Мама, стр. 35
Верочка уже давно спала, никакой рыбий жир ей был сегодня, конечно, не нужен. Александра Павловна разливала чай.
— Спасибо тебе, Светланочка! Что же ты в такую погоду! И разве можно вечером одной ходить! Ты имей в виду: говорят, у нас неспокойно. Стали возвращаться эти… ну, как их… выпущенные уголовники. Ах, и Костя здесь! А я ведь думала… — И договорила наконец за всех троих, и за себя, и за Светлану, и за Алешу: — Я ведь думала, что ты с Надей в Москву уехал!
Константин ответил, размешивая ложечкой сахар, устраивая маленькую бурю в стакане с чаем:
— Да, мы поехали вместе. Три остановки проехали. А потом я вдруг из окна Светланку увидел на платформе… То есть мне показалось, что это она, темно уже было, я плохо разглядел. И вдруг как-то тревожно стало… Бывает с вами? — Он смотрел на Александру Павловну, только на нее. — Бывает — вдруг покажется, что сейчас, сию минуту, что-то должно случиться… нехорошее! Ну, я взял и сошел с поезда.
Александра Павловна удивлялась все больше и больше.
А Константин все с тем же напряжением в голосе рассказал, как он бегал вокруг станции, искал Светлану, потом розовый плащ в вагоне…
— Должно быть, именно это мы называем предчувствием… Когда потом случается что-нибудь, говорим: сбылось предчувствие, а когда ничего не случается — забудем, правда?
— Ну, а… где же Надя? — спросила вдруг Александра Павловна.
— А Надя в Москву поехала. Все это так быстро… и поезд уже стоял. Я, собственно, уже на ходу спрыгнул. Ничего даже ей не успел сказать.
Он повернулся к Алексею, посмотрел ему прямо в глаза. Очкарик сидел бледный, обхватив длинными узкими пальцами свой стакан, будто грел их. Кажется, первый раз в жизни Константин смотрел на него без неприязни. Вспомнились вдруг Светланины слова:
«Он очень хороший, Костя!»
И еще вспомнилось, как Светланка рассуждала о ревности и как это казалось смешно тогда.
— Спасибо, Александра Павловна. Я думаю, что нам пора идти. — Он встал. — Алеша, вы передайте Наде, что я прошу ее меня извинить.
Надолго запомнилось пожатие длинной узкой руки.
…Дождь совсем прекратился. В темных провалах между облаками были видны звезды. Мостик. Поворот к дому. Лужа на перекрестке разлилась во всю ширину дороги.
Светлана, придерживаясь рукой за забор, опустила в воду ботик, измеряя глубину.
— Осторожнее, зачерпнешь. Дай я тебя перенесу.
Вода доходила до половины сапога. Рука Светланы лежала на его плече.
Лужа кончилась. Светлана сделала движение, желая спуститься, но он только крепче прижал ее к себе.
Темно было и поздно. На улицах никого. Рука Светланы обвилась вокруг его шеи.
Вот за какое молчание десять лет жизни отдать не жалко!
Но все-таки сказать нужно именно сейчас, пока она так близко, пока совсем темно и они одни в целом свете.
— Светланка! Я даже не знаю, что это было! Наваждение какое-то! Слушай, давай уедем отсюда.
Она ответила своим прежним голосом, даже вроде со смешинкой:
— Если, чтобы наваждение кончилось, тебе приходится уезжать, — пожалуй, лучше будет уехать мне одной, то есть мне с Димкой, конечно!
— Так я вас и отпустил!
Большое облако отодвинулось, выглянул месяц, ущербный, совсем сказочный, такой рисуют на картинках.
Дубы за прудом на том берегу блестели влажной листвой, казались какими-то цельнометаллическими. Ветер стих. Ни один листок не шевелился.
А вода все еще не могла успокоиться. Трепетал и блестел лунный столбик, трепетали деревья, опрокинутые в воду. Казалось, все тревоги этого дня остались только в подводном царстве отражения.
XXIV
Если у Кости все это было, как он сказал, «наваждение», то что же было… или еще есть — у Нади?
Через два дня, вечером, Надя опять пришла, и опять не одна.
Светлана любила сидеть на скамье за калиткой и смотреть на закат.
