Стрельцов. Человек без локтей, стр. 41

В бессмысленном, пьяном трамвайном путешествии на Крестьянскую заставу поздней осенью пятьдесят седьмого года Стрельцова сопровождала девушка-соседка Галина Чупаленкова. В письмах к матери из заключения Эдик делает приписки для какой-то Галины, которую, судя по некоторым намекам, Софья Фроловна протежировала как подругу жизни для сына. Я спросил Лизу — сегодня о подробностях молодой жизни Стрельцова уже и некого расспрашивать, да и, может быть, незачем: Стрельцов, изваянный скульптором, и Стрельцов грешных лет вряд ли бы узнали друг друга при встрече — и Зулейка сказала, что Галя из переписки была поклонницей Эдика. А вместе ли катались на трамвае? Не исключено. Но это лучше было у Софьи Фроловны спросить. Она, вспоминаю, и собиралась меня с Галей познакомить, да я не собрался. Репортеры меня, не сомневаюсь, высмеют. Мой приятель-тассовец буквально требовал, чтобы я непременно встретился с девушкой, обиженной в ту злополучную ночь с двадцать пятого на двадцать шестое мая. Теперь и фамилия ее опубликована. Но, смотрю, люди и побесцеремоннее меня и преданные репортерскому делу, воспитанные уже в нравах сегодняшней прессы, не стали ее разыскивать. Один из торпедовских ветеранов, насмотревшись, очевидно, телевизионных сериалов, уверяет, что в одну из стрельцовских годовщин встретил бывшую девушку на Ваганькове с букетом цветов…

Я, однако, никогда не ставил себе целью — составить донжуанский список Эдуарда Стрельцова. И зачем искать в его жизненном приключении женщину, если сам он для себя никого не нашел — не успел или искал не там? По-моему, скорее второе… Но кто же знает, кто подскажет, где искать? И может быть, правильнее всего не ждать ничьих подсказок?

Мне хотелось лишь точнее вообразить себе Эдика в тогдашних метаниях, в том странном беспокойстве, в неприкаянности невыразимой, в момент, когда он нужен, казалось бы, всем, когда судьба вела его к выполнению, без дураков, исторической миссии, но судьба же (где ты логика?) разрешила ему неосторожный шаг в сторону — и остается гадать: почему невидимые им конвоиры посчитали побегом именно этот шаг?

Никакие победы не важнее понимания — понимают ли тебя другие, понимаешь ли себя сам…

Чем выше поднимался Стрельцов в футболе, тем меньше понимал себя сам — понятия в футболе с законами частной жизни не совпадали.

А что могли понять про него другие?

Они и были — другими. Не такими, как он.

СТАКАНЧИК СУХОГО

«По возвращении на родину нас загнали на сборы в Тарасовку», — закончил свой рассказ о Китае Маслаченко.

В Тарасовку прибыл и прощенный — на скорую руку сочинили покаянное письмо за его подписью в «Комсомолку» — Эдик.

Обделенный супом из кошек, он, по общему мнению, ничего не потерял. Готов к сезону был, по мнению знатоков и по собственным ощущениям, как никогда. Но следили за ним после отмененной дисквалификации особенно строго — ни о каких нарушениях с его стороны и разговору быть не могло.

Сезон торпедовцы начинали в Тбилиси. В первой же игре с кишиневской командой Стрельцов забил гол, памятный тем, кто видел его, до конца жизни. Мяч на правый фланг получил он издалека — и на большой скорости промчался с ним по лицевой линии, пробив с точки, где эту линию пересекает меловое очертание штрафной площадки, иначе говоря, с нулевого угла, а мяч влетел в дальний верхний угол. Перевозбужденный тем, что все у него на поле выходит, он схлестнулся, забыв о своем подвешенном положении, с Гавриловым — рефери из Сочи. И неизвестно — или, наоборот, известно — чем бы мог закончиться этот спор, если бы между судьей и форвардом не протиснулся Валентин Иванов. Кузьма жестикулировал с такой горячностью, что Гаврилов удалил с поля его. Но для капитана «Торпедо» и удаление очень уж серьезными неприятностями для дальнейшего не грозило, а вот что Эдика за очередную провинность ждало, можно себе представить — спортивный министр уже высказывался в том смысле, что Стрельцов в Швецию не поедет. Николай Николаевич злым человеком не был, в спорте понимал, неплохо относился к Эдуарду, но оставался чиновником сталинской выучки и закала: шутить не любил…

Поэтому к заслугам Иванова перед «Торпедо» и сборной добавим и принятый на себя судейский удар в весеннем Тбилиси пятьдесят восьмого года.

