Мы поем глухим, стр. 35
— Замолчи!
— Я мысленно тебя целую. В своих мечтах. Каждую ночь, каждое утро, едва открываю глаза…
— Барон сейчас вернется!
— Ты его боишься?! Да с каких пор тебя заботит, что он о тебе подумает?! Ты что, его любишь?!
— Нет, но… Я не знаю!
— Я так больше не могу, — взмолился он. — И ты не можешь. Я же вижу, как ты меня хочешь. Ты не можешь так жить, ты себя убиваешь. Хочешь, я приду к тебе тайно, ночью? Никто ничего не будет знать.
— Да сколько можно! — она встала и поставила пустой бокал на поднос проходящему мимо официанту. Серж тоже поднялся и взял ее за локоть, удерживая. — Сережа, я так не хочу больше жить, слышишь? Опять таиться и прятаться? Ты еще выдай меня замуж за барона Редлиха, чтобы из его состояния я заплатила твои долги!
— Какая удачная мысль!
— А я уж было подумала, что ты изменился! Пусти! — она вырвала свою руку.
— Моя любовь к тебе неизменна, в этом можешь не сомневаться. Что же касается остального… Я согласен сойтись на твоих условиях.
— Что?!
— Ты победила, я признаю свое поражение.
— Да с чего ты взял, что я объявила тебе войну?!
— Скорее осаду. Я готов выбросить белый флаг. Командуйте, маршал! — он шутливо поклонился.
— Убирайся вон!
— Если ты забыла, мы находимся в Опере. А не у тебя дома.
— Тогда я уйду!
— Барон не найдет тебя в том месте, где оставил, и будет волноваться. Чего доброго, сюда нагонят жандармов, и бал будет испорчен. Ты, любовь моя, связалась не с кем-нибудь, а с министром. Хоть и без портфеля. Но ему стоит только шепнуть словечко на ухо королю, как по тревоге будет поднята вся парижская жандармерия, чтобы отыскать одну маленькую хрупкую женщину. Но очень красивую!
— Ты из-за этого бесишься? Соперник тебе не по зубам? Стреляться с тобой барон не станет, а власти у него столько, что тебя выдворят из Парижа в один момент.
— Это значит, что он трус, — спокойно сказал Серж.
— О нет! Он очень умный человек. И далеко не трус. Поэтому ты еще здесь, в Париже. Неужели ты не понял, что он тебя нисколько не боится?
— Я приду к тебе ночью.
— Нет! И думать не смей!
— Ты не сможешь мне долго сопротивляться.
— Сережа, я тебе советую завести любовницу. Так мы, по крайней мере, будем квиты!
Барон Редлих с удовлетворением отступил назад, в толпу, и снял маску. Он понял далеко не все, иногда эти двое переходила на язык, ему незнакомый. Но последнюю фразу Александрин сказала по-французски. То, что он увидел и услышал, барона Редлиха вполне удовлетворило. Соболинский просил, она отказала. Можно сказать, что больной выздоровел. Поэтому Эрвин Редлих спрятал маску, которую предусмотрительно взял с собой, и совершил маневр, чтобы появиться с той стороны, откуда его, собственно, и ждали.
— Добрый вечер, барон! — непринужденно улыбнулся ему Соболинский.
— Я вижу, вы встретили соотечественника? — Эрвин Редлих смотрел только на Александру.
— Да, мы вспоминали родину. Но я обещала вам еще один танец. Прекрасная музыка, правда? — она положила руку на плечо барона.
— Извините, сударь, я и моя дама пришли сюда танцевать, — с издевкой сказал Эрвин Редлих своему сопернику. — А с вами мы встречи не назначали.
Александра видела, что Серж в бешенстве. Обняв за талию первую же попавшуюся под руку даму, он закружился с ней в танце. Александра поняла, что он ее не оставит и ждет подходящего момента, чтобы снова заговорить, и сказала на ухо своему спутнику:
— Я видела достаточно. Не пора ли нам уехать?
— Как вам будет угодно, — учтиво сказал барон.
Они покинули Оперу, пробыв на балу немногим больше часа. Барон сопроводил свою даму на улицу Анжу-Сент-Оноре и, как всегда, вошел в дом, чтобы убедиться, что запущенный им механизм работает без сбоев.
Он сказал два слова дворецкому, одно повару и наградил молчаливой улыбкой горничную. Потом взял свой цилиндр и собрался уходить.
