Граница горных вил, стр. 32

— Дежурным воспитателем. А что?

— Нет, — улыбнулась она, присаживаясь рядом, — жалко тебя расстраивать, малыш, но ты король.

Она достала из кармана свежайший платок, вытерла с моей королевской физиономии пот и грязь (оба мы при этом хохотали), потом вскочила на ноги, взяла мою протянутую руку и подбросила меня вверх, как пушинку.

Я отсмеялся и смирился с тем, что по карнизам в городе мне не гулять. Незадолго перед тем у меня уже был повод задуматься о своем статусе в этой стране. Бет, как и обещала, вскоре после нашего возвращения с Круга представила меня народу, устроив во дворце большой прием. Накануне приема она собрала свою детвору и сурово объявила, что с ними нужно в очередной раз проводить инструктаж о правилах приличного поведения.

— Да, кстати, и со мной тоже, — сказал я озабоченно.

— С тобой — это отдельный разговор. Ты же не спрыгнешь в толпу гостей с галереи второго этажа, чтобы тебя не осалили? И не выхватишь заодно из-под носа у старой фрейлины конфетку?

— Что, неужели все так скверно? Вроде большие ребята…

— Большие! С тех пор как они стали большими, я вообще не знаю, чего от них ждать.

Но, в общем, церемония представления взрослому народу прошла для меня гораздо легче, чем знакомство с «украденными детьми». Прием не оказался ни трудным, ни длинным, ни даже скучным.

Бет провела-таки со мной предварительный инструктаж, рассказала вкратце, кто есть кто. Мы даже обсудили, с кем мне обязательно следует потанцевать — «по протоколу». Я честно выполнил программу и удостоился удивленного комплимента Кэт:

— Ничего себе, братишка! Да ты танцуешь, как Казанова! Теперь хоть понятно, за что сестра в тебя так по-черному влюбилась.

— Влюбляются ни за что, — ответил я, не собираясь сказать нечто оригинальное, — это непредсказуемый процесс.

Кэт посмотрела на меня с недоверием.

— Ну, ты-то в нее влюбился, потому что она редкостная красавица.

Я внутренне опешил. От Кэт я никак не ожидал наивности в таких вопросах.

— Вряд ли, — ответил я небрежно. — Она так испугалась меня, что на ней буквально не было лица. Поэтому я влюбился просто в очень испуганную девочку, а уже потом увидел, что она редкостная красавица.

Кэт выслушала меня, кажется, не поверила и задала другой вопрос:

— А это правда, что ты не хотел становиться королем?

— Правда.

— Почему?

— Боюсь ответственности.

— Но все-таки согласился?

— Разве? Мне кажется, я пока еще частное лицо.

— Пока что, может быть, и частное, но все равно ты будешь королем, — сказала тогда Кэт как будто даже мстительно.

И вот теперь Бет напомнила мне об этой угрозе, а заодно и о многом другом. Лежа на жестком и упругом вереске, я подумал, что до короля еще не дорос. А может, и до воспитателя не дорос. Но у меня все равно накопилось изрядное количество наблюдений и соображений, которые, на мой взгляд, пора было пускать в ход.

Глава 4

ПРОБЛЕМЫ ПЕДАГОГИКИ И ВНУТРЕННЕЙ ПОЛИТИКИ

Придя домой, смыв грязь и убедившись, что никуда спешить не надо, я растянулся на диване. И стал выкладывать Бет то, что, на мой взгляд, требовало вмешательства или, по крайней мере, внимания. Ход моих мыслей для меня самого был еще смутен, поэтому я начал с дальнего конца:

— Скажи, а как комиссии относятся к карнизной охоте? Или вы им ее не показываете?

— Мы, разумеется, стараемся не показывать, но они все равно до нее добрались. Устроили скандал, причем какой-то очень глупый и ненужный.

— А что, бывали нужные скандалы?

— Конечно, нет. Но я-то думала, они начнут скандалить о том, что дети свернут себе шеи. Они нам без конца высылали бумаги о детском травматизме. Мы им на это отвечали, что травматизм у нас бывает редко. И вдруг они пришли на полигон в разгар занятий.

— Ну, понятно. И вместо травматизма вам вменили аморалку.

— Что? — Бет посмотрела на меня с недоумением. Она замерла посреди комнаты, держа в руках вазу с цветами.

