Граница горных вил, стр. 30

— Пошли. Да, кстати, а зачем вам воспитатели? Тебя, по-моему, уже не воспитаешь.

— Ну, не скажи. Не такой уж я безнадежный. У меня даже совесть есть — иногда.

— А все-таки, если серьезно, — для чего вам воспитатели?

— Да просто чтобы был при нас нормальный взрослый человек. На всякий случай.

— Спасибо, что выручил меня из их когтей. И за колечки спасибо, — сказал я, выходя из мастерской.

— Да ладно, — он махнул рукой. — Считай, что мы квиты.

Вторая попытка познакомиться с ребятами прошла гораздо легче. Бет наблюдала за ней «из задних рядов», не пытаясь меня опекать, и я был ей за это благодарен. В тот первый раз я рассказал им о задаче и попутно немного о том, кто я такой и откуда взялся. Хотя, конечно, они об этом уже слышали. Мы устроились на просторной поляне под большими деревьями (тут везде росли такие). Кто сидел на траве, кто на бревне, кто на скамейке, кто прямо на ветках. Я их всех не запомнил, но хоть разглядел. Да, впрочем, я и так знал, что они хорошие ребята, еще не видев их физиономий.

Только я не сразу узнал Саньку. Это был главной шок нашей второй встречи. Я помнил высокую девочку — очень высокую, чуть выше того паренька, каким был когда-то Андре. Он и сейчас не впечатлял габаритами. Рядом с Тимом, Петером и мной Андре выглядел щуплым подростком. Но теперь Санька и ему едва дотягивала до середины уха. Такая тоненькая, хрупкая русалочка в сандалиях, свободных бриджах и ковбойке навыпуск. Говоря о задаче, я пару раз обратился прямо к ней. Она кивнула, прищурив серые глаза, и я поймал себя на том, что жду подвоха.

Бет потом спросила меня:

— Ты и студентов так пугаешься? А мне казалось, у тебя очень крепкие нервы.

— Студентов я не пугаюсь. Я прихожу к ним с математикой и знаю свою силу. А эти твои детки как-то очень профессионально высмотрели все мои слабые места.

— Ничего они не высмотрели, тебе показалось со страху. Твои слабые места даже я еще пока не знаю. Ты очень осторожный. Но вообще идея хорошая — заняться с ними математикой.

— Какой именно?

— Я покажу тебе программы, по которым они будут сдавать. Кое-что мы уже переложили в билеты и задачи, кое-что нет. Посмотришь?

— Посмотрю. У меня тоже есть запас. Я скинул на дискеты все, что было в моем компьютере. А я много что принимал на экзаменах.

— Ну вот. Прими у них эти курсы, погоняй как следует.

— Всех по всему?

— Нет. Я покажу тебе, кому что нужно сдать и в каком объеме.

Мы говорили на ходу, и скоро я узнал, что в Лэнде это самый распространенный тип общения — идти куда-нибудь и говорить. Лэнд в самом деле «княжество», как выразилась Бет: большой кусок земли с рекой, лугами, лесом и болотом. Он показался мне менее южным, чем тот берег моря, где я жил прошлым летом. Что-то среднее между Белгородом и Полтавой. Тепло, светло и зелено. Дома и службы были разбросаны по Лэнду в просторном беспорядке.

— Детям полезно двигаться, — сказала Бет, — раньше они целыми днями бегали из дома в дом.

— Неужто они у вас с младенчества так и жили в домиках по три-четыре человека?

— Конечно, нет. В младенчестве они все жили в одном доме, иначе мы бы замучились с ними. Вон видишь вдалеке большой дом? Там сейчас школа.

Из всей архитектуры Лэнда самое сильное впечатление произвели на меня парадные ворота. Кованые, массивные, очень красивые, они стояли нараспашку, и никто их не охранял. Казалось, входи, кому не лень. Как я потом узнал, через эти ворота почему-то входили исключительно комиссии. Когда я увидел эти сиротливые створки, через них весело пропрыгала птичка-трясогузка.

— А что, на зверей колпак не действует? — спросил я.

— Да как тебе сказать? Колпак и щит мешают злым намерениям. Если к собаке привязать взрывчатку, собака здесь не пройдет. А просто так — пожалуйста.

Надо ли говорить, что у ворот не было и намека на забор? Впрочем, густой кустарник создавал в этом месте видимость преграды. Но вообще-то граница Лэнда, как и горная граница вил, оказалась вполне невидимой.

— Так куда мы идем? — спросил я, наконец.

Бет удивилась:

— Как — куда? Разве я не сказала? Мы идем домой. Только заглянем к Милице. Тут работает кастеляншей замечательная бабушка Милица, она мне кое-что объяснит. У нее нет предрассудков насчет того, что ябедничать нехорошо.

Домик кастелянши тоже стоял сам по себе, небольшой и уютный. Я был представлен почтенной Милице — круглой старушке с пышными серебряными волосами, — но при разговоре не присутствовал, чтобы не мешать. Посидел на крылечке, под навесом, поглядел вокруг себя. Пока они говорили, перепал короткий невесомый дождик. Он даже пыль не промочил, лишь оставил в ней отпечатки капель. И трава заблестела на солнце.

