Рейдер, стр. 78
Павлов улыбнулся:
– Дорогой Вольдемар! Никто, кроме наших преподавателей, никогда, кроме учебы в спецшколе, и никому, кроме ее слушателей, действительно ничего не рассказывал.
Вольдемар опешил, но и на лице Артема вдруг появилось удивление.
– Но я не знал, – потрясенно покачал головой он, – что с той стороны помогали именно вы, Вольдемар… И, кстати, какое отношение это имеет к вашему нынешнему настроению?
Вольдемар на секунду задумался и вдруг ясно вспомнил, как именно держала пакет «сутенерша». И в следующий миг он словно оказался там, возле коттеджа кубинского посольства. Молоденький секретарь и, похоже, любовник Дитриха фон Зибенау стоял, склонившись над патроном, и держал в руке сумку с его личными вещами. И держал он ее точно так же – тремя пальцами, оттопырив большой и указательный.
«Бог мой!» – мысленно ужаснулся Вольдемар. Выходило так, что опаснейший убийца был одновременно и его личным врагом.
– Из-за чего вы так напряжены? – напомнил о себе Артем.
– Нет-нет, ничего, – замотал головой Вольдемар, – это обычные призраки прошлого в голове старого солдата.
Втягивать в эту историю русского друга, пожалуй, теперь он мог так назвать Артема, Вольдемар не желал.
– Лучше расскажите, как идет ваша борьба с рейдерами, – перевел он разговор в другое русло.
Павлов усмехнулся:
– Рейд остановлен, главный рейдер уже побывал в следственном изоляторе – под моей адвокатской опекой. – Он глянул на часы. – Думаю, он уже на свободе.
– Благодаря вашей адвокатской помощи?
Артем покачал головой:
– Нет, Вольдемар… я намерен честно помогать ему на следствии и в суде, но у нас многое происходит благодаря Системе.
Вольдемар сочувственно покачал головой и… встал из-за стола.
– Извините, мэтр, мне пора.
Всю жизнь балансировавший на самом краешке бытия и небытия, теперь он чувствовал опасность все острее.
– Но может быть… – начал Павлов, но осекся и подал руку: – Удачи, Вольдемар.
Их отношения предполагали полную независимость – без необходимости что-либо объяснять.
Возмездие
Тот, который обрек его отца на жуткую и позорную смерть, спешил через мост к Музею Инвалидов. Он был немолод – на два десятка лет старше того, каким запомнил его Ион в лесу под Берлином. Он был ослаблен работой с архивами и вечными раздумьями. Он был жертвой.
«Ты познаешь возмездие… – колотилась в голове раскаленная ненавистью мысль. – Ты познаешь…»
Тот, который убил его отца, перешел мост, присел на лавочку, и Йон замер неподалеку. Жертва болтала по телефону. Жертва говорила на русском, переходя то на французский, то на итальянский, с некой Ирэн. Они обсуждали приезд какого-то «батюшки» и встречу «греков».
Йон поджал накрашенные губы, но тут же взял себя в руки и чопорно поправил шляпку с вуалькой – настолько старомодную, насколько позволял имидж дамы в годах. Маскировка оказалась удачной, по крайней мере, несколько молодых арабов, проходящих мимо Йона-дамы, загоготали и сделали пару неприличных жестов – почти рефлекторно. А прохожих на мосту становилось все меньше и меньше…
Йон прошел чуть дальше, присел на дальней лавочке в конце пешеходного моста и превратился в ожидание. Он знал все, что произойдет в ближайшие пять-шесть минут, и он выбрал то единственное оружие, которое годилось для такого торжества правды, – тонкий финский кинжал, утяжеленный ртутным сердечником.
Этот кинжал был подарен ему отцом по особому случаю и с тех пор побывал и в Сербии, и в Болгарии, и в Албании, а не так давно и в Венгрии. Йон строго выполнил все указания отца, и первую ночь новое оружие провело с ним в одной постели – под подушкой. И оно сразу же стало своим, почти живым, почти разумным. Оно всегда требовало крови, а с тех пор, как Йон нашел виновного в гибели отца, оно требовало крови каждую секунду.