В комнате было прохладно и даже чуть сумрачно, но Бет всегда казалась мне освещенной лучом солнца. Или наоборот, смотрела она так, что в свете ее глаз я себя чувствовал, словно в луче солнца. Мне не хотелось ее огорчать.

— Ты замечательно смотришься с этими пионами, — пошел я на попятный, решив, что чересчур шокировал ее нежную душу. — Скандал касался совсем другого? Вам посоветовали всех построить и заорать: «Физкульт-привет!»? Или велели форму завести одного цвета?

— Нет. Я не знаю того слова, которое ты сказал сначала. Что такое «аморалка»?

— Это самое что ни на есть педагогическое слово: аморальное поведение, разврат.

— Да, — Бет поставила пионы на письменный стол и пристроилась рядом со мной. — Они так и сказали, что мы провоцируем разврат. Сначала устраиваем эти тренировки, а потом учим детей целоваться по углам.

Я пошлым образом расхохотался.

— Нашли учителя! Не умеешь сам — научи другого!

— Ванька!

— Да ладно, чего там! А то я не знаю, какое у тебя образование в этой области.

— Образование?

— Ну да. Верней, его отсутствие. Зато способности блестящие.

— Тебя побить?

— Как хочешь. Я не против. Вообще-то даже странно, что я угадал. У педагогов это, как мне кажется, давно уже вчерашний день. Сейчас никто как будто и не ратует за строгость нравов. До вас добрались ископаемые экземпляры. Но, в общем, эти вредные тетки не то чтобы совсем были неправы.

— Ты тоже считаешь, что у нас по углам происходит всякое безобразие?

— Ни в коем случае. Ребята у нас очень строгие и по углам не целуются. Даже эти две кокетки, по-моему, никого не подбили попробовать.

— Какие кокетки?

— Ну, эта черненькая — Лора. И Стефани, которая ходит в соломенной шляпке и воображает себя парижанкой.

— Почему ты решил, что они кокетки?

— М-м, как тебе сказать? У меня весьма университетское образование, и вообще, по-моему, это очевидно.

— А мне казалось, что ты тоже строгий, — сказала Бет сердито. — По крайней мере, с посторонними.

— Ну, в общем, правильно казалось. И, кроме того, кокетство — по-моему, дурной тон. Скажи мне лучше, эта строгость — лично ваше педагогическое достижение или местный обычай?

— Обычай, то есть норма. Там, где любая девушка может оказаться вилой, в любовь играть не принято. Это вопрос жизни и смерти.

— Логично. Хотя внешняя строгость всех проблем все равно не решает. Можно вести себя вполне корректно, а страсти все равно будут кипеть, — вздохнул я и решился, наконец, спросить о том главном, ради чего затеял этот трудный разговор:

— Так ты все еще не знаешь, что Кэт не поделила с Санькой?

Бет замерла, и глаза у нее стали такими же испуганными, как при нашей первой встрече.

— Не может этого быть, — сказала она шепотом.

— Почему не может?

— При чем тут Кэт? Он ей никто… С чего ты взял?

— Например, наблюдал несколько раз, как он не хотел смотреть не то что в глаза — просто на Кэт. В упор не видел. Отвернулся в сторону — и все.

— Где ты это наблюдал? Кэт в Лэнде не бывает.

— Зря ты так думаешь. Бывает, и довольно часто, но почему-то исключительно на полигоне. Может быть, потому, что туда не ходишь ты? Посмотри как-нибудь сама.

— Я посмотрю, но этого не может быть. Они сто раз смотрели друг на друга, ругались, спорили. Нет, он не тот…

— А если Кэт просто захотелось влюбиться? По своему желанию и выбору?

— Но почему в него?

— А почему бы нет? В кого же, если не в него?

— Да хоть в тебя! Ты все-таки постарше. И тоже там крутился без конца, на этом полигоне.

— В меня неинтересно: я обыкновенный. Такой, как все.

Бет покосилась на меня совсем сердито.

— Когда ты в первый раз это сказал, я подумала, что ты рисуешься.

— Разве я говорил такое?

— Да. Ты мне сразу заявил, что не ты самый умный на свете.

— Конечно, не я. И я не художник, и волосы у меня не до плеч, и вообще рядом с этим героем я скучен, как осенний дождь. Кстати, Кэт на приеме интересовалась, за что ты меня любишь.