днях дерева, готовая растерзать воздух. Аглая глянула вверх... Никого.
– Будем считать, что послышалось, – решила она, прекрасно осознавая, что считать так не будет никогда.
В дверь вежливо поскреблись.
– Тебе помочь развесить белье?
Тембр голоса жильца никак не походил на тот, что скальпировал Аглае затылок.
– Спасибо, Алик, я сама справлюсь, – приоткрыв дверь, сказала Аглая. – Мне не тяжело.
...Когда ночь, сытая от съеденного дня, томно растянулась на крышах домов, пушистыми лапами доставая до земли, Аглая все же задремала. На переброшенной из изголовья в ноги подушке, лицом вниз, подложив под грудь сцепленные вместе кулаки, она молча ушла из этого будничного сентябрьского дня, так ничего и, не поняв, ни до чего не докопавшись.
Встреча
Аглая переступила порог полной закоулков, зеркальных отражений и антикварных вещей квартиры в старом Яффо. Шурша кожей, браслетами, юбками и мыслями, мимо просквозила ливийка Фаруда. Аглая проводила ее взглядом и быстро прошла длинным коридором в кабинет. Упершись в бледно зеленеющие булыжники глаз Старика, она сдержанно поздоровалась.
Старик был не один. Он сидел лицом к двери, вместо пледа его ноги были покрыты сегодня бежевого шелка одеялом. Его собеседника из-за раструба напротив поставленного кресла Аглая рассмотреть не могла.
Она подошла, встала рядом с незнакомцем, ожидая дальнейших указаний. Упавшими в мешки морщин глазами Старик с трудом указал ей на резной стул. Она присела на самый краешек его, почему-то боясь даже глянуть на незнакомца.
– Эглая, познакомься. Это мой племянник, Вульф. Он живет в Германии. – Старик долго собирал слюну и, с трудом сглотнув ее, продолжил. – Он в Израиле будет находиться... некоторое время... месяц, может быть... По делам нашего семейного бизнеса...
– Так у Старика есть бизнес!? Интересно! – удивилась Аглая, но удивление, конечно же, на ее лице никак не отпечаталось.
Она продолжала сосредоточенно слушать.
Старик, сделав две-три паузы, в очень скупых и неокрашенных словах объяснил ей многое.
Итак, что будет.
Во-первых, Вульф в ее рабочие часы будет присутствовать в кабинете. Зачем – непонятно, но Бог с ним, не это важно. Важно то, что она должна будет провести с этим молодым иностранцем несколько дней. Два, три, четыре, десять – сколько понадобится. Точные инструкции – где и когда, последуют позже. Работа будет оплачена щедро.
Чего не будет?
Об этом не говорилось. Но Аглая абсолютно четко усвоила, что под словом «день» имелся в виду действительно день, а не ночь. Что платить ей будут за работу, а не за услуги, которые она, как всякая порядочная женщина, всю жизнь оказывала безвозмездно, невзирая на финансовые и прочие возможности некоторых лежавших рядом мужчин. Движимая разными мотивами, обуреваемая крайними чувствами и подталкиваемая всеми возможными и даже абсолютно невозможными для порядочной женщины состояниями, она ни разу не вписала в свиток своей виновности – продажность...
Итак, ей предложено стать женщиной по сопровождению, без оказания интимных услуг. Так, кажется, пишут в объявлениях? Вполне приемлемое предложение...
...Объясняя условия, Старик смотрел на нее своими немигающими, цвета виноградной кожуры с косточками-зрачками посредине, глазами. Но Аглая практически не двигалась. Спросив, наконец, согласна ли она, и получив это согласие, он перевел взгляд на гостя.
Тот встал, умело прихватил бутылку салфеткой, налил красного вина в пустой бокал, стоящий на столе, подал его Аглае. Она, в свою очередь, улыбнулась улыбкой под номером 26, посмотрела нежным взглядом с тем же порядковым номером и – оторопела.
Она – никогда – не видела – этого – человека. Никогда!
Какого же черта она сидела столько времени рядом с ним и знала – что знает его. Она чувствовала кожей, кишками, ворсинками в носу – что знает его. И с каких пор – тоже.
С позавчера. С поездки в Иерусалим.
Она пригубила вина и, подавляемая собственным воспитанием, не сделала того, что ей сейчас больше всего хотелось: залпом выпить это роскошный напиток. Залпом! Чтоб сразу, в ту же минуту ... через тонкие загородочки... через мелкие сосудики... по живым путям-дорожкам... вместе с напитанной памятью кровью.... вино побежало бы к этим серым, несносным, собранным в кучу извилинам. Залпом! Чтоб в ту же минуту снова обрести свое знание и не верить собственным глазам.
Она была уверена, что знает этого человека.
Она сделала еще один крохотный глоток и поставила бокал.
– Эглая, на сегодня ты свободна, – сказал Старик и продолжил, – Вульф найдет тебя. Постарайся не отлучаться... далеко...
Она встала, осторожно повернулась на каблуках, застревающих в мягком ковре. До боли прямая пошла к выходу, почему-то очень боясь упасть.
– До встречи! – услышала она ноющим со вчера затылком фатально-знакомый низкий голос.
...ОГОНЬ из иерусалимского провала памяти, метнувшись многоруким дымящимся столбом, схватил ее за локти.
Она ускорила шаг.
За спиной, раскалывая каменную оболочку земли на огромные, шипящие от жара булыжники, растаскивая на части по подвалам преисподней человеческие тела, бушевала страшная нутряная сила земли – обезумевши и озверевши. Потоки воя неслись к блеклым небесам.
Аглая схватилась одной рукой за горло, в котором застрял едкий дым, другой – за талисман, висящий на груди. Талисман этот, сделанный ее любимым Юрчиком специально для нее, и только для нее, она не снимала никогда.
Густая смола черным вороном летела ей вслед, кожа на ступнях волдырилась и сползала с подпаленного мяса.
Аглая дернула на себя дверную ручку, контур которой едва различила, распахнула дверь и упала на острые камни глаз Фаруды.
Средиземное море тихонечко пело вечернюю песню маленьким рыбкам, дремавшим в своих соленых колыбельках. Аглая стояла на берегу, босая, потерянная, заплаканная. Потом села прямо в воду.
Прошел, может быть, час.
Она с трудом поднялась, стащила мокрое платье, выжала подол, дошла до одиноко торчащего зонтика, повесила платье на перекладину. Оглянувшись, сняла и трусики.
Вдалеке послышались голоса. Аглая насторожилась. Голоса приблизились. Мужские... И один, кажется, женский... Подтянув живот и сцепив руки за спиной, она встала в позу Венеры Милосской. Приближающиеся голосаобреликонтуры... Формы... Так и есть – двое мужчин и женщина...
Женщина шла впереди, дымя сигаретой и хрипло что-то доказывая семенящему рядом с ней спутнику. Второй был помассивнее своего товарища и шел чуть поодаль от связанной мелкой разборкой парочки.
– Любимый! – нежно позвала его Аглая.
Мужчина повернул голову на голос. Аглая услышала, как он жадно сглотнул слюну. Сама же она стояла недвижимо, устремя полный света и нежности взгляд на тускло поблескивающее море.
– Ицхак! Сюда! – зычногласо дернула его за незримый поводок женщина.
Засунув руки в карманы и словно бы ища там что-то, «любимый» торопливо покинул музей под открытым небом, озираясь испуганно время от времени.