— Останься, — попросила Александрин.
Он замер посреди гостиной, не веря своим ушам.
— Эрвин, я не хочу, чтобы ты сегодня уходил.
Поскольку он вел себя, словно маленький ребенок, она взяла его за руку и отвела в свою спальню, где попросила:
— Я не хочу беспокоить горничную. Ты не мог бы побыть вместо нее? — поскольку барон молчал и явно не понимал, что ему делать, Александра не выдержала: — О господи! Расстегни крючки на моем платье! И сними, наконец, этот прекрасный, но такой неуместный здесь фрак! Я хочу, чтобы ты был как у себя дома.
Только тогда Эрвин Редлих поверил наконец своему счастью…
Когда из дома русской графини вышел дворецкий и велел кучеру барона Редлиха ехать домой, тот перекрестился и сказал:
— Слава богу!
От барона зависело огромное количество людей, в особенности от его настроения. Эрвин Редлих был чрезвычайно требователен к себе и людям. А люди эти были просто людьми и не могли все делать так же хорошо, как это делал он, а только лишь в силу своего ума и своих способностей. Поэтому все говорили, что барону Редлиху не мешало бы малость измениться. Побыть нормальным человеком. То есть пару раз проспать и не спуститься к завтраку, не сходить денек на биржу, наорать в сердцах на прислугу и устроить кутеж. Любовь и была тем мотором, который способен был придать ускорение чувствам Эрвина Редлиха. И все боялись, что, испытав разочарование в любви, он превратится в тирана.
Александра даже не подозревала, сколько людей мысленно молят ее открыть двери своей спальни для барона Редлиха. Ответить на его чувства. И когда это случилось, над унылым январским Парижем словно взошло наконец солнце. Кучер гнал по улицам города пустую карету, изо всех сил стегая ни в чем не повинную лошадь и мысленно повторяя: «Слава богу, слава богу, слава богу…»
Глава 9
Отныне они везде бывали вместе. И смотрели друг на друга так, что в семь часов вечера гости графини спешили уйти, чтобы не чувствовать себя неловко. И Париж, который с охотой обсуждает все тайное, но пренебрегает явным, оставил их в покое. Все сочли, что ничего интересного в отношениях этих двоих больше не будет, по крайней мере, надо подождать года три, а лучше пять. Александра не могла сказать, что она счастлива, но она была спокойна.
В начале февраля барон Редлих впервые заговорил с ней о свадьбе. Сначала она отказалась слушать:
— Эрвин, я не понимаю, к чему это? Мое положение меня вполне устраивает.
— Я хочу, чтобы мы жили вместе. Мне пора подумать о детях. Я хочу, чтобы это были наши дети. Да и твоего сына пора забрать, чтобы он жил с матерью. И с отцом. Уверяю, что я буду Мишелю хорошим отцом.
— Но ты католик, а я православная! Как я могу выйти за тебя замуж?!
— Принять мою веру.
— Это невозможно!
— Ты так веришь в Бога?
— Разумеется, верю!
— Вот и отлично, — улыбнулся барон. — Я тоже верю. Но разве не справедливо будет сказать, что Бог один для всех? Потому что Бог — это совесть, и тебе должно быть все равно, крестится она двумя перстами или щепотью. Ты только признаешь перед своей совестью меня своим законным супругом, и я тебе поверю. А дальше можешь верить во что угодно. Я не стану возражать. Не скрою, я человек не очень набожный. В религии мне многое не понятно, потому что не объяснено, а я ничего не принимаю на веру, мне нужны доказательства. Но правила есть правила. Любой брак должен быть освящен церковью. На церемонии не будет никого, кроме нас с тобой, священника и двух свидетелей. Я только хочу, чтобы наш брак был законным. Так ты сможешь получить французское гражданство и защиту от притязаний своего монарха. Ты ведь не собираешься возвращаться на родину?
— Меня там никто не ждет.
— У тебя же есть сестры?
— Да. Мари воспитывает моего сына, она очень занята, у Жюли есть свои дети, она занята еще больше. С Софи мы рассорились, похоже, навсегда.
— Получается, у тебя нет близких тебе людей?
«Есть, — чуть не сказала она. — Этот близкий мне человек здесь, в Париже. Но я от него прячусь». Вместо этого она сказала: