Мама, стр. 18
Хорошо, что с осени будет первый класс. Придут малыши, буду их вести с самого начала, все четыре года.
Нет, все-таки не с самого начала, первую четверть придется, конечно, пропустить. Жаль — они такие трогательные, малыши-новички, именно в первый день, первого сентября.
И только подумала об этом — толкнулся малыш, свой малыш, будто хотел напомнить о себе…
Ирина Петровна во время экзаменов была вездесущей и всеобъемлющей. Противная она, конечно, но надо признаться — организаторские способности и, так сказать, техника педагогическая у нее есть. В основном это про нее, видимо, директор говорил, что у каждого прибора есть своя «поправка», и, если знать поправку, прибором можно пользоваться.
Думается все-таки, что иногда Евгений Федорович эту Иринину Петровнину поправку считает слишком большой.
Как-то он выходил из своего кабинета, а она, поймав его на ходу, семенила за ним по коридору и все убеждала, убеждала… Ясно, в чем убеждала: натянуть потребовалось отметку оплошавшему четверокласснику…
В коридорах было уже пусто, директор спешил в класс, на лице его было несвойственное ему выражение досады и как бы даже брезгливости.
— Хорошо, хорошо, — сказал он.
Ирина Петровна даже разрумянилась от волнения, что было тоже ей несвойственно.
Светлана порадовалась, что в ее классе никого за уши тянуть не потребуется, вроде все благополучно перейдут.
А ведь трудно ребятам — самое время веселое, когда весна переходит в лето, а тут сиди зубри!
Зато после каждого экзамена бурная радость — тех, конечно, кто сдал. Солидные девятиклассники резвятся, как дошколята, не имеющие ни забот, ни тревог.
Вот двое бегут вперегонки на школьном дворе, а третий, белозубый весельчак, приятель Вадима Седова, отстал и кричит им вслед:
— Ригалете-то что! Ему всюду зеленая улица! Расступается мелкота. Догнал наконец своих у ворот, прицепился, дядя здоровый, к Новикову за курточку сзади и запел:
— За хво-о-стик тетенькин держался!
Новиков отмахнулся, но добродушно. Даже залюбовалась им: лицо разгорелось, здорово бежал — он всегда первым.
По улице спокойно пошли.
Прошлым летом уезжали с Костей на юг. Теперь не уедешь далеко.
Костя уговорил взять путевку в санаторий. Не хотелось одной, но что же делать. Не для себя, для маленького. Ему уже необходим чистый воздух, мамин отдых нужен ему.
Странный это был месяц. Скучновато без Кости, а все-таки хорошо. Никаких обязанностей, никаких хлопот. Поспишь, поешь, почитаешь, пошьешь распашонки. Надоест распашонки шить — чепчик свяжешь.
Вернулась в первых числах августа. В городе пыль, духота.
Костя встретил так, что даже всплакнула немножко.
— Ты что?
— Ничего. Соскучилась без тебя!
Вечером забежал Саша Бобров. Светлана как раз перекладывала из чемодана в комод малышовое приданое.
— Ух ты, сколько нашила! А Тонька моя ничего не покупает, не шьет.
А Тонька у него курносенькая, длинноногая, с вихрами туда и сюда, с переменчивым нравом: и смех близко, и слезы недалеко.
— А Тонька моя утверждает, что ничего не нужно готовить заранее, будто примета есть такая.
— Если уж говорить о приметах, — с важностью пояснила Светлана, — чего-то нужно недокупить. Мы пока решили не покупать кровать и коляску. Ну, и одеяло, конечно: еще неизвестно, какое потребуется — розовое или голубое.
— Книжек разных умных накупила… Ишь ты! «Мать и дитя»…
Светлана вышла в кухню. Когда вернулась, увидела, что Саша листает страницу за страницей, весь поглощен чтением и совсем не слушает Костю.
— Хорошая книжка. Нужная. Светлана, дашь почитать?
— Возьми. Пусть Тоня прочтет.
Он сунул книжку за борт кителя, чтобы не забыть взять с собой.
— Почему Тоня? Я сам прочту. Но где же справедливость, Светлана? «Мать и дитя». Почему нет книжки «Отец и дитя»? Ведь у нас равноправие?
— Нет справедливости, Саша. Да и равноправие — по закону-то оно, конечно, существует, а природа его не всегда признает.