Улица широкая, вся в зелени, от каждой травинки длинные тени протянулись. И от маленького Димки тоже длинная тень. Длинноногая черная тень от белого, в рыжих пятнах, коротконогого Мурзика, любимого котенка тети Лели.
Димка все пытался поймать Мурзика. Растопырив пальцы, шел за ним, котенок гибко увертывался, Димка разочарованно взвизгивал. Но, будучи оптимистом по своей природе, Димка не отчаивался, медленно поворачивался и опять устремлялся в погоню.
Костя сидел рядом и хохотал, глядя на сынишку. Димкины волосы золотились на солнце — он хоть и темненький, но не совсем черный, что-то в нем и отцовское тоже есть.
— Костя, он на тебя все-таки тоже немножко похож.
Костя вдруг перестал смеяться. Светлана увидела, что он смотрит куда-то в сторону.
Там, где улица делала поворот, за забором, кто-то высокий нес на плечах Верочку Бочкареву, и она казалась плывущей над кустами акации, чуть покачивалась со своим ярким бантом и крылышками на фартучке.
Димка тоже увидел предмет своего обожания, забыл котенка, заспешил навстречу.
Верочку нес не Алеша, а Сергей Петрович, Надин отец.
Алеша и Надя шли за ним, взявшись за руки, — демонстративно, как показалось Светлане.
И еще показалось, что взялись за руки они только сейчас, подходя к дому Лебедевых, и не Алеша подал Наде руку, а она ему.
Надя была совсем такая же, как прежде: спокойная, уверенная в себе. Но что-то усталое было в уголках красивых губ. Даже жалко ее стало и не хотелось вглядываться в ее лицо. Надя отошла поздороваться с Костей — Светлана не обернулась, разговаривала с Надиным отцом.
Сергей Петрович приехал только вчера. Светлане он всегда очень нравился. Он работал в Сибири. Он и казался жителем тайги, необжитых мест, массивным и тяжелым, как медведь.
Сейчас пришел звать своих «старых молодых друзей», то есть Светлану и Костю, провести вечер вместе.
— И самого юного друга тоже прихватите. Какой же он у тебя, Светлана, молодец! Ведь ему год только, правда? А как здорово топает!
Светлане всегда было странно, как мог Сергей Петрович жениться на Александре Павловне. И как он мог прожить столько лет в квартире, правда большой, но тесной от дорогой мебели, от множества лишних вещей. Все эти диваны, столы, столики, бесчисленные полочки с вазами, вазочками, фарфоровыми статуэтками… Когда Верочка и Димка, маленькие и быстрые, лавировали между этими ломкими предметами, было все время страшно, что они сдернут какую-нибудь салфеточку и что-нибудь разобьют. И за Сергея Петровича, большого и медлительного, тоже было страшно.
В Москве Сергей Петрович бывал наездами, всегда по делу, всегда ненадолго.
Переехать к нему, Светлана знала, Александра Павловна отказалась: «А как же оставить квартиру?»
Впрочем, во время войны и она и Надя больше двух лет жили у него. Потом вернулись. Надя окончила институт и теперь тоже работала где-то очень далеко. Они съезжались все вместе редко, может быть раз в два года. Александра Павловна жила одна, оберегая никому не нужную квартиру. И все время жаловалась на свою судьбу.
Тетя Леля говорила, что у Сергея Петровича давно уже другая семья, и добавляла: «Да это так естественно — сама виновата». То есть Александра Павловна виновата.
Ну, а если бы она поехала к мужу, бросила бы свой обжитой, пропахший нафталином и духами уют? Все равно была бы несчастной. Во-первых, есть люди, которые счастливыми быть не умеют и даже как бы любят быть несчастными. Во-вторых, ведь дела-то у нее никакого нет, кроме как сохранять порядок в квартире. А чем бы она занималась там, переезжая с места на место?
За ужином Надя рассказывала с большим юмором, как Костя сбежал от нее на полдороге в Москву. Алеша и Костя напряженно улыбались, Александра Павловна возмущалась, а Сергей Петрович поглядывал на всех с таким видом, будто хотел спросить: «Товарищи, что такое у вас тут происходит?»
Алеша и Надя уезжали на днях — улетали на самолете. Верочка пока оставалась у бабушки, с няней, про которую Надя говорила, что она — клад.
Пускай клад, но оставить ребенка и уехать в такую даль!.. Кажется, ни одной ночи не могла бы спать спокойно — все бы думалось…