Пожилой убийца, увлеченный беседой, прижал телефон правым плечом к уху, а освободившимися руками принялся вытаскивать блокнот, чтобы раскрыть его и начать записывать, и Йон понял: пора! В такой позе не то что нанести удар, но даже толком защититься было невозможно. Йон огляделся. На мосту было практически пусто – лишь парочка подростков в полусотне шагов да группа грязных, заросших бородами клошаров, устраивающихся на ночлег в своих картонных коробках.
– Ты познаешь возмездие…
Йон встал, опустил руки вдоль туловища, освобождая кинжал из рукава, и неторопливо, походкой пожилой, чопорной и бесконечно старомодной дамы двинулся вперед. Он должен был подойти на расстояние броска.
– Разрешите пройти, месье…
Эта едва слышная фраза достигла слуха Йона, когда он уже почти подошел на расстояние броска, и сразу же изменила все. Она не могла принадлежать ни подросткам, ни клошарам. Он чуть наклонил голову и, не сбавляя скорости, скосил глаза. Тот, кто ее произнес, уже прошел сквозь клошаров и двигался ему наперерез – бегом.
– Вольдемар! Слева!
Йон зарычал и бросился вперед, а убийца его отца уже понял все и медленно поднимался со скамейки, не сводя тревожного взгляда с мчащейся к нему пожилой чопорной дамы.
– Ты познаешь… – Йон размахнулся, – воз… мез… дие…
Кинжал свистнул, вспыхнул в тусклом свете фонаря, но уже за мгновение до того, как он лязгнул о перила моста, Йон понял, что промахнулся.
– Беги, Вольдемар! – заорали сбоку, теперь уже совсем близко.
Йон стиснул зубы и, ломая каблуки, рванулся к убийце отца. Увидел его бледное и уже отрешенное лицо, прыгнул, а едва он коснулся врага, его сбили с ног.
– Я сам, Вольдемар!
Йон выхватил стилет и, ухватив упавшего убийцу отца за одежду, с яростью стал наползать – рывок за рывком, сантиметр за сантиметром – туда, к пульсирующему ужасом и предчувствием неотвратимости расплаты горлу.
– Куда вы, мадам?! – по-русски взревел тот, что пытался его удержать. – Держись, Вольдемар!
Йон занес руку со стилетом, и его вдруг отпустили – совсем. Он выдохнул, и в следующий миг русский ударил, и кисть Йона хрустнула, а стилет отлетел под скамью. Йон моргнул, выпустил врага и, преодолевая мгновенную тошноту, откатился в сторону. Вскочил и замер.
Русский уже помог убийце встать, и теперь они стояли глаза в глаза с ним, и за спиной того, кто сегодня должен умереть, не было ничего, кроме перил моста.
– Ты познаешь… – процедил Йон, сорвал очки и бросился вперед.
Он ударил всем телом, сбил, сдвинул, почти вышвырнул его за пределы моста и жизни, когда его тело вдруг оторвалось от мостовой, а небо перевернулось. И в следующий миг Йон, едва успевший зацепиться за литье, ударился грудью о чугунный парапет и повис над Сеной. Дыхание остановилось, сердце пронзила режущая боль, а ненавистное лицо и – рядом – еще одно, принадлежащее тому, кто все испортил, теперь смотрели на него сверху.
– Держитесь! – требовательно протягивали к нему руки оба перегнувшихся через перила врага. – Дайте руку! Вы разобьетесь!
Йон молча пожирал их взглядом. Он бы не смог подать руки, даже если бы хотел, – расстояние было слишком большим.
– Артем, придержите меня! – крикнул враг. – Я спускаюсь! Ну, дайте же вашу руку, Йон!
Йон вздрогнул. Убийца его отца знал, с кем имеет дело. Он посмотрел вниз: речная вода сейчас менее всего походила на себя саму и вся переливалась всполохами света. Свечение все усиливалось и усиливалось, а потом он увидел глубоко внизу – еще ниже, чем река, и даже ниже, чем ее дно, тысячи – нет! – миллионы огней. И, если правда то, что говорят священники о преисподней, его отец – единственный, кто его любил, ждал сына именно там, внизу.
«Я иду к тебе, папа…»
– Не надо, Йон! – заорали сверху. – Дайте руку!
Йон поднял голову. Сознание уже уходило.
– Никогда я не протяну руки убийце моего отца, – из последних сил сказал он и разжал онемевшие пальцы.
Рейдер
Артем опоздал на ужин в «Беркли» на полчаса.
– Ну, и где тебя носило? – ревниво поинтересовалась Настя.