Граница горных вил, стр. 95
— Это что же значит? Кэт ведет с ним переговоры, а ты сидишь со мною в камере? — спросил в этом месте рассказа Андре. — Зачем вы сделали такую глупость? Вы все сдали без боя. Он сейчас скрутит Кэт, уберет Тонио и нас с тобой…
— Как?
— Воздух перекроет, и дело с концом. И все. Страна открыта. Что ему ваш компромат, если он перейдет границу? Он от нас будет шантажировать весь мир, а Кэт станет его щитом.
Примерно то же заявил и Тонио в конце нашего совещания. Дон Пабло, Дьюла, Ференц и ребята разошлись, подавленные и угрюмые. Мы с Кэт и Бет еще сидели у овального стола (уже очень не хотелось верить в свой приговор), и Тонио тоже не спешил уходить. Он сидел, скрестив руки на груди, — как в прошлый раз, — и вдруг заговорил, глядя прямо перед собой:
— Нельзя этого делать. Потяните время, а я попробую порыскать там невидимкой.
— Мы и об этом уже говорили много раз, — вздохнула Бет. — У них начнутся сбои, замыкания… Мы даже представить себе не можем, какую беду ты спровоцируешь, если будешь там разгуливать в коконе из такой большой энергии.
— Я вам расскажу про беду, — тяжело выговорил Тонио, не проявляя никакого почтения или особой вежливости по отношению к монархам. — Кэт всех предаст в ту же минуту, как этот господин жених начнет ее гипнотизировать. И будет делать все, что он ей скажет. Погибнет Иван. Потом Бет. Потом вся страна попадет ему в лапы. А Кэт будет смотреть ему в рот и повторять за ним каждое слово.
— Я… этого делать не буду, — сказала Кэт с какой-то непонятной, задыхающейся интонацией.
— Будешь. Ты уже так делала.
— Да как ты смеешь?
— Да вот так и смею! Ты предала этого парня, потом предашь сестру, Ивана и всех нас.
— Замолчи!
Бет хотела вмешаться в их перепалку, но мы заметили, что происходит что-то странное. Кэт с Тонио смотрели друг на друга с бешенством. В упор. Не отрываясь.
— Ты… ты… — Кэт больше ничего не могла выговорить.
— Да, я! Ты отлично это знаешь. Только я тебе не нужен. Ты хотела, чтобы это был другой. Ну и пусть! Мне-то что? Я живу, как живется, мне и без тебя нескучно. А ты изображаешь из себя несчастную, все тебя жалеют, все вокруг тебя пляшут… Парня хорошего подставила. Зачем? Из ревности? Чтобы отомстить?
— Нет, — вдруг сказала Кэт очень спокойно. — Я не такая уж злодейка, я просто самоуверенная дура. Спасибо тебе.
Мы с Бет замерли, понимая, что лучше бы нас там не было, но раз уж мы оказались в этом месте, нам следовало слиться с мебелью. Тонио встал, чтобы уйти, но Кэт его окликнула:
— Постой! Ты все равно поедешь с нами на эту встречу. Теперь все будет хорошо.
Голос у нее был звонкий и ликующий. Тонио остановился, ничего не отвечая. Бет тихо спросила:
— Почему ты так уверена?
— А потому что у Альбера больше нет надо мной власти. Тонио меня расколдовал.
Я плохо понимал, что же произошло. Тонио сказал совершенно не те слова, которые нужны, чтобы обручиться с вилой — здесь, внизу. Скорей его слова годились для того, чтобы разругаться со своей суженой навеки. Но Кэт была больше чем счастлива — ее и вправду будто расколдовали.
— Сядь, пожалуйста, — кивнула она Тонио без гнева, без смущения, без обиды, как будто не было тут никаких сцен. — Вот теперь в самом деле надо хорошо продумать, что мы будем делать с Альбером.
Тонио вернулся, подошел к столу и хмуро сказал:
— Иван пусть думает. Он умный.
— А тут вообще дураков нет, — огрызнулся я.
Бет рассмеялась, ухватила Кэт за руку, сказала:
— Зря отпустили дона Пабло. Он самый умный. Вань, позови его, пожалуйста, обратно. Мы сейчас сочиним такую пьесу — только в театре играть.
И мы действительно соорудили сценарий, который потом разыграли — каждый свою роль. В частности, я отвечал за безопасность Андре. Пошел удостовериться, что он еще жив (наверх нам его не подняли), и пиратски захватил камеру.
— Что там у них произошло? — спросил я Бет в конце этого сумасшедшего дня, когда мы наконец остались вдвоем.
— Ты же сам видел, — улыбнулась она. — Они взглянули друг на друга, и все стало понятно. Альбер теперь действительно не сможет ее загипнотизировать.
— Почему?