Саша встал, угловатым движением протянул Светлане твердую свою лапищу:
— Ну, я пойду. А то моя Тонька начнет ругаться.
На широкой груди из-за борта кителя торчал уголок книги.
Константин спросил:
— Ты так и на улицу выйдешь, мать и дитя?
— Не тревожьтесь, товарищ капитан, все будет по уставу. — Саша приладил книжку поудобнее и застегнул китель. — Вот и порядок.
— А он у тебя хороший все-таки, — сказала Светлана, когда захлопнулась выходная дверь, — только шалый какой-то.
Тротуары мокрые после дождя, приходится осторожно обходить лужи.
В такую погоду легче, чем во время жары, можно подольше погулять. Доктор говорит — больше двигаться. А двигаться уже трудновато стало, и боишься уходить далеко от дома. Так и ходишь по знакомым улицам: с бульвара в сквер, со сквера, переулком, на площадь.
Как мало ребят в городе! На улице и во дворах необычная тишина. Кто в лагере, кто на дачу или в деревню уехал.
Даже у большого светло-серого дома, где живет половина всех школьников этого района, безлюдно и пусто.
Проскакал вприпрыжку мальчуган лет трех или четырех и скрылся. Нет, опять выбежал из соседних ворот. Славный такой, темноглазый, в синих штанишках, щеки как две половинки яблока. Навстречу промчался, потом перегнал, опять к воротам… Вот опять навстречу бежит.
Мордочка озорная, лукавая, заглянул в лицо снизу вверх, бросил вдруг на ходу одно только слово:
— Пузятая! — и вприпрыжку к серому дому. Светлана даже приостановилась, посмотрела ему вслед. Ах ты маленький обидчик!
А у соседних ворот — громкий смех. Подошла к воротам — два больших парня стоят, не видно их было сбоку.
Один, что поменьше ростом, подтолкнул локтем высокого:
— «Хи-хи! — сказала Ригалета».
Высокий наглым взглядом окинул с ног до головы.
Старый знакомый!
Второй — это Толмачев, подголосок новиковский; они и на переменах вместе, и на катке… Значит, в одном доме живут.
А темноглазый малыш к ним подбежал, они его по головке погладили: так, мол, умница, чему научили, то и сказал, очень смешно вышло!
И вдруг Светлана увидела у ворот еще одного мальчика. Володя Шибаев тут же стоял, немного в стороне, встретился с ней глазами, покраснел чуть ли не до слез, сжал кулаки, шагнул к Леониду…
А те двое на него смотрят с вызовом и любопытством.
Что-то нужно сказать, что-то сделать… Что сказать? Что сделать?
Если бы не к тебе, если бы к другой женщине подослали этого глупыша, нашла бы нужные слова.
Если бы не беречь себя, глупо же волноваться из-за таких пустяков!.. Ведь они и сами какую-нибудь мерзость могут сказать, они и толкнуть могут — кажется, даже они пьяные оба…
И Володя рядом с ними… В классе он самый большой, а рядом с ними кажется невысоким и еще более узкоплечим и худым, чем всегда. Володя только один шаг и сделал — остановился под взглядом Новикова.
А Светлана ничего не сказала. Мимо прошла.
XII
Подъехал к воротам автомобиль. Молодой счастливый отец принимает из рук молодой счастливой матери нарядный сверток, розовый, с белыми кружевами. Чуточку в стороне — нянечка в белом халате несет чемодан и улыбается сочувственной улыбкой. В глубине сада, за цветочными клумбами, — приятное светлое здание с надписью: «Родильный дом».
Это на картине так. А рядом еще картина висит: ребята, уже ясельного возраста, кормят кур, с ними ласковая тетя в белом халате, куры аккуратные, чистенькие, почти стерильные белые куры…
Если надоест разглядывать, можно пересесть на другую скамью и смотреть на противоположную стену. Там симметрично повешены еще две картины такого же ободряющего содержания. Справа — молодой, счастливой, улыбающейся матери белая нянечка подает нежно-голубой сверток. Даже маленькое личико видно, розовое, забавно плачущее, с распахнутым ротиком: час обеда настал. На столике между кроватями — цветок, гортензия. На кроватях заднего плана юные мамочки смотрят и растроганно улыбаются. Кричащий малыш сейчас утешится, все очень благополучно.