— А в дождь они тоже бегают из дома в дом? — спросил я у Бет, когда она вернулась ко мне.

— Еще бы! Их хлебом не корми — дай побегать в дождь, — кивнула Бет. — Вон видишь крышу в зарослях сирени? Это наш дом.

— Твой и Кэт?

— Нет. Наш с тобой. Кэт здесь подолгу не живет, но все равно у нее есть свои отдельные апартаменты.

Мы поднялись на крыльцо. Бет распахнула дверь, и я вошел в привычный мир — в свалку из книг, которые не помещались на стеллажах, и множества других вещей, пестрых, случайных, с первого взгляда даже непонятных. Здесь тоже, как и в городском доме, был низкий диван, и на нем тоже валялся плед.

— Вот так и живут дежурные воспитатели, — прокомментировала Бет. — Ну что? Берешься за эту работу?

— Я уже понял, что мне не отвертеться, — ответил я, оглядываясь по сторонам.

— Это мой главный дом, — сказала Бет серьезно. — И моя настоящая жизнь. Дело даже не в том, что мне страшно надолго оставлять ребят без присмотра. Я живу вместе с ними, понимаешь?

— Хорошо, — кивнул я. — Попробую и я так жить. Может быть, что-нибудь получится.

— Они ведь скоро вырастут, — сказала Бет, — и все изменится.

История с разбежавшимися воспитателями оказалась простой, но неприятной. Взрослых людей, все время живших в Лэнде, было немного, из них воспитателей — всего четверо, если не считать самих Бет и Кэт. Раньше их насчитывалось больше, но у всех своя жизнь. В Лэнде обычно работала молодежь, которая с годами остепенялась, обзаводилась семьями, младенцами и, наконец, искала себе более тихой жизни, чем жизнь «украденных детей». Из нынешних четверых воспитателей двое действительно круто поговорили с Кэт, которая устроила им разнос за самовольную вылазку великолепной четверки («Как будто она сама смогла бы их остановить», — возмутилась Бет). Педагоги — люди гордые. Они хлопнули дверью и ушли. Кэт заявила, что попросит у комиссии прислать взамен каких-то экстра-воспитателей (комиссия давно грозилась это сделать).

— Все понятно, — обрадовался я, обучаясь извлекать из шкафа те вещи, которые мне в данный момент нужны (например, носки).

— Что тебе понятно?

— То, что было дальше. Дети обиделись за своих воспитателей и поклялись сжить со свету этих пришельцев.

— Откуда ты знаешь? — рассмеялась Бет.

— Я бы тоже так сделал. И даже без «бы». Нашу школу однажды громили. То есть на моей памяти однажды, а вообще начальство громило ее регулярно.

— Почему? — удивилась Бет. — Тебя же хорошо учили в твоей школе?

— Очень хорошо. В нашей школе вообще было хорошо, гораздо лучше, чем в других. За это и громили.

Бет посмотрела на меня серьезно и внимательно, будто хотела понять что-то важное, но ничего больше про школу не спросила.

— Если хочешь, — сказала она, — можем устроить другой дом.

— Нет, не хочу. Мне этот нравится. Если, конечно, нам вдвоем не будет тесно.

Бет посмотрела на меня устало.

— Вообще-то в этом домике есть три самостоятельных жилья, даже с отдельными входами. Можно еще гостей поселить, все равно тесно не будет.

— Есть три отдельных входа, и ни одна дверь никогда не закрывается?

— Но зато и без стука никто никогда не входит. Хотя постучать могут в любое время.

Глава 3

НАЧАЛО КАРНИЗНОЙ ОХОТЫ

Бет потихоньку уладила педагогический скандал. Два воспитателя вернулись: молоденькая химичка (Кэт сказала ей что-то настолько обидное, что у нее были все еще красные глаза) и такой же юный астроном. Он, видимо, ушел из солидарности. Мое дежурство состоялось не так скоро, как пророчил Андре, — не раньше чем через неделю, уже после математического дебюта. К тому времени сама идея дежурства стала для меня пустой формальностью. Я запросто сидел с ребятами на их вечерних посиделках и, когда Андре передавал мне гитару, брал ее недрогнувшей рукой. Витькин репертуар меня очень выручил. Бет смотрела на это из-за ребячьих спин и чуть заметно улыбалась. К счастью, у ребят не было заведено сидеть до утра. Они уже знали, что бессонная ночь — штука не столько романтичная, сколько выматывающая. Да и пели не каждый вечер. Существовало много других занятий, поутонченней, поинтеллектуальней, повеселей — когда как. Перечислять все, что происходило в Лэнде, — никакого времени не хватит, тем более что все это не походило на «мероприятия». Если одни устраивали струнный квартет, то другим в это время не возбранялось сидеть дома с книжкой, купаться или печь пирог. Дети любили собираться вместе, но желание побыть в одиночестве здесь тоже считалось законным, и разница во вкусах никого не раздражала. Их в самом деле хорошо воспитали.