— Его взгляд будет отражаться, как от преграды, потому что внутрь, в сердце будут смотреть другие глаза. Думаешь, почему Альбер от меня шарахается? На меня невозможно надавить: я прячусь за тебя, а тебя прикрываю щитом.
— Но как-то это у них не похоже на счастливую любовь.
— Да ладно, разберутся со временем. Куда спешить? Сейчас главное — вытащить Андре и обезвредить Альбера. И это хорошо — то, что для нас важней другое. Кэт с Тонио хоть ссориться не будут — ради дела.
Альбер позвонил мне в назначенный час. Поговорил со мной, потом с Кэт. Она отлично ему подыграла. Альбер был всем доволен и не заподозрил подвоха.
— Тебе бы на сцене играть, — сказал я Кэт после ее блистательного выступления.
— Зачем? Так интереснее, — ответила Кэт со злодейской улыбочкой.
— И как она там расправляется с Альбером? — спросил Андре.
— У нее пьеса из трех актов: «Радостная встреча», «Мольба о милосердии» и «Взятие противника за горло». Только бы не задушила! Пусть лучше ножкой топнет.
— Нет, — встревожился Андре. — А ты никак не можешь передать, чтобы не топала? Это очень опасно. Тут все заминировано, и не один раз.
— А сколько?
— Как минимум три. Есть работа Альбера, есть, я подозреваю, Ивора, и есть моя собственная. Одной моей достаточно, чтобы тут все взлетело в воздух. Правда, конец будет довольно легкий. Я пробовал посчитать: тут через минуту не останется, чему гореть. Пройдет огненный вихрь — и все. Я старался заминировать каждый объект по отдельности, но лучше ничего не взрывать, пока тут люди.
Однако связи у нас не было. Оставалось надеяться, что Кэт не выйдет из себя.
Глава 7
КОНЕЦ ПОДЗЕМНОЙ ЭПОПЕИ
Кэт разыгрывала пьесу дольше, чем мы предполагали. Андре пытался ничего не ждать, но это было трудно.
— Опять вы с Бет рискнули своей жизнью, — сказал он, выслушав мою историю. — А я ведь так и не знаю, кто у вас родился.
— Сын. В марте ему два года исполнилось. Он вовсю бегает и разговаривает. А у Джейн дочка, но еще маленькая. Три месяца всего.
— А как Дени? Подрос? — спросил он, улыбаясь старым мыслям.
Я рассказал о Дени и обо всех остальных. Он мне тоже стал, наконец, рассказывать о своей подземной жизни. День кончился, наступил поздний вечер, потом ночь. Мы кое-как пристроились валетом на узкой койке, и он задремал. А я лежал и караулил. Спать мне не хотелось, но я не нервничал почему-то. Я обдумывал его рассказ. Главное в нем была не авантюрная история, а некая мысль — открытие, которое не давало ему покоя.
— Ты понимаешь, это не совсем концлагерь, — рассказывал он. — Может быть, из-за того, что наверх выйти невозможно, людям не особенно мешали просто жить — почти так же, как они привыкли жить наверху. И эта жизнь — кошмар. Я раньше не понимал, как замечательно мы жили в Лэнде. А ты все это видел, да? Тебе ведь тоже пришлось хлебнуть этого обычного кошмара?
— Ну, моя жизнь была не из самых тяжелых. Скорей наоборот.
— Только Бет все равно сказала как-то, что ты сильней нас всех вместе взятых, потому что жил там и остался живым. Я другого не понимаю.
— Чего?
— Ты всегда был за то, чтобы наглухо перекрыть границу.
— Я был неправ?
— Нет, прав, наверно. Не знаю. Но так нельзя. Все эти люди… они люди. Они родные нам — видимо, так. Но я не знаю, что тут можно сделать. Пустить их к нам — наш мир погибнет. Они не смогут жить, как мы… Тот же Хьюз… Но есть и такие, кто смог бы. Совсем другие, очень наши, самые уязвимые… не знаю, как сказать. Я не умею говорить. Я все это нарисовал. Там, у меня в каморке, гора альбомов. Их за один раз и не вынесешь.
Теперь он спал, а я обдумывал его слова. Я тоже не знал, кто из нас прав: я ли, хотевший оградить волшебную страну от остального мира, или он, не желавший разрывать свое родство со всеми людьми на свете. Нет, конечно, я понимал, что его правда выше моей. Я давно подозревал, что художник может позволить себе куда больше гуманизма, чем король. Но очень не хотелось отдавать его на растерзание миру. Неужели мало того, что он уже пережил? И кто вправе вмешиваться в его судьбу? Я смотрел в это измученное лицо и чуть не плакал. На меня напала тоска, чувство безнадежности, а может быть, предчувствие беды. Хотя ничего страшного пока не происходило. Вокруг все было тихо. Нам вежливо убавили свет, и я старался лишний раз не ворочаться, но Андре проснулся среди ночи и тоже стал тревожно вслушиваться в тишину первого яруса.