В Тбилиси Эдика настолько любили, что могли восхищаться им даже тогда, когда причинял он огорчение местным динамовцам. В динамовские ворота на глазах у земляков «Торпедо» вбило шесть мячей. Выступая через несколько дней в Тарасовке перед игроками сборной СССР, Евгений Кравинский сострил, обращаясь к входившим в ее состав грузинам, спросив: каково им было просыпаться после матча с москвичами? — и сам же ответил: как в утро стрелецкой казни.

Динамовцам Тбилиси Стрельцов сам забил только один гол, но четыре мяча с его подач забил Геннадий Гусаров, начавший играть за основной состав «Торпедо».

За восемь проведенных игр в чемпионате страны Эдуард забил пять голов. Пятый — в последнем своем выступлении за клуб перед вынужденным семилетним перерывом.

К восьмому туру команда автозавода лидировала в турнире вместе со «Спартаком» — и матч между ними вызвал ставшую за последние годы привычной ажитацию.

«Спартак» вел в счете — 2:0. Усилиями Кузьмы (Иванов играл еще результативнее Стрельцова, против киевлян он сделал хет-трик) оба мяча отыграли. Но спартаковцы и третий забили, снова переломив ход матча в свою пользу. Но как, не мудрствуя и не мучая себя поиском слов, написал на следующий день в «Правде» Андрей Старостин: «Стрельцов разрядил свою пушку». В фильме, который мы снимали об Эдуарде в начале девяностых годов, спартаковский вратарь Ивакин обстоятельно изобразил нам перед кинокамерой этот эпизод. Ни один из вратарей никогда не распространяется о пропущенных им голах. Но, похоже, Валентин за прожитые со времени того огорчения годы сумел эстетически подняться над самолюбием — и уже с почти зрительским удовольствием показал на пустом газоне поля в Лужниках, как убежал от защитников Эдик и как не угадал голкипер (сам рассказчик) момент нанесения им убийственного удара…

В мае сборная, как у нас водилось, выступила против немцев из ГДР под маркой сборной Москвы. Из четырех мячей три забил Эдуард.

Восемнадцатого мая против англичан он сыграл, в общем-то, в полсилы, не выделялся, но и сомневаться не позволил, что находится в наилучшей форме — просто был в тот день не в ударе. Команду выручил — после первого тайма проигрывали 0:1 — Валентин Иванов. Забил англичанам на семьдесят восьмой минуте — на той же, по многозначительному совпадению, что и год назад Эдик, когда спасал от поражения в игре против румын.

Через неделю, а уж если быть точным — сейчас понятным станет, зачем — 24 мая, провели спарринг с поляками.

Стрельцов с послематчевого банкета — от греха подальше — уехал вместе с заводскими руководителями. Руководители считали, что он направится домой. Он и направился, но только потому, что дама, которой позвонил с предложением тотчас же встретиться, ответила отказом, сославшись на поздний час.

Дама, проявившая похвальное (или роковое для дальнейшей судьбы Эдика?) благоразумие, восхищалась Стрельцовым как футболистом. Но этим не ограничилась и, узнав телефон любимого игрока, позвонила ему зимой пятьдесят восьмого года. Недели две они перезванивались — девушка закончила университет, вышла, пока училась, замуж за студента, родила от него ребенка, затем с мужем развелась и работала в книжном магазине, продолжая увлекаться футболом. Очное знакомство произошло на стадионе «Торпедо» — она ждала Эдика после тренировки. Перед тем как встретиться у девушки дома, они гуляли по аллеям Центрального парка имени Горького, а после интимного свидания проехали на футбол — вторая сборная СССР играла с «Локомотивом». Дома у новой знакомой Стрельцов бывал уже не впервые — она знакомила его со своими друзьями по МГУ, которым футболист очень понравился, хотя после публикации фельетона Нариньяни они посчитали своим долгом дать ему несколько нравоучительных советов, на что трезвый Эдуард не обиделся. А в дальнейшем приходил в гости с бывшими футболистами «Торпедо» Тарасовым и Чайко, и водил девушку к одноклубнику Лехе